Ману Джозеф - Серьезные мужчины Страница 24

Вот что его пугало. Невзирая на отвращение к жестокости мифа, создаваемого им вокруг собственного сына, Айян боялся, что не сумеет остановиться. Игра пьянила его, азарт был слишком силен. Он вспоминал своих братьев-алкоголиков, в чьих глазах он когда-то видел отчаянное желание жить, но они не смогли преодолеть мощь пристрастия, и оно побеждало дух жизни. Восторг возведения небылицы о юном гении и баек, которые стягивали его маленькую семью в уютный клубок в их однокомнатном обиталище, – вот чего он не желал терять. Ничего большего у них не было. Так что ж мужчине до́лжно делать?

Обычный мужчина хочет, чтобы его жена чувствовала бурление жизни. Айян родился в бедности, какую ни одно человеческое существо не должно переживать; он впитал крохи знания при свете муниципальных фонарей; он научился лгать, чтобы кормить себя и свою семью; а теперь увяз, потому что выше головы сыну дворника не прыгнуть. У Айяна не было никаких особых дарований, но хватало мозгов, чтобы отчетливо понимать тщетность надежды и мрак предстоящей неприметной жизни. Так что же до́лжно делать мужчине? Не будь потехи в виде гениальности сына, рутина рано или поздно удушит его жизнь, он это понимал. Не будь этой потехи, грядущее стало бы слишком предсказуемым. Он продолжит печатать браминам письма, принимать их звонки и претерпевать от их поисков истины. И каждый день своей жизни будет подниматься по крутой колониальной лестнице БДЗ, протискиваться между местным зомбачьем и искать утешения в безразличной любви женщины, которая на него толком уже и не смотрит. Он проживет всю жизнь, такую невыразимо обычную, в однокомнатном обиталище площадью сто восемьдесят квадратных футов (включая нелегальные антресоли).

Айян прибавил ходу – это обычно отменяло все его печали и страхи. Вид у него, когда он вошел в чоулы БДЗ, был до того целеустремленный, что унылые очи пьяных мужчин в разбитых проулках взирали на него с завистью. Здесь человек с целями считался везучим. Айян прошел меж желтых стен верхнего этажа, ощущая на себе взгляды из открытых дверей. В коридоре играли и вопили дети. Женщины, лишенные грез, неторопливо причесывались. Молчаливые вдовы, древние и согбенные, сидели на порогах, устремляя взоры в прошлое.

Он шел мимо распахнутых дверей по коридору и ловил голоса жизней из каждой местной клетки. Вот женщина сказала, что никогда больше не станет покупать лук, и Айян не знал почему. Следующая дверь: холуй только что вернулся с работы и делится тортом, который увел с чьего-то дня рождения в конторе. Далее: мужчина спрашивает по мобильнику, почем «марути-дзэн». Эти голоса он обычно и слышал. Но тут вдруг услыхал чуждый ему язык. Мать шлепнула сына. Тот заорал. Она стукнула его по спине. Мальчик выскочил в коридор, хлопая себя по рту, и забегал туда-сюда, словно пытаясь увернуться от своей же боли. Пока ничего особенного. Но тут женщина прокричала, перекрывая рыданья сына:

– Делай домашнее задание, или я тебя убью!

Вот такого он здесь не слыхал никогда. Значит, правду Оджа говорила. С тех пор как Ади появился в газете, матери – особенно в их корпусе – с ума посходили. Они пороли сыновей ремнем и заставляли их учиться, а Оджа меж тем покупала сыну воздушных змеев, крикетные биты и комиксы, опасаясь, что он может стать еще ненормальнее.

После ужина они втроем пошли на залитую битумом террасу. Под ущербной луной ошивалось несколько смутных фигур. Из далеких теней одинокий пьяница пел о любви и освобождении. Девочки-подростки стояли компаниями и хихикали над мальчиками. Те же, бледные и тощие, впали в возбуждение и развлекались между собой показными драчками, чтобы привлечь внимание девочек. Оджа пошла поболтать с молодыми матерями, тоже облаченными в халатики, отмеченные неуничтожимыми следами куркумы и чили. Женщины глядели на Оджу с обожанием либо злорадством – Айяну не удавалось разобрать, – но пристальнее, чем раньше. И у Оджи внезапно появилось эдакое изящество, своего рода старательная скромность, как у Мисс Мира, навещающей больных раком детишек.

Айян взял сына за указательный палец и повел его в тихий дальний угол. Там сделал вид, что возится с мобильником, чтобы старые друзья не лезли. Те все равно подходили, но Айян, хоть и улыбался, и здоровался, глаз с телефона не сводил.

