Борис Штерн - Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга II Страница 27

ГЛАВА 9. Перспективный труп

ГОЛИАФ родил ДОСААФА, ДОСААФ родил ОСВОДА, ОСВОД родил ВАСХНИЛА, ВАСХНИЛ родил ВХУТЕМАСА и т. д.

Сорокоградусная жара, дьявольская проницательность и навязчивое плетение словес майора Нуразбекова окончательно сбили Гайдамаку с толку. Надо было собраться с мыслями, но от утренней выпивки сильно разболелась голова, будто в ней прогарцевал эскадрон. Вроде бы товарищ майор вызывал Гайдамаку на откровенность, но сам был настолько откровенным, что места для откровенности не оставалось! Все-то он знал, майор. И про уголь, и про реголит, и про самосвал, и даже про Элку Кустодиеву — все, все, все знал майор! Неизвестно, знал ли майор о трех сторублевых купюрах в «Архипелаге ГУЛАГе», но по всему выходило: знал!

А теперь еще этот «труп»… Гайдамака уже перестал вникать в это странное собеседование, а чувствовал лишь головную боль и озлобление к этому американскому шпиону — дурак он, что ли? Какой уважающий себя шпион из-за бугра станет записывать секретные сведения в записную книжку?

Но следователь ожидал какого-то резонанса после конца цитаты.

— Почему это Сковорода — труп? — тупо, безо всякого интереса спросил Гайдамака.

— Не труп, не труп, живой! — обрадовался майор Нуразбеков. — Смотрите сюда: видите, как у Шкфорцопфа записано — заглавными буквами? Он вас под Сковородой зашифровал. Ох, и намаялись мы с этой сковородой — хуже трупа. Никак не могли понять, что за сковорода такая. Я точно срисовал, смотрите: «Сковорода А. А. — Т.Р.У.П.» Вроде бы получается «труп», но это, конечно, не труп, а зашифрованная запись.

— Что же она означает?

— С вами работать — одно удовольствие! Не я вас спрашиваю, а вы — меня. Что ж, вы спрашиваете — мы отвечаем. Киевские хлопцы-дешифровщики постарались, всю книжку расшифровали, но относительно этой записи возникли разночтения. Буква «П» — вне всякого сомнения означает «перспективный». Эта характеристика к вам относится. Вы для Шкфорцопфа оказались в чем-то перспективным. Знать бы — в чем?

— У него спросите.

— Спрашивал. Не отвечает. Сами видите.

— Тогда я не знаю. Значит, плохо спрашивали. Не мне вас учить, как надо спрашивать.

— На что это вы намекаете?… На особые методы допроса, что ли? И вам не жаль Николая Степановича? Экий вы кровожадный. А что вы сами думаете об этом «П»?

— Не могу сообразить, голова разболелась. В чем я могу быть перспективным для американского шпиона?

— Коньяк — лучшее средство от головы. Сейчас принесут. А откуда вы взяли, что Николай Степанович — именно американский шпион? Кто вам сказал?

— Значит, японский.

— Иван Трясогуз сказал. Дур-рак он, ваш Трясогуз! Я его утром прогнал, потому что он тут Ванькой прикидывался — а когда дурак притворяется дураком, думаете, получается умный? Нет, получается дурак в квадрате! Хотя на Трясогузе в записной книжке тоже буква «П» стоит, по в нем Николай Степанович явно ошибся. Куда там американским шпионам до нашего Николая Степановича — как до Луны пешком. Шкфорцопф у нас — хо-хо! Но вернемся к нашим баранам… Сейчас Люська коньяк принесет, полечитесь. С «П» все понятно, а вот с остальными буквами посложнее. «У» — это, наверно, «уголь». Как вы думаете?

— «У» — это не «уголь», — наконец-то обозлился сам на себя Гайдамака, забывая держаться трясогузской дурацкой линии.

— Интер-ресно! Какая же ваша версия?

— «У» — это «уран».

— Как?

— «У» означает «уран». Однажды по пьянке за бутылку водки я выдал этому шпиону, япона мать, стратегические урановые залежи в районе Гуляй-града, — признался Гайдамака. — Вот почему я для него «перспективный».

— Вы настаиваете на этом урановом «У»?… Я могу, с вашего позволения, занести это чистосердечное признание в протокол?

— Можете заносить, можете не заносить — у вас и без протокола все на магнитофон записывается.

— Экий вы умница! Насмотрелись кинофильмов… — нимало не смутился майор Нуразбеков. — Я и забыл вас предупредить. Естественно! В этих дореволюционных застенках бывшего полицейского управления — оно же ЧК, ГПУ, НКВД, оно же сигуранца, гестапо, КГБ — все прослушивается, записывается и простреливается. Ну и что? Ну и пусть себе пишут, какое нам дело? Сейчас не 37-й год. Хотите, я сейчас заору во все горло: долой Советскую власть! А? Пусть пишут.

— Хочу! — немедленно возжелал Гайдамака.

ГЛАВА 10. Кто-нибудь знает трезвого поэта?

Значит, это не настоящий поэт. Такой ничего хорошего не напишет.

Наконец поняли, что заставить Сашка хотя бы приблизительно повторить судьбу арапа Петра Великого никак не получится — да и не надо: эволюция сама вытащит, надо только немного задать начальные сходные условия задачи и слегка подправлять и тормозить на поворотах, если занесет, — и просто выбрали юную нетроганую шоколадную негритяночку с европейскими чертами лица по имени Гураге из одноименного племени, побочную 48-ю дочь вождя гураге, великолепный промежуточный расовый экземпляр, голубоглазую, с сотнями тоненьких косичек-канатиков, похожую на неспившуюся Люську Екатеринбург в юности. Хороша была девочка. Она еще не знала лифчиков, ее груди напоминали формованные полушария из натурального горького шоколада. Нгусе-негус приберегал Гураге в своем гареме для собственных надобностей, но, пораскинув мозгами, уступил ее в жены Сашку. Гамилькар еще пытался по возможности следовать русской пушкинской легенде и подарил Сашка нгусе-негусу вместе с германским аккордеоном и русскими частушками в придачу. Нгусе-негус полюбил частушки и блатные песни городских русских слободок — всех этих подолов, молдаванок, бугаевок, люберцов и Васильевских островов. Вскоре этот жанр сделался в Офире национальным, и никто уже не помнил, откуда в Африке появились частушки. Их распевали во всех концах страны, от Джибути до Голубого Нила, от Эритреи до самых до окраин южных офирских границ — а т. к. устойчивых границ у Офира вообще не существовало, то частушки по пустыням, саваннам и джунглям доходили до самой Руанды и мыса Доброй Надежды на юге, до Марокко и Карфагена на севере, шли через Конго к Атлантическому океану, а на востоке заполонили Мадагаскар. Кочевники везли русские частушки на верблюдах и пирогах через экватор и тропики в Кению и Анголу, в Камерун и Замбези, в Мали и Берег Слоновой Кости. Верблюжьи погонщики распевали на привалах:

Эх, яблочко,Да с боку мятое!Девки щупают попаПо-за хатою!

Сам нгусе-негус любил «Кирпичики» и по утрам, бреясь опасной бритвой из золингеновой стали «Два близнеца», подаренной ему Гамилькаром, напевал:

По винтику, по кирпичикуНаша юность в труде родилась,Лет семнадцати, горемычная,Проституцией я занялась…

В этой песенке нгусе-негусу нравилась очаровательная необъяснимость русского юмора, какая-то неуловимая глуповатая взаимосвязь пафоса свободного труда и горемычными заботами юной проститутки. Негус напевал:

…И по винтику, по кирпичикуРастащили кирпичный завод…

Нгусе-негусу отчего-то было смешно, хотя сам «нам» он не мог объяснить, что же тут смешного, если весь кирпичный завод растащили?

Но «им» было смешно. Смешно. Смешно, и все.

Нгусе— негус намыливал белой пеной черные щеки и прислушивался к набору слов, которые горлопанил Сашко внизу на дворцовых ступеньках:

Бананчики!Ананасики!Микоянчики!Анастасики!

Сашко пел теперь не для подаяния, а по привычке, или от скуки, или из любви к искусству.

Одуванчики!Карнавальчики!Корвалольчики!Корваланчики!

«Пушкин говорил, что поэзия должна быть глуповатой, — раздумывал нгусе-негус, кромсая бритвой подбородок. Он никому не позволял себя брить, чтобы не быть однажды зарезанным. Нгусе-негус всегда готов был согласиться с великим Пушкиным: — Да, Пушкин как всегда прав, поэзия для государства важна, нужна, должна быть и должна быть немного глуповатой, чтобы и дурак понял, но не до такой же степени!» Что означают эти странные слова: «Микоянчики! Анастасики!» — офирский нгусе-негус не знал, не мог знать, да и знать не хотел. «Корвалольчики! Корваланчики!» Ровным счетом ничего не означали. Сашки их тоже не понимали. Но в этих странных словах чувствовалось что-то пророческое и смешное. Нгусе-негусу почему-то было смешно и страшно от этой галиматьи.

Государственные дела стояли, a Pohouyam думал о каком-то кирпичном заводе…