И. Судникова - Занятные истории Страница 25

Пушкин живо понял желание подшутить над ним и, нисколько не смутившись, отвечал абсолютно серьезно:

– Мне кажется, вы можете выразиться прямо: «Эй, человек, гони нас на водопой».

Появление стихотворений Бенедиктова произвело сильное впечатление не только в литературном, но и в чиновничьем мире. И литераторы, и чиновники петербургские были в восторге от Бенедиктова. Один Пушкин остался хладнокровным, прочитав Бенедиктова, и на вопросы, какого он мнения о новом поэте, ничего не отвечал, а только говорил:

– У него есть превосходное сравнение неба с опрокинутой чашей.

Когда в четвертом томе «Современника» появилась «Капитанская дочка», Греч, встретившись с Пушкиным, сказал ему:

– Батюшка, Александр Сергеевич, исполать вам! – Что за прелесть подарили вы нам! Ваша «Капитанская дочь» чудо как хороша! Только зачем вы, батюшка, дворовую девку свели в этой повести с гувернером… Ведь книгу-то наши дочери будут читать!..

– Давайте, давайте им читать, – ответил, улыбаясь, Пушкин.

А.С. Пушкину предлагали написать критику исторического романа г. Булгарина. Он отказался, говоря: «Чтобы критиковать книгу, надобно ее прочесть, а я на свои силы не надеюсь».

Однажды Пушкин пригласил своего друга, семейного человека в театр.

– А что сегодня дают?

– То, чего у тебя в семье никогда не найдешь!

– А что именно?

– «Семейное счастье»! – ответил Пушкин.

Однажды Александра Сергеевича спросили, что представляет из себя красивая жена.

– Для глаз – красивая жена есть рай, для души ад, для кармана же – чистилище.

Одна особа долго приставала к Пушкину:

– Отчего Александр Сергеевич, вы не хотите открыть мне ваших тайн?

– Потому что женщина не умеет скрывать тайн кроме одной!

– А именно?

– Сколько ей самой лет.

Один молодой военный помещик, друг и приятель Пушкина, попросил его пойти вместе с ним купить шашку. После долгих выборов им очень понравилась одна старинная шашка; военный помещик заметил:

– Жаль только, что она немного коротка, а то бы она стоила одной деревни!

– Не беспокойтесь об этом, – ответил продавец, – сделайте шаг вперед, и она уже тогда не будет короткой, стоимость ее нисколько не уменьшится, она опять будет стоить одной деревни!

– Вы слишком дешево цените, – сказал Пушкин, – в военное время сделать шаг вперед стоит не только одной, но и многих деревень.

Пушкин говаривал: «Если встречу Булгарина где-нибудь в переулке, раскланяюсь и даже иной раз поговорю с ним; а на «большой дороге» – у меня не хватает храбрости».

Однажды Пушкин сидел в кабинете графа С. и читал про себя какую-то книгу.

Сам граф лежал на диване.

На полу, около письменного стола, играли его двое детишек.

– Саша, скажи что-нибудь экспромтом… – обращается граф к Пушкину.

Пушкин, мигом, ничуть не задумываясь, скороговоркой отвечает:

– Детина полоумный лежит на диване.

Граф обиделся.

– Вы слишком забываетесь, Александр Сергеевич, – строго проговорил он.

– Ничуть… Но вы, кажется, не поняли меня… Я сказал: – дети на полу, умный на диване.

Один богатый господин, умирая, оставил своему другу следующее завещание:

«После моей смерти у меня остается громадное состояние, прямым наследником которого является мой сын; но я желаю, чтоб моим состоянием распорядился ты таким образом: из всего моего состояния, что тебе угодно будет, отдай сыну, а остальное возьми себе». После его смерти друг взял себе лучшую долю состояния, отдав сыну лишь незначительную часть.

Недовольный сын подал жалобу в суд, а в суде ему было отказано «в силу завещания». Наконец сын и друг отца решили покончить дело через третьего человека: они обратились к Пушкину и передали ему завещание. Прочитав завещание, Пушкин сказал:

– По завещанию лучшая часть должна принадлежать сыну; а худшая другу отца.

– Каким образом?

– А вот каким образом: тут сказано: из всего состояния что тебе угодно будет отдай сыну; а ведь тебе угодно было получить лучшую часть: следовательно, ты эту часть и должен дать сыну а остальное взять себе!

Однажды Пушкина спросили:

– Почему короли получают корону тотчас после рождения, а жену только тогда, когда им минует двадцать лет?

– Потому что управлять государством гораздо легче, нежели своей женой! – ответил Пушкин.

Однажды Пушкину пришлось видеть двое похорон подряд: хоронили князя Н.К. и следом какого-то еврея.

– По всей вероятности этот еврей был кредитором князя Н.К., раз он тотчас же последовал за ним! – заметил Пушкин.

Пушкин, участвуя в одном журнале, обратился письменно к издателю с просьбою выслать гонорар, следуемый ему за стихотворения.

В ответ на это издатель письменно же спрашивал: «Когда желаете получить деньги, в понедельник или во вторник, и все ли двести рублей вам прислать разом, или пока сто?»

На этот запрос последовал лаконичный ответ Пушкина:

«Понедельник лучше вторника тем, что ближе, а двести рублей лучше ста тем, что больше».

Однажды Пушкина спросили: какая разница между правдой и неправдой?

– Расстояние одной ладони, – ответил Александр Сергеевич и приложил руку между ухом и глазом.

– Каким образом?

– Что слыхано, то может быть и неправдой, а то, что видимо, – всегда правда.

А.Г. Рубинштейн

(1829–1894)

[23]

Еще малолетним ребенком Антон Григорьевич Рубинштейн был увезен матерью за границу, и, соответственно, сведения о нем были внесены в общий паспорт. Когда же родительница вернулась в Россию, оставив его в Берлине заниматься у Дена и других профессоров музыки, юный Рубинштейн оказался там «без паспорта».

При возвращении в Россию в 1849 году от двадцатилетнего юноши, разумеется, потребовали паспорт, которого у него не было. Положение было безвыходным. Рубинштейн искал спасения у своих знакомых, последние обратились к тогдашним генерал-губернатору Шульгину и обер-полицмейстеру Галахову: «Неужели нельзя помочь Рубинштейну? Мы его все знаем; он был принят при дворе, давал концерты в царском семействе, как же вы с ним поступаете?»

– Прихожу, – рассказывает Рубинштейн, – на другой день к Галахову; жду час, два, три… все это ведь стоя, сесть не имею права… Наконец зовут меня в кабинет: «Ну, братец, о тебе мне говорили там, во дворце, рассказывали, что ты такой да этакий музыкант, – не больно я этому верю; так поди сейчас к начальнику моей канцелярии Чеснокову и сыграй ему что-нибудь, чтоб мы знали, что ты и впрямь музыкант. Он, Чесноков, у меня музыку понимает».

– Привели меня к Чеснокову, нашлось у него какое-то мизерное фортепьяно. Сел он, сел и я, и все, что было у меня на сердце горького, всю боль и негодование от того, что со мной происходит, я излил в импровизации, отбивая на клавишах этого инструмента! Инструмент был самый подлый, и бешенству моему не было предела. Чесноков, однако, терпеливо прослушал и отправился со мною к обер-полицмейстеру. «Точно так, ваше превосходительство, – доложил начальник канцелярии, – Рубинштейн действительно музыкант, потому играет…» – «Ну, дай ему отсрочку на три недели!» – проревел Галахов.

– Я вышел с отсрочкой, – прибавлял Антон Григорьевич, – паспорт мне вскоре прислали, и стал я, наконец, человек с видом на жительство.

Концерты Антона Григорьевича в Saint James’s Hall, как и повсюду, имели грандиозный успех. Перед началом последнего концерта в уборную артиста врывается какая-то незнакомая, но чрезвычайно энергичная женщина и, едва переводя дыхание, говорит:

– Ах, господин Рубинштейн, как я счастлива!

– Это очень хорошо!

– Да-с, счастлива тем, что вижу вас около себя…

– Сударыня, это недоразумение: не вы меня, а я вас вижу около себя…

– Как бы там ни было, но вы должны дать мне место. Несмотря на все старания, мне не удалось запастись билетом на ваш прощальный вечер.

– К сожалению, я не могу вам предоставить такового, так как зал переполнен публикой.

– Как вам угодно, а я должна присутствовать.

– Вы принуждаете меня идти на уступки. Извольте. Сию минуту есть действительно одно свободное место, и я уступаю его вам, если вы не откажетесь от него…

– Благодарю вас, маэстро, вы истинный джентльмен… Где же это место, скажите?

– За роялем!

Однажды у Рубинштейна обедали музыкальные критики.

После обеда они стали развивать свои теории и взгляды.

Вдруг Рубинштейн, которому надоело слушать их рассуждения, вскочил с места со словами:

– Какая чудная идея!

И моментально ушел.

Критики, воображая, что композитор вдохновлен очередной мелодией и пошел работать, продолжали беседу тише воды, ниже травы. Через час Рубинштейн возвратился.