Ади приметил теннисный мячик, застрявший в стоке. Огляделся по сторонам, не видит ли его кто-нибудь еще. Попытался высвободить палец из отцовой хватки, но Айян не отпускал его. Ади потянул изо всех сил, но их все равно недоставало. И вот уж они рассмеялись оба – отец и сын. Ади изловчился укусить отца за руку, но и это не помогло.

– Пусти, – попросил он.

– Скажи «сверхновая», – услышал он отца. Ади тут же позабыл про мячик. Он обожал эту игру. – Сверхновая, – повторил отец.

– Сверхновая, – сказал Ади. – Легко.

– Как умирают звезды, мисс? – выговорил Айян по-английски.

– Как умирают звезды, мисс?

– Как умирают звезды, мисс, если не считать превращения в сверхновые?

– Как умирают звезды, мисс, если не считать превращения в сверхновые?

– Как умирают звезды, мисс, если не считать превращения в сверхновые?

– Как умирают звезды, мисс, если не считать сверхновых?

– Если не считать превращения в сверхновые?

– Как умирают звезды, мисс, если не считать превращения в сверхновые?

– Умница.

Ади высвободился от отца и пошел доставать мячик, застрявший в жерле водостока. Он невинно огляделся по сторонам, после чего сел на корточки и извлек добычу. Немного поиграл с мячиком. А потом сказал отцу:

– Мне нравятся простые числа.

Айян не обратил внимания.

– Мне нравятся простые числа, потому что их нельзя предсказать, – сказал Ади небрежно, как бы между делом.

– Со мной так не обязательно, Ади.

– Как?

– Вот так, как сейчас, – про простые числа.

– Мне нравятся простые числа, потому что их нельзя предсказать.

– Брось, Ади, со мной не нужно так разговаривать. В эту игру мы играем только иногда. Не все время. Понял?

Часть третья

Подвальная фифа

Опарна Гошмаулик сочла это забавным. Что занавес кроваво-красен, что он вознесся над сценой сонными складками и что вокруг воцарилась задумчивая тишина предвкушения. И весь этот сыр-бор вокруг приглашенного лектора, обещавшего доложить о «Толкованиях квантовой механики». Даже свет пригасили. Итак, Беседы начались. Таково было ежегодное чествование отбывавших из Института молодых ученых, местная версия соборного благословения, но без черных сутан или обязательного условия, что все ученые потом должны понести слово в мир.

Аудитория была битком. Силуэты в проходах. Орды людей за дверями – им отказали в толковании квантовой механики. Безутешные. Она слышала их гневные требования пустить их хотя бы в проходы. Но проходы уже заняли. Странный параллельный мир.

Раздались оглушительные аплодисменты. На сцене появились дружелюбный белый мужчина и Арвинд Ачарья. Мужи уселись в плетеные кресла в центре озаренного круга. Простора сцены хватило бы и для балета, но Институт разрешал только лекции. Смазливая девушка, почему-то зацикленная на своих длинных прямых волосах, взошла на кафедру. «Гляньте, какие у меня волосы, гляньте», – Опарна подумала, что девушка начнет с этого, но та сказала:

– Наука – это эволюция человеческого ума. Это подлинная история человечества.

Еще несколько таких фраз – и она заявила, что мужчины на сцене не нуждаются в представлении, и представила их. Девушка не институтская, и Опарне стало интересно, где они ее взяли. Она помнила, что Джана Намбодри спрашивал, не могла бы она представить гостей и вручить им цветы. «Хочется добавить красоты», – сказал он. Она отказалась, потому что хотела ему отказать. К тому же, хоть и понимая облезлость мужчин и эстетические улучшения, какие могла бы привнести в такое событие женщина, она внутренне была против использования дам в качестве церемониальных кукол. А еще – по причинам, ей тогда еще не внятным, – ей хотелось смотреть на Ачарью из удобного кресла под прикрытием темноты.

Радушие его куда-то испарилось. Красные щеки пошли пятнами, младенческая лысая голова блестела под лампами, пока он смятенно обозревал аудиторию. Кибл поднялся из плетеного кресла и отправился к кафедре. Выпил два стакана воды. Это был высокий стройный мужчина, пожилой, приятный.

– Я рад общению с таким собранием, – сказал он, а затем, поглядев на Ачарью, добавил: – И я несколько робею.

Мягкий шелест смеха пробежал по залу. Кто-то засмеялся позже и громче – показать, что шутку поняли. Кибл приступил к лекции. Опарна вытерпела толкования квантовой механики, наблюдая всю лекцию, чем занимается Ачарья. Он открывал рот, впадая в транс, пялился в потолок, жестами просил принести ему воды, или же на лице его появлялась едва заметная ухмылка – отклик на произносимое Киблом.