Дорин Тови - Кошки в доме (сборник) Страница 26

И всякий раз, садясь за машинку, я ощущала себя преступницей. Иногда даже, когда он лежал врастяжку на коврике и отблески огня играли на его глянцевом кремовом пузе, а большая темная голова блаженно покоилась на голубом пузичке Шебы, я тихонько пробиралась наверх в свободную комнату и там отстукивала несколько строчек, лишь бы не потревожить его. Соломон, глухой как пень, пока гулял в лесу, а я металась по дороге, во всю силу легких выводя «толливолливо-лиии» (единственный зов, на который он откликался, видимо считая верхом сиамского остроумия, и именно это заставляло прохожих коситься на меня как-то странно и убыстрять шаг), – Соломон, повторяю, звук машинки уловил бы и за милю.

Одна соседка, давно привыкшая к тому, что наши кошки с воплями заглядывают к ней в окна посмотреть, чем она занимается, а то и проходят процессией через ее коттедж от парадной двери до задней, как-то пережила жуткое потрясение, – подняв глаза от портативной машинки мужа, на которой выстукивала что-то одним пальцем, она увидела, что за окном на подоконнике Соломон прыгает вверх-вниз, вверх-вниз точно бешеный. Она тут же в панике позвонила мне и сообщила, что он полностью свихнулся. (Спрашивать, кто «он», нужды не было: вся деревня ждала этой минуты с момента его рождения.) Я приду за ним или ей вызвать ветеринара?

Она долго отказывалась верить, что он просто таким образом реагирует на стук пишущей машинки. Если так, сказала она, то почему бы ему просто не уйти? Почему он прыгает на Ее подоконнике как цирковая блоха? Вот именно – почему? Типичное для него поведение, и все. Я могла бесшумно прокрасться в свободную комнату или на кухню, а то и с машинкой в руке ускользнуть в сарай – и через одну-две минуты являлся Соломон, глядел на меня с горькой укоризной и всякий раз, когда я ударяла по клавише, взмывал на несколько футов в воздух.

Даже когда я с омерзением закрывала машинку, он продолжал прыгать. Пошевелишь ногой – и он взлетал по вертикали как ракета. Возьмешь в руки каминные щипцы – он, проделав полное сальто и осмотрительно приземлившись на бюро, кричал: кто-то Покушается На Него. Как-то, когда я только что убрала машинку, священник неожиданно окликнул его сзади, когда он пил из цветочной вазы на столике в прихожей, – и бедняга Сол с перепугу чуть не ударился о потолок. Чтобы преодолеть эту идиосинкразию, нам пришлось обзавестись новейшей бесшумной пишмашинкой, а если кто-то упрекнет нас в глупом потакании животным, отвечу, что купили мы ее не ради Соломона, а потому лишь, что и наши с Чарльзом нервы совсем сдали и мы уже прыгали, как кузнечики.

К тому времени, когда книга вышла, Соломон забыл про машинку – он, но не мы. Когда нас попросили привезти кошек в Лондон на званый вечер с сиамскими кошками, мы позеленели и сразу наотрез отказались. «У Соломона шалят нервы, – объяснили мы, – и наши тоже – и очень». – «Тогда привезите Шебу», – предложили нам. Но и это было невозможно. В чем мы убедились на горьком опыте: когда дружок Шебы укусил ее за хвост и нам спешно пришлось везти ее к ветеринару, Соломон, оставшись в одиночестве-то на полчаса, сразу водворился на подоконник в прихожей, чтобы вся деревня видела, до чего мы с ним не считаемся, и выл так, что чуть крыша не обрушилась.

А потому мы отправились на вечер без них, что и привело к самым роковым последствиям, ибо там мы познакомились с кошками, которые умели себя вести. Обворожительная старая сиамка Сьюки, судя по шрамам, была в свое время порядочной безобразницей, что подтверждалось и рваным ухом, но теперь она сидела в своей корзинке величаво, как сама королева Виктория, и мирно смотрела на происходящее сквозь тонкие прутья.

Два юных гладеньких силпойнта из Челси, Бартоломью и Маргарита, попивали херес и были так похожи на Соломона, что у меня сердце оборвалось при мысли, что он сейчас либо терзает дорожку на лестнице, либо басом профундо извещает всю деревню, какие мы бездушные – уехали, а его бросили. Но самым внушительным был Тиг, который прибыл на вечер прямо из телестудии.

Тиг тоже очень походил на Соломона, но (хотя вид у его хозяйки был умученный, а шляпа нахлобучена набок в нормальном стиле сиамовладельцев) излучал невозмутимое спокойствие. Когда она достала его плошку с землей, прося извинения – он ведь был очень занят, а переполнение мочевого пузыря ему вредно, – он посмотрел на нее с брезгливым презрением. «Мочевого пузыря у меня нет», – сказал он и отошел поздороваться с репортерами и фотографами, словно всю жизнь только и водил такие знакомства. И всякий раз, когда мы смотрели на его хозяйку, лицо у нее становилось все тревожнее, и она по-прежнему следовала за ним с плошкой, но до конца вечера Тиг отказывался воспользоваться этим удобством с самообладанием, сделавшим бы честь самому закаленному общественному деятелю.

Домой я ехала в поезде зеленая от зависти. Все эти кошки светские до мозга костей… Надменный отказ Тига от плошки с землей… И сам Тиг – лощеный, уравновешенный, невозмутимый… и выступает по телевидению… Я с тихой тоской спросила Чарльза, что, по его мнению, произойдет, если нашу парочку когда-нибудь пригласят выступить на голубом экране.

«Наверное, все было бы отлично, – пробормотал Чарльз, блаженно развалившись на сиденье: ему в эту минуту все – включая и сиамских кошек – рисовалось сквозь розовую дымку, подсвеченную шампанским. – Возможно, мы (читай – я) напрасно опасаемся брать их с собой. Наши кошки, – сказал он, ласково поглаживая подголовник вместо голубого задика Шебы и засыпая, – произведут на телевидении настоящий фурор».

Вот почему, когда на другой день позвонили из студии Би-би-си, дескать, они знают про вечер и про книгу, так, может, Соломон и Шеба выступят в вечерней программе, мы, не задумываясь, дали согласие.

Зря, конечно. Я поняла это сразу, едва положила трубку и увидела, что Соломон наблюдает за мной с порога восточным мрачно-подозрительным взглядом. Он всегда смотрел на меня так, когда я говорила по телефону, – вероятно, просто из любопытства, чего это я болтаю сама с собой, а то и из убеждения, что я свихнулась, и стоит подождать, не выкину ли я чего-нибудь интересного. Тем не менее, когда я увидела, как он сидит там словно злодей-китаец из фильма о преступном мире лондонских доков, у меня по телу пробежала нервная дрожь.

Дрожь эта оказалась пророческой. Едва Чарльз, готовый отправиться в путь, вошел с кошачьими корзинками в одну дверь, как Соломон, тут же отказавшись от амплуа восточного злодея, прижал уши и решительным шагом вышел в другую. Когда мы наконец отыскали его, он лежал, прижавшись к полу, под кроватью и орал, что никуда не поедет, что сейчас зима, а мы знаем, зимой он никуда ни ногой. Потом сволокли Шебу с гардероба, куда она забралась не из страха, а просто хотела, чтобы Чарльз и за ней погонялся, и к этому времени стало абсолютно ясно, чем обернется наше выступление по телевидению – полнейшим бедламом.

Так и произошло. Всю дорогу Соломон отчаянно грыз прутья своей корзины, точно гигантский термит, Чарльз, поскольку действие шампанского уже кончилось, трагично внушал мне, пока мы мчались в вечерней мгле, что он погибнет, если чертовы кошки выставят его на всеобщее посмешище, и мои нервы окончательно не выдержали – к счастью, я погрузилась в туманное полузабытье. Однако то, что память сохранила об этом вечере, будет преследовать меня до конца моих дней.

Словно тягостный бред. Шествие через фойе – Чарльз несет Шебу, я несу Соломона, а сзади (и, судя по его выражению, этого Би-би-си не учла) помощник продюсера несет ящик с землей. Наставления в студии – продюсер деловито указывает, что я должна говорить и где сидеть, а мне становится все жарче и жарче при мысли, что произойдет, когда мы откроем корзинки. Самый кошмар начался, когда мы их открыли и в мгновение ока тихая чинная студия преобразилась в карусель – Чарльз и продюсер мчатся бешеными кругами за Соломоном, а он несется, как призовой скакун, и выкликает, что никуда зимой не ездит, мы же знаем. Жуткие интервалы, когда они хватали его, лихорадочно совали в мои объятия и хриплыми от тревоги голосами умоляли хоть на этот раз его удержать во имя всего святого. И леденящая кульминация: когти Соломона абордажными крючьями впиваются мне в спину, Шеба у меня на коленях самодовольно ухмыляется камере, продюсер в контрольном зале возносит вслух молитву, и мы выходим в эфир – и ведущий приветствует нас рекордными по идиотичности словами: если он не ошибается, я привезла в студию моих кошек.

Что происходило дальше, не знаю. Помню только, как Соломон с оглушительным воплем спрыгнул с моей спины и бросился к вентилятору. По-видимому, я сказала что-то о том, как он наловчился открывать холодильник, – во всяком случае, на другой день пришли две старушки посмотреть, как он это делает. Шеба, несомненно, поведала обычную свою душещипательную историю, иначе почему бы мы получили письмо от какой-то женщины с предложением удочерить ее? «Чудной крошкой» назвала она ее, не зная, что в первый и единственный раз, когда нам удалось на полсекунды усадить Соломона мне на колени, подлянка исподтишка ущипнула его в области хвоста, и он взвился в воздух как ракета.