Джером Джером - Досужие размышления досужего человека Страница 28

К тому же я убежден, что при ближайшем рассмотрении грех непривлекателен, даже в самых утонченных проявлениях. При солнечном свете порок отвратителен и гадок. В произведениях искусства грязные лохмотья смотрятся весьма живописно, но в жизни их смрад не радует того, кто принужден их носить. Слабость характера может толкнуть человека на путь греха, — но никто не захочет упасть в этот омут в здравом уме.

Неудивительно, что вскоре я устал разыгрывать угрюмого страдальца и нашел пример для подражания в новом герое — добродушном кутиле и проказнике. Он ввязывался во все драки, флиртовал с актрисами, срывал дверные молотки, гасил фонари и неизменно обводил вокруг пальца раззяв-сторожей. Женщины в книге были от него без ума. Чем же я хуже? Почему я не могу флиртовать с актрисами, гасить фонари, дразнить полицейских и быть предметом обожания прекрасных дам?

Хотя со времен, описанных в книге, Лондон стал другим, не все подвластно переменам, и прежде всего женское сердце. Бои за деньги канули в Лету, но остались боксерские поединки на задворках Уайтчепела. И если никто уже не стравливает бойцовых петухов на потребу публике, то в подвале у реки джентльмен еще может ради спортивного интереса поставить два пенса на терьера-полукровку против крысы.

Впрочем, мне не удавалось возродить дух бесшабашного веселья, которым были пронизаны приключения моего героя. В тех злачных местах, где я теперь пропадал, в воздухе висела застарелая табачная вонь и вечная угроза полицейской облавы. Наутро я мог с полным правом воскликнуть словами моего прототипа: «Черт меня дернул свалять вчера дурака!»

Однако и на этом пути нехватка средств мешала развернуться в полную силу. Даже заштатные боксерские бои и травля крыс в трущобах Розерхита ударяют по карману, если ты единственный джентльмен среди зрителей и окружающие ждут, что ты не посрамишь свое сословие.

Мне можно возразить, что лазать по столбам и гасить газовые фонари — занятие, не требующее вложений (разумеется, если вас в процессе не застукали), но и оно быстро приедается. Да и современные лондонские фонари не слишком приспособлены для этой забавы. Уцепиться не за что, грязь липнет к рукам, и к третьему фонарю вас начинает одолевать стойкое отвращение к подобному времяпрепровождению и желание немедленно залезть в горячую ванну.

Шутки над полицейскими тоже порой выходят боком. Впрочем, возможно, я не слишком продвинулся в этом искусстве, чтобы судить. Теперь я понимаю, что окрестности Ковент-Гардена и Грейт-Мальборо-стрит не самое удачное место. Нахлобучить шлем на глаза торопыге-полицейскому — отличная шутка. Пока он бьется с непослушным головным убором, вы успеваете, отпустив несколько острот, скрыться из виду. Однако задача становится куда сложнее, если вас угораздило заняться этим в районе, где на площади в дюжину квадратных ярдов ошиваются три полицейских. Попробуйте проделать это упражнение с одним из них, когда двое других зорко следят за вами из-за угла. К тому времени, как вы преодолеете Тичфилд-стрит и дважды обогнете Оксфорд-маркет — а отряд представителей закона, усиленный подоспевшим подкреплением, только начнет входить во вкус погони, — вы наверняка решите, что шутка слегка затянулась.

Пока вы будете проноситься по Ганновер-сквер, в голове невольно возникнут сцены завтрашнего суда. Вас обвинят в том, что вы, находясь в состоянии опьянения, вели себя неподобающе. Не станете же вы объяснять мировому судье, что подражали любимому литературному герою! Вы заплатите обычные сорок шиллингов штрафа, а когда в следующий раз позвоните Мэйфилдам, окажется, что дочек нет дома, а миссис Мэйфилд, добрейшая женщина, относящаяся к вам как к сыну, будет наседать на вас, пока вы не дадите клятву, что завтра же возьметесь за ум.

Хвала молодости и спортивному сложению, в районе Ноттинг-Хилл вам удастся оторваться от преследователей, и, чтобы не рисковать, вы вернетесь домой в Блумсбери через Кэмден-Таун и Ислингтон.

Клятва, данная мной провидению субботним утром на водосточной трубе скромного домика на задворках Сохо, излечила меня от пристрастия к подобным проказам. «Только дай мне выбраться отсюда, и больше никаких проказ». Провидение вняло моим мольбам. Выбираться, впрочем, пришлось с приключениями: разбитое стекло на крыше и три газовых фонаря, два часа в угольном подвале и соверен слуге за одолженное пальто до пят. Оказавшись дома, я подверг осмотру то, что от меня осталось, и решил, что провидение могло бы исполнить свою часть договора более ревностно. Впрочем, я не стал пересматривать условия сделки, ибо решил, что отныне девизом моей жизни будет простота.

В поисках нового примера для подражания мой взор обратился к немецкому профессору, который как раз входил в моду. Его длинные до плеч волосы выглядели не слишком опрятно, зато сердце было как сталь, а временами — чистое золото. Остальные персонажи книги судили о нем по внешности и речам на ломаном английском — а говорил он обычно про покойную матушку и сестренку Лизу — и не находили профессора интересным, не догадываясь о его золотом сердце.

Самой сильной привязанностью профессора была хромая собачка, которую он спас, отбив ее у толпы озверевших мерзавцев. Когда профессор не изъяснялся на ломаном английском, он играл с любимой собачонкой.

Впрочем, в чем профессор был докой, так это в спасении героинь от неминуемой гибели. Он проявлял чудеса героизма, останавливая понесших лошадей. Это свойство, вкупе с ломаным английским и хромой собачкой, делало его поистине неотразимым.

Мне он показался существом мирным и дружелюбным, и я решил ему подражать. Стать профессором мне не улыбалось, но ничто не мешало отрастить волосы до плеч, несмотря на протесты окружающих, особенно малолетних хулиганов. Однако попытка обзавестись хромой собачкой потерпела неудачу. Одноглазый собачник у Севен-Дайалс, к которому я обратился, потеряв всякую надежду, предложил за дополнительные пять шиллингов самому сломать ногу собаке, но на это я не пошел.

Однажды поздним вечером я приметил на улице убогую дворнягу. Пес не хромал, но явно находился на последнем издыхании. Понимая, что вряд ли мне представится другой случай, я привел его домой и стал заботиться о нем, как родная мать. Однако, судя по всему, перестарался. Под конец пес так окреп, что с ним не стало сладу. Привыкший к вольной жизни на улице, мой питомец не поддавался дрессировке и стал грозой округи. Его любимым развлечением было гонять соседских цыплят и таскать кроликов из мясной лавки, а для разнообразия душить котов и пугать детей, с лаем крутясь у них под ногами. Иногда я был готов собственноручно переломать ему ноги, если, конечно, удастся его поймать. Обладание этим бесценным экземпляром собачьей породы не подняло меня в глазах окружающих. Вместо того чтобы восхищаться мной за то, что я вы́ходил бездомного песика, соседи грозились утопить мерзавца, если я не позабочусь об этом сам. Он окончательно испортил мой светлый образ — согласитесь, трудно изображать юношу с золотым сердцем, стоя посреди дороги и швыряясь камнями в собственную собаку, не понимающую другого обращения.

Кроме того, подражать профессору мешала острая нехватка обезумевших лошадей. Как назло, лошади в нашем предместье отличались покладистым нравом. Лишь однажды мне представилась возможность пойти по стопам профессора. Возможность как раз для новичка, ибо эта кобыла не слишком походила на взбесившуюся. Пожалуй, она и сама не догадывалась, что понесла. Как выяснилось позже, у нее вошло в привычку, не дождавшись хозяина у «Розы и короны», самостоятельно трусить по направлению к дому.

Лошадь скакала со скоростью примерно семь миль в час, поводья болтались по бокам, но только я изготовился схватить ее под уздцы, как меня оттеснили два неведомо откуда взявшихся полицейских.

Однажды из окна третьего этажа мне довелось наблюдать, как трое храбрецов останавливали понесшую лошадь. Они вышли на середину дороги и заняли позицию. Из окна я не видел их лиц, но позы свидетельствовали о запредельной смелости. Первый гордо стоял на проезжей части, широко раскинув руки, пока расстояние между ним и лошадью не сократилось до двадцати ярдов. Так как лошадь сворачивать не собиралась, ему пришлось отскочить на тротуар, где он и остался стоять, укоризненно глядя ей вслед.

Второй храбрец не стал медлить и живо скользнул в соседний переулок, где и скрылся из виду. Третий что-то крикнул лошади, когда та с ним поравнялась. Полагаю, он дал ей разумный совет, однако лошадь была так увлечена, что не расслышала.

После чего первый и третий храбрецы сошлись вместе и обсудили происшествие. Наверняка сетовали на лошадиную глупость и гадали, обойдется ли без телесных повреждений.

Я успел забыть персонажей, которым стремился подражать в те далекие времена. Один из них — прямой, открытый и честный малый, привыкший говорить правду в лицо, — навлек на меня кучу неприятностей.