Олег Агранянц - Дипломаты, шпионы и другие уважаемые люди Страница 28

Через несколько дней я встретил в мидовском коридоре Никифорова:

— Только тебя смог выдать за иностранца. Из-за твоей бороды. Представляешь: объяснял, что нужны переводчики, и ничего не получилось.

Не могу удержаться, чтобы не рассказать о Фиделе Кастро. Заранее прошу детей до 18 лет и впечатлительных женщин воздержаться от чтения следующих двух абзацев.

В МИДе упорно ходили слухи о том, что у Фиделя проблемы с основным мужским достоинством.

Во время похорон Брежнева после долгого стояния на холоде почетные гости и переводчики ринулись в теплый туалет. Я оказался рядом с Фиделем. И теперь могу авторитетно заявить, что вышеприведенные слухи — это происки империалистов, стремящихся очернить лидера кубинской революции… в глазах женщин.

После церемонии мы с Обером отправились в швейцарское посольство. Там, кроме дежурного, никого.

— Я хочу есть. Где здесь кухня? — спросил Обер дежурного.

И мы отправились на кухню. Обер начал хозяйничать:

— В конце концов, я министр иностранных дел, и посольство входит в мое хозяйство.

Когда послу доложили, что министр иностранных дел жарит яичницу на посольской кухне, он, не переодеваясь, вскочил в мерседес и через полчаса был в посольстве.

Я себе представил, какое было бы выражение лица у советского посла, если бы ему сказали, что на посольской кухне Громыко жарит яичницу.

Позже Фриче спрашивал меня:

— Как он, не очень злился?

— Все в порядке.

И действительно, все было в порядке. Мы выпили пару бутылок шампанского и пели песни Брассенса. Оба знали их с пару десятков.

По швейцарским законам президентом Швейцарии становятся по очереди все министры. Обер должен был стать президентом через несколько месяцев и пока считался вице-президентом. После второй бутылки я ему сказал, что он первый глава Швейцарии, посещающий Россию. Потом оказалось, что это неправда. Но многие швейцарские газеты об этом написали.

Через месяц он прислал мне альбом и письмо, где называл меня «другом». В шутку писал, что по моему совету Швейцария вступит в ООН.

— Если об этом узнает заместитель министра, он тебя сошлет в самую глухую Африку, — с грустью констатировал А. Адамишин. — Пора тебя куда-то пристраивать.

Через пару месяцев я стал советником советского посольства в Тунисе.

Я провожаю Обера в Шереметьево. И вдруг появляется Грета.

Лет десять назад она была студенткой в Центральной комсомольской школе, где я работал деканом. Высокого роста, худобы чрезвычайной, без намеков на бюст, с большими голубыми глазами и светлыми волосами, картинная датчанка, она была очень общительной и свободолюбивой. Переводчицей у нее была добрейшая Галя Савченкова. Галя прожила всю блокаду в Ленинграде в доме, соседнем с легендарной Таней Савичевой, и на всю жизнь осталась готовой отдать последнее всем, кто нуждается.

Однажды приходит ко мне Галина и сообщает, что Грета беременна и хочет делать аборт. Делать аборты иностранкам мы не имели права, и я должен был отправить ее домой. Но в Дании аборты были запрещены, и Галина начала меня упрашивать. И упросила. Мне пришлось ездить по разным инстанциям. Все кончилось благополучно.

И вот теперь Грета в Шереметьево. Она подскочила ко мне, расцеловала в губы:

— Я сопровождаю делегацию.

Ярко намалеванные губы и ультракороткая юбка делали ее отчаянно вульгарной.

— Ты не забыл, как я делала аборт…

Она хлопала по плечу меня, министра. К моему удивлению, министр понимающе улыбался, а когда Грета ретировалась, по-заговорщически мне подмигнул.

Однажды в Вашингтоне я оказался в одной компании с православным священником, которого накануне встретил в ЦРУ. Он развел руками:

— Вы же понимаете…

Я понимал.

В Первом европейском отделе я вел Швейцарию. В мои функции входила комплектация дипломатической почты в советское посольство в Берне и в генконсульство в Женеве. Так как Всемирный совет церквей находился в Швейцарии, московские священнослужители приносили мне документы и деньги, в основном деньги в больших количествах, и я вкладывал их в почту. При нахождении в диппочте из Швейцарии документов в адрес московских церковных организаций я сообщал им, и они приходили за ними. Забавно было то, что из десятка фамилий священнослужителей, отправлявших деньги и документы в Швейцарию и принимавших их там, не было ни одной русской фамилии.

Кагэбэшники не интересовались перепиской. «Мы в курсе», — говорили они.

Я понимал.

Раз уж зашла речь о религии.

Во время своей первой командировки в Алжир на одном из приемов я оказался рядом с кардиналом Северной Африки.

— Я не верю в Бога, — сказал я ему с юношеским задором.

— C’est n’est pas grave, — ответил он, — Ce sera plus important qu’il vous croie. («Это не так важно. Важнее, чтобы он верил в вас».)

Должен признаться, что фразу кардинала я запомнил и старался следовать его словам. Когда позже я рассказал об этом заведующему Первым европейским отделом Анатолию Адамишину, человеку осторожному и склонному к философии, он одобрительно покачал головой:

— Самое главное — не грешить. И довольны будут и бог, и партийная организация.

5.3. Будни Первого европейского отдела

— У Володи Гневашева будут неприятности. Мне звонили из парткома. Пришла анонимка по поводу его машины.

Это мне доложила наша машинистка Лида Казакова. Раньше она работала в парткоме и знала тамошних машинисток.

Я тут же побежал к Володе. Проблема была ясна. Володя уезжал в Голландию и продал свою волгу. Продал в официальном комиссионном магазине, поэтому цену продажи скрыть было нельзя. А была она почти в два раза больше той, за которую он купил машину четыре года назад.

Тут же раздался звонок из парткома. Секретарь парткома Виктор Стукалин пригласил Володю к себе на два часа. До беседы оставалось четыре часа…

В два часа Володя зашел в кабинет Стукалина.

— Как дела? Когда летишь? — приветствовал тот Володю.

Общие слова и наконец:

— А с машиной что делать будешь?

— Я ее продал.

— Правильно сделал. Приедешь, купишь новую. Где продавал?

— В комиссионном.

— Правильно. С рук опасно. Сколько получил?

— 22 тысячи.

— А купил за сколько?

— За 12.

Стукалин развел руками:

— Как же так, Володя! Нехорошо. Спекуляция.

Володя сделал вид, что оправдывается.

— Продал мужикам из Средней Азии. Денег у них целый атташе-кейс. Деньги-то это наши. Сам знаешь, какие у них цены на рынке!

— Знаю, Володя, знаю, — сокрушался Стукалин. — Спекулянты они. Это дело милиции. Но ты-то. Коммунист!

— Ах я! А я всю разницу перевел в Фонд мира.

Стукалин удивился и обрадовался:

— И квитанция есть?

Володя протянул квитанцию. За те четыре часа, что у него оставались до визита в партком, он съездил в сберкассу, снял деньги со сберкнижки и там же перевел их в Фонд мира.

— Как камень с сердца! — радовался Стукалин. — Молодец ты, Володька. Ну ничего я не мог поделать. Сам понимаешь: анонимка. Мои девчонки через вашу Лиду тебя предупредили. Это все, что я мог сделать. Я бы этих анонимщиков! А десять тысяч… Да черт с ними. Больше заработаешь в Голландии.

Стукалина я знал еще с комсомола и всегда считал его порядочным человеком.

Однажды звонок в семь утра. Володя Гневашев:

— Я крупно влип. Вчера перебрал и попал в вытрезвитель. Выручай.

Я понимал его положение. Он только что был утвержден посланником в Голландию и должен был улетать через две недели. Если в МИД придет сообщение из вытрезвителя, на три-четыре года выезд за границу ему будет закрыт.

— Выручай. Я сам взятки давать не умею. Боюсь, влипну еще больше.

— Сколько ассигнуешь?

— Пару сотен достаточно?

— Попытаюсь обойтись одной.

Через час я уже был в вытрезвителе. Меня принял начальник, строгий подполковник баскетбольного роста.

— Сегодня ночью у вас был мой друг Владимир Гневашев. Он очень переживает по поводу того, что испачкал пальто какой-то женщины. Он не знает, как ее найти. Не могли бы вы передать ей некоторую сумму в виде, так сказать, компенсации. Чтобы она смогла купить себе новое пальто.

И я совершенно открыто протянул ему сотенную бумажку.

Подполковник не размышлял ни минуты:

— Я не знаю, кто эта женщина. Но мы ее найдем. Подождите меня.

Он вышел и вернулся через пару минут:

— Женщину мы пока не нашли. Но обязательно найдем. А что касается вашего товарища… Такой благородный поступок! К сожалению, его дело мы уже переслали в отделение, но я вас уверяю: они нам его вернут.