Пелам Вудхаус - Фамильная честь Вустеров. Держим удар, Дживс! Тысяча благодарностей, Дживс! Страница 26

Спод наконец-то стянул с себя простыню, но картина по-прежнему была на месте, и тетя Далия с изумлением на нее уставилась.

— Ради всего святого, зачем вы надели себе на шею картину? — спросила она. Потом добавила, слегка смягчившись: — Впрочем, носите на здоровье, только она вам не идет.

Спод ничего не ответил. Он шумно дышал. Я не винил его, заметьте, — на его месте я бы тоже шумно дышал, — однако мне было от этого не слишком уютно и хотелось, чтобы он перестал так дышать. Он также буравил меня взглядом — хорошо бы и буравить перестал. Красный как рак, глаза выпучились, а волосы — странно, но почему-то казалось, что они стоят дыбом, ну в точности иголки у озлившегося хамелеона, как однажды сказал Дживс про Барми Фозерингея-Фиппса, когда тот поставил огромную сумму на лошадь, которая, как его уверили, должна победить, а она пришла шестой на весенних скачках в Ньюмаркете.

Помню, во время непродолжительного конфликта с Дживсом я нанял на его место человека в агентстве по найму прислуги, и через несколько дней он надрался как сапожник, поджег дом и пытался изрезать меня на куски мясницким ножом. Ему, видите ли, хотелось посмотреть, какого цвета у меня внутренности, ни больше ни меньше. До сих пор я считал этот эпизод самым страшным из всего, что мне довелось пережить. Теперь я понял, что он передвинулся на второе место.

Слуга, который мне вспомнился, был дикий, необразованный парень, а Спод получил хорошее воспитание и образование, но, несомненно, в одном отношении у них наблюдалось родство душ. Во всем остальном это были земля и небо, и тем не менее обоим страстно хотелось узнать, какого цвета у меня внутренности. Разница лишь в том, что слуга хотел удовлетворить свое любопытство с помощью мясницкого ножа, а Спод готов был выполнить операцию голыми руками.

— Мадам, я вынужден просить вас оставить нас наедине, — сказал он.

— Но я же только пришла, — возразила тетя Далия.

— Сейчас я вышибу дух из этого негодяя.

С моей тетушкой нельзя разговаривать в таком тоне. В ней чрезвычайно сильны родственные чувства, а своего племянника Бертрама, как я вам уже говорил, она просто обожает. Она грозно нахмурилась.

— Вы и пальцем не тронете моего племянника.

— Я переломаю ему все кости до единой…

— И не мечтайте. Какая неслыханная наглость!.. Эй вы, стойте! У-лю-лю!

Последние слова она уже выкрикнула, и выкрикнула потому, что Спод в этот миг вдруг сделал шаг в мою сторону.

Глаза его горели, усишки злобно топорщились, он скрипел зубами и кровожадно сжимал и разжимал пальцы, и можно было бы предположить, что я сделаю прыжок в сторону, как балетный танцор. Чуть раньше так бы и случилось, но сейчас я и с места не двинулся, стоял спокойно и неколебимо, как скала. Не помню, сложил я руки на груди или нет, но на губах у меня играла легкая ехидная усмешка, в этом я клянусь.

Вырвавшийся из уст тетки боевой охотничий клич помог сделать то, над чем я впустую бился четверть часа: провал в памяти наконец-то исчез! Я ясно услышал голос Дживса, произнесший магическое заклинание. Такое часто случается — казалось бы, все, никогда тебе не вспомнить, и вдруг слово выскакивает из тайника, где пряталось: привет, вот оно я!

— Минутку, Спод, — безмятежно сказал я. — Всего одну минутку. Пока вы еще хоть что-то соображаете, может быть, вам будет интересно узнать, что мне известно все о Юлейлии.

Фантастика! Я почувствовал себя героем-летчиком, который нажимает кнопку — и бомбы начинают рваться. Если б не моя слепая вера в Дживса и если бы я не ожидал, что мои слова произведут на Спода сильное впечатление, я был бы потрясен, до какой степени они его ошарашили. Было ясно, что я попал точно в яблочко, он вмиг скис как молоко. Отпрянул от меня, будто наступил на горящий уголь, лицо исказилось от ужаса, сквозь злобу проступил страх. Все это удивительно напоминало случай, который произошел со мной в Оксфорде в нежной моей юности. Была «неделя восьмерок», и я прогуливался по набережной с барышней, — не помню ее имени, — как вдруг сзади раздался лай и к нам подбежал здоровенный пес, он ошалело прыгал и скакал вокруг нас, явно желая свалить с ног. Я уже вверил свою душу Господу, подумав мельком, что вместе со мной будут изорваны в клочья любимые фланелевые брюки, стоившие больше тридцати фунтов, и тут барышня, увидев, что пес совсем зашелся, с необыкновенным присутствием духа быстро раскрыла свой цветной японский зонтик прямо перед мордой животного. Пес сделал три сальто-мортале в сторону и вернулся к своим собачьим делишкам.

Родерик Спод не сделал трех сальто-мортале в сторону, но в остальном повел себя в точности как тот дурной кабысдох. Сначала он долго стоял с разинутым ртом. Потом сказал: «А?» Потом его губы искривились, пытаясь изобразить умиротворяющую — по его представлениям — улыбку. Потом сделал несколько глотательных движений, будто подавился рыбьей костью. Наконец, заговорил, и, честное слово, мне показалось, что я слышу воркованье голубки, и, кстати, чрезвычайно кроткой голубки.

— Стало быть, вы знаете? — спросил он.

— Знаю, — подтвердил я. Спроси он меня, что именно я знаю о Юлейлии, он загнал бы меня в угол, но он не спросил.

— Э-э… и как же вы узнали?

— У меня свои источники.

— Вот как?

— Вот так-то, — отозвался я, и снова наступило молчание.

Я никогда бы не поверил, что такое хамло способно так раболепно пресмыкаться, но он готов был пасть передо мной на брюхо. Глаза глядели на меня с мольбой.

— Вустер, надеюсь, вы никому не расскажете? Вустер, пожалуйста, сохраните эту тайну, прошу вас.

— Я сохраню ее…

— О, Вустер, благодарю вас!

— …если вы никогда больше не позволите себе столь отвратительных проявлений… э-э… как это называется?

Он робко сделал еще один крошечный шажок в мою сторону.

— Разумеется, разумеется. Боюсь, я проявил неоправданную поспешность. — Он протянул руки и попытался разгладить мой рукав. — Кажется, я смял ваш пиджак. Простите меня, Вустер. Я забылся. Такое никогда больше не повторится.

— Надеюсь. Это же надо — хватает людей за пиджаки и грозится переломать им все кости. В жизни не слышал подобной наглости.

— Вы правы, вы правы. Я ошибался.

— Ошибались — не то слово. В будущем я этого не потерплю, Спод, зарубите себе на носу.

— Да, да, я все понял.

— Все время, что я нахожусь в этом доме, ваше поведение возмущает меня. Как вы смотрели на меня за обедом? Может быть, вам кажется, что люди ничего не замечают, но люди замечают все.

— О, конечно, конечно.

— Назвали меня жалкой козявкой.

— Простите, Вустер, я так сожалею, что назвал вас жалкой козявкой. Я просто не подумал.

— Думайте, Спод. Прежде чем что-то сказать, всегда сначала подумайте. А теперь можете идти, это все.

— Спокойной ночи, Вустер.

— Спокойной ночи, Спод.

Склонив голову, он быстро просеменил в коридор, а я повернулся к тете Далии, которая издавала звуки, похожие на фырканье мотоцикла. Вид у нее был такой, будто она увидела привидение. Думаю, сцена, которую она наблюдала, должна была произвести на непосвященного зрителя ошеломляющее впечатление.

— Ну, скажу я тебе…

Она умолкла, и хорошо сделала, ведь эта дама в минуты сильного душевного волнения способна забыть, что она не на охоте, и ввернуть слишком крепкое словечко, которое может смутить общество, состоящее не из одних мужчин.

— Берти! Что произошло?

Я небрежно махнул рукой:

— Ничего особенного, просто поставил нахала на место. Пусть знает, кто он, а кто — я. Таким, как Спод, надо время от времени вправлять мозги.

— Кто такая эта Юлейлия?

— Понятия не имею. За разъяснениями по этому поводу надо обращаться к Дживсу. Но все равно он ничего не скажет, потому что правила клубного устава суровы и членам позволено только назвать имя. Дживс пришел ко мне не так давно, — продолжал я, ибо каждому всегда надо воздавать по заслугам, таково мое убеждение, — и посоветовал сказать Споду, что мне известно все о Юлейлии, и от него останется мокрое место. И как вы видели собственными глазами, от него именно осталось мокрое место. Что касается вышеупомянутой особы, я в полном тумане. Можно лишь предположить, что это кто-то из его прошлого — подозреваю, достаточно позорного.

Я вздохнул, потому что слегка разволновался.

— Мне кажется, тетя Далия, историю легко восстановить. Доверчивая девушка слишком поздно узнала, что мужчины способны на предательство… маленький сверток… последний скорбный путь к реке… всплеск воды… захлебывающийся крик… Вот что я себе представил, а вы? Какой мужчина не побледнеет под загаром при мысли, что миру станет известна подобная тайна.

Тетя Далия с облегчением вздохнула. Лицо оживилось, душа воскресла.

— Шантаж! Старое доброе испытанное средство! Ничто с ним не сравнится. Я всегда так считала и буду считать. В любом самом трудном случае шантаж творит чудеса. Берти, ты понимаешь, что это значит?