Георгий Эсаул - Рабочий Страница 25

Потому что балерина — своя, рабочая, хоть не снаружи, но внутри, и видна в ней рабочая закалка, оттого, что балерина целый день стоит у потешного станка.

Балеринские станки Лёха презирал, и над балеринами посмеивался, когда они называли свои репетиции работой у станка, но балерина бы норму выполнила, а папуас — он бы выкатил буркалы, кричал бы «Атуна-матана! Атука-банана!», но к шпинделю бы не прикоснулся, а от передней бабки бы бежал до самого дальнего австралийского или африканского моря — кто знает, где папуасы живут.

Жили на острове, но их смыло китайской волной.

Папуасские бабы живут на выдуманном острове в профилактории «Звезда», а сами папуасы бродят по свету — так цыгане расхаживают с медведями на цепях.

Померещилось Лёхе, что нога у него из бумаги, а башмак из картона, и из детства выплыло дурацкой название папье-маше.

Что за папье-маше? Папе — Машу?

Любили на Руси красивые слова, чтобы за словом стояла пустышка, но красиво сказано — так описывают королевича иностранным послам, а королевич в это время в грязи со свиньями валяется.

Время вроде бы застыло, когда Лёха проверял — бумажная ли у него нога; не бумажная — из крови, кости и мяса нога, и ботинок на ней настоящий, рабочий, а не ожерелье из улиток, как у папуасов.

Но папуаски — должны ли они работать у станка, как работала бы балерина, если бы голодала в Блокаду Самары?

Можно папуасок устроить уборщицами в цеха: Гогены всякие и Родены ради папуасок бросали цивилизацию, а Лёха бросит папуасок на производство.

Рождаемость в России низкая, русские давно перешли в категорию национального меньшинства России, вот пусть папуаски помогут, если балерины отказываются рожать.

Что это за девка, если прыгает, танцует, а о детях говорит, что не станет рожать, потому что дети балету помеха.

Работе в цехе дети не помеха, а балету и песням — помеха?

Во как!

Лёха подумал о том, что он знает большой секрет о своих ботинках, и секрет непременно спрятан в рюкзаке, а, возможно, что в рюкзаке — целая Галактика со звездами и рубинами.

Если в кино Галактику спрятали в кулон, то в рюкзак она подавно влезет, а в Галактике все ответы на секреты: почему папуасы не работают за станками на заводе?

Обрадуется ли Елена, если её место уборщицы на подработке возьмет папуаска с золотым кольцом в носу?

У Елены нет золотого кольца на пальце, и она много раз намекала Лёхе и другим парням, что за золотое кольцо она бы, возможно, сменила гнев на милость.

Но не дарят мужики золото Елене — не дураки же они, чтобы сокровища Земли на бабу цепляли.

Лёха, вдруг, осознал, что очень устал от размышлений о папуасах, о балеринах, о ботинках и рюкзаке, столь необходимых на отдыхе.

Он вытер обильный пот рукавом, отметил, что автобус остановился, поэтому широко вздохнул перед долгожданным отдыхом в профилактории — так конь вздыхает перед яслями с овсом.

Коллеги выгружались из автобуса; Лёха подхватил рюкзак, и довольный, что протрезвел, а потому можно без опаски весь отдых пить, вышел из автобуса.

Около колеса возился Митяй, и Лёха отметил, что у Митяя нездоровый цвет лица, что плохо, а Лёха себя чувствует великолепно, и наверняка лицо сияет здоровьем и трезвостью.

— Митюха! Оттянемся! Не горюй! Выпьем, отдохнем! Шашлычок под водочку!

— Отдохнули уже, Лёха! Не прикалывайся! Ну, у тебя и силища, аж завидки берут!

— Отдохнули? — Лёха осмотрелся по сторонам и вздрогнул, словно станок на ногу упал. — Автобус стоял у проходной завода, но никак не в профилактории «Звезда», до которой три часа езды. — Не понял, что за шутки, Митяй?

— Шутки? Два дня и две ночи не просыхали!

Ты жару давал, всех подгонял — еле живые, ждем, когда о станок обопремся! — Что, не помнишь, Лёха?

Куда уж помнить, даже страшно, если вспомнишь — разрыв сердца получишь.

— Как разрыв сердца? Я ничего не помню: сели в автобус, а потом сразу вылезли, будто нас тротилом подгоняли.

Я думал, что приезжали в «Звезду».

— А понаехали в тризду! — Митяй присел, погладил себя по головке, успокаивал, словно только что выступил с речью перед сенаторами США. — Ты пел, плясал…

— Не пою и не пляшу, не умею!

— С девками зажигал, аж земля горела.

Елена тебе по морде съездила — неужели не помнишь, горелый?

Ты ей юбку порвал!

— Елене? Юбку? Я Елену боюсь, как огня в цеху.

— Елена — что! Ты с Валькой ушел в лес, а потом она на карачках приползла, красная, как мухомор, в белых пятнах, но счастливя до смерти.

Говорит, что ты лучше всех в её жизни!

— С Валькой? С какой Валькой? Из столовой?

— Ага, из столовой, и из лесу, и отовсюду она.

— Так ей же за шестьдесят, и страшная, как суп-пюре.

— Ты, Лёха, на страшноту не смотрел, а бабы тебя зауважали, что человека осчастливил.

Уважают теперь и ненавидят, потому что их обошел.

Но бабы — ерунда!

Василию Аароновичу удочки сломал, надувную лодку продырявил горящим суком и вконец напоил Василия Аароновича в гроб, хотя Василий Ааронович до того дня вел трезвый образ жизни отшельника из пустыни.

— Я?!!

— Головка от передней бабки!

Ты, Лёха — молодец, завидую я тебе!

Герой завода, итить твою мать!

Сергея Георгиевича целовал, говорил, что уста у него сахарные, отцом родным и сахар-медовичем называл.

А я ведь много не помню — наверно, и другое происходило, как в сказке о Страшиле!

— Стыыыыдноооо!

— Ничего, Лёха, сейчас твой стыд Валька подогреет, к тебе идет, улыбается, словно Луну продала китайцам.

Жених и невеста! Тили-тили тесто!

— Я?!! — Лёха взглянул на Вальку, похожую на фею с благородными целыми зубами и золотым сундуком.

Развернулся на каблуках любимых ботинок, быстро пошел к остановке автобуса, как к спасительной шлюпке, что привезет его на остров с настоящими папуасками.

— Во как!

Жизнь-смерть, во как

Намотало, намотало халат — как ждал с первого подхода к станку, так и дождался Лёха.

Сплоховал, не подготовился, поставил себя выше рабочей дисциплины и техники безопасности труда с движущимися механизмами, словно попал под десятипудовую балерину.

Утро не предвещало беды: завтрак с яичницей, бутылкой «Жигули барное» и стаканом кофе, похожим на гуталин.

На густом кофе знахарки гадают девкам на Судьбу, а Лёха пил гущу и не жаловался до сегодняшнего дня, а надо было бы, как в бане без подруг.

Если бы внимательно посмотрел на гущу, провел бы по ней пальцем, стряхнул, то, возможно, возникли бы слова на кофейной гуще: «Не иди на работу! Внимательней у станка, иначе халат намотает, и тебе — каюк!»

Не читал Лёха по кофейной гуще, но предчувствие томило, поджимало, и наступающая беда дала о себе косвенно знать, когда в автобус вошли контролеры-шакалы.

Лёха ездил без билета: рабочему человеку не полагается бесплатный проездной на все виды транспорта по Москве, даже на один вид транспорта не дают, демократы толстые.

Полицейским раздают проездные, водителям, машинистам — тоже проездные бесплатные, и чиновникам — бесплатный проезд по городу Москве, а рабочий парень — шиш с маслом, даже, если парень уже не парень, а — мастер, передовик труда (иногда), словно амеба в городе, а не человек в жестких ботинках и с мозолями по всему телу.

В автобусах Лёха ездил бесплатно, словно птица белая лебедь, и сегодня вспомнил, что только у одной птицы лебедь — пенис, а у других птиц пениса нет, даже у страуса нет пениса, и у попугая Жако нет пениса и других причиндалов.

Самкам пенисы не положены, а самец без пениса, все равно, что станок без станины.

У контролеров пенисов нет, потому что они — самки, женщины, но две женщины очень мощные и с требовательными взглядами, словно не зайцев в автобусах ловят, а вышли на охоту на чеченских боевиков.

В метро Лёха всегда платил, потому что в метро за турникетами вертухаев больше, чем на красной зоне.

Но в автобусах пролазил под турникетами — слыханное ли дело за билет — двадцать шесть рублей туда и еще двадцать шесть рублей после смены обратно домой — так проститутка ездит по клиенту туда-обратно, но за туда-обратно она получает деньги и не платит.

Балерина на сцене тоже бегает туда-обратно, но её туда-обратно отличаются от туда-обратно Лёхи, хотя похожи на туда-обратно проститутки.

Никто не платит, только рабочий платит за всех, даже за толстых теток с инвалидностью от ожирения.

Почему толстые тетки живут на хребту рабочего человека, как рыба минога присасывается к тощей сайре?

Утром Лёха имел с контролерами неприятный разговор, испортил нервы себе и контролершам — штраф в тысячу рублей для рабочего — неподъемная сила, больше зарплаты за день, и Лёха лучше согласится головой в сортир, чем на штраф в тысячу рублей.

Контролерши понимали, что Лёха не заплатит ни штраф, ни за проезд — рабочий вид у Лёхи, но требовали, потому что страдала их репутация, как вертухаек, а вертухайка от своего не отступит, потому что за ней правда других вертухаев, и ей необходимо выйти замуж за богатенького Буратину, а богатенького лоха можно развести только силой воли.