Евгений Шестаков - Номерные сказки Страница 28

— За мной! — крикнул государь, пробегая мимо уже совершенно одетый. И распахивая входную дверь. И крича с крыльца :

— Эх, снежок-то какой! Солнышко-то како! Эй, холерики! Ходь на улицу! В снежки играть будем.

И холерики, перемежаемые сангвиниками, потянулись ко входу с радостными улыбками на устах. Еще б не радоваться! Ведь государь просто хотел поиграть в снежки.

Сказка №40

В этот день государыня на обед побаловала общество пиццей, которая есть самый популярный продукт Италии, которая располагается недалече от Франции, которая есть вечная соперница Англии, которая... Короче, разговор за обедом был о политике.

— ... ибо что такое самая эта Европа есть? — говорил государь, с трудом прожевывая кусок. Как всегда, он откусывал несколько более, чем могло поместиться во рту. И как всегда, делался при этом несколько невнятен в своих речах. — Европа, судари мои прелюбезные, есть ни что иное как грымбры шкрыбры хам-хам абрыб! Ашкрампрыб! Угу.

Все помолчали. Толмача для таких случаев при дворе не держали. Однако мало кто сомневался, что государь изрек нечто дельное и достойное как минимум осмысления.

— Истинно так! — сказал неродовитый, но с немалыми карьерными планами очень хитрый боярин. — Оно самое Европа и есть. Особливо с точки зрения птичьего полета ума. Очень, батюшка, хорошо ты подