Олег Агранянц - Дипломаты, шпионы и другие уважаемые люди Страница 25

Когда много лет спустя я работал в Первом европейском отделе, мне позвонил секретарь Грузинова, тогда начальника УПДК (Управления по обслуживанию дипломатического корпуса).

— Сергей Сергеевич просит вас зайти.

Я удивился: никаких дел с его управлением у меня не было.

Через двадцать минут я был у него. Говорили мы с час: о каких-то пустяках, вспоминали райком, где вместе работали, Алжир. На прощание он мне подарил бутылку ликера.

Только потом я понял, что он со мной прощался. Через месяц его не стало.

5. Дипломат везде дипломат

5.1. Бульварное управление

По возвращении из Алжира я был определен вторым секретарем в Управление по общим международным проблемам. Располагалось это управление в трехэтажном особняке на Гоголевском бульваре. Поэтому и звали его Бульварным управлением. До революции дом принадлежал какой-то куртизанке.

— С тех пор мало что изменилось, — заметил как-то старожил управления Леня Теплинский. — Главная задача осталась та же — угождать начальству.

Меня часто спрашивают, сколько языков должен знать дипломат. Я всегда отвечаю:

— Один. Свой родной. Ибо в МИДе дипломата оценивают прежде всего по тому, насколько точно он умеет записывать мысли начальства.

Писать бумаги нас учил наш шеф А. Адамишин, который по праву считался одним из лучших перьев МИДа. Он говорил:

— Я пишу хуже, чем Толстой, но так, как нравится министру.

Стилистике в МИДе уделялось большое внимание. Например, нельзя было написать: «Посольство должно знакомить общественность страны пребывания с речами товарища Брежнева». Следовало писать: «Посольство правильно видит свои задачи в том, чтобы и дальше знакомить общественность страны пребывания с речами товарища Брежнева». Все бумаги состояли из штампов вроде «в Москве исходят из того, что…» и представляли собой нечто вроде игры в мозаику, где картину надо сложить из отдельных кусочков. Когда начальству придираться было не к чему, начинались исправления слова «вопрос» на слово «проблема» и наоборот.

Основная работа управления состояла в написании речей. Мы могли неделями слоняться без дела, потом начинался аврал: писали для Громыко, для Брежнева, писали ту часть отчетного доклада ЦК КПСС и решений съезда, которая касалась внешней политики. Я писал абзац о движении неприсоединения. Потом на политзанятиях и на партсобраниях мы «изучали исторические решения съезда». Помню, как-то на партийном собрании я изрек:

— Исторические решения съезда партии служат мне компасом, особенно слова, касающиеся непосредственно моей работы, движения неприсоединения. Они являются направляющим вектором всей моей работы.

Ребята улыбались. Все прекрасно знали, что эти исторические указания написал я сам.

В Управлении по общим международным проблемам я работал вместе с Леней Теплинским и Володей Семеновым. Неисправимый оптимист Леня Теплинский и такой же неисправимый пессимист Володя Семенов уже тогда были легендами МИДа.

Леня Теплинский сидел в одном и том же кабинете лет тридцать. И делал одну и ту же работу. Но в трудовой книжке у него значились шесть различных учреждений, ибо организации, где он работал, меняли названия. Начинал он в Совинформбюро, потом были различные комитеты, а последние десять лет он числился в МИДе.

Учреждения менялись, а он сидел в том же кабинете и писал. Министру его работа нравилась и, несмотря на явные изъяны в кадровом вопросе: кроме пятого пункта, он был три раза женат и все три раза на очень молодых, его регулярно отправляли за границу. В порядке вознаграждения. Ездил он в краткосрочные командировки на съезды квакеров, которые проходили раз в полтора-два года.

— Вы еще не стали квакером, Теплинский? — поинтересовался однажды министр.

— А что такое «квакер»? — простодушно спросил Леня.

И министр улыбнулся.

Многие считали, что Громыко не понимал юмора. Но это не так. Просто у него была такая улыбка, что казалось, будто он случайно откусил лимон.

Леня мне потом признался:

— Хочешь верь, хочешь не верь. Пять раз был на съезде квакеров, но так и не понял, чем они занимаются.

У Володи Семенова была другая проблема — зеленый змий. И за границу его не пускали.

Он любил рассказывать такой анекдот:

«Поехал один человек на ипподром, а таксист ошибся и привез его на собачьи бега. Что делать? Не возвращаться же назад. И он решил остаться.

Он смотрел на гуляющих собак и размышлял, на кого ставить. Потом обратил внимание на здорового вальяжного пса.

Пес увидел, что на него смотрят, подозвал лапой нашего знакомого и авторитетно изрек:

— Ты, я вижу, не знаешь, на кого ставить? Ставь на меня. Не ошибешься.

И наш знакомый поставил на него.

Забег. Первый круг. Пес идет последним. Пробегая мимо, машет лапой и кричит:

— Не бойся. Я их всех обгоню.

То же повторяется после второго круга. На финиш пес приходит последним. Сидит, тяжело дышит, высунув язык. Наш знакомый подходит к нему и негодует:

— Ты меня обманул.

А тот в ответ:

— Ну да, догони их. Ты видел, как они бегают?!»

Однажды мы с Володей сидели в зале, а на трибуну поднимались молодые любимцы министра и рассказывали, как они ловко вели себя на различных международных конференциях.

Володя слушал. А я ему сказал:

— Видел, как они бегают?!

На что он махнул рукой:

— Собачьи бега.

Мы с заместителем начальника Управления по общим международным проблемам Л. Коробиным написали два абзаца для решения съезда партии. Начальник управления одобрил наш текст и повез на дачу, где основная группа готовила окончательный вариант доклада Брежнева и решений съезда.

Через день вызывает меня Коробин и говорит:

— Я тебе расскажу историю. В 1952 году я присутствовал в ЦК партии на совещании, где речь шла о подготовке наших спортсменов на Олимпиаду. Делал доклад Ворошилов. Через несколько минут после начала доклада в зал вошел Сталин и сел на стул в первом ряду. Ворошилов расхваливал председателя комитета по делам физкультуры и спорта С. И. Романова.

— А стометровку за 10,5 пробежать не можем, — с места прокомментировал Сталин.

И Ворошилов, не меняя тона, закончил свой доклад:

— А посему предлагаю за допущенные ошибки освободить товарища Романова от занимаемой должности.

Рассказав историю, Коробин перешел к нашим делам:

— Наш текст не понравился. Надо все переделать.

— Зачем вы мне рассказали про Олимпиаду?

— Чтобы ты понял, в какое замечательное время мы живем. С работы не снимают — и то хорошо.

В Управление по общим международным проблемам поступали годовые отчеты из всех посольств. С годовым отчетом посла в США А. Добрынина за 1973 год дипломаты управления ознакомились 11 раз.

Зато отчет из Маврикия брали для ознакомления 34 раза. В тот год послом там был легендарный Бандура. Дело даже не в «перлах» вроде «основным экономическим партнером Маврикия является Англия, где, как известно, главой государства все еще является королева», но прежде всего из-за главы о кадровой политике. Там было написано примерно следующее: «третий секретарь А. сожительствует с женой заместителя торгпреда Б.», «первый секретарь С. послал меня в неприличное место (ж.), за что я сделал ему устное предупреждение». Фамилии фигурантов приводились подлинные.

В МИДе пели частушку:

Говорит старуха деду:На Маврикий я поеду.Ты куда собралась, дура,Там же Голуб и Бандура.

Голуб — это советник посольства. Я познал его в деле, когда наезжал в Габон, куда он был переведен из Маврикия.

В Габоне он боролся с растранжириванием народных средств. Оставшись поверенным в делах, он издал указ, запрещающий использовать казенную бумагу в туалете посольства в нерабочее время. Поэтому тот, кто собирался посмотреть кино, а кино показывали в зале посольства три раза в неделю вечером, должен был на всякий случай запастись своей туалетной бумагой.

Как-то, уезжая в отпуск, посол заметил, что на одном из бульваров столицы Габона дерево растет вбок, и это некрасиво. И дабы сделать приятное начальнику, Голуб за два дня до его возвращения собрал весь коллектив посольства и направил на выпрямление дерева. Хорошо, что вмешались совершенно обалдевшие городские власти, ибо дерево находилось на проезжей части и работа мешала движению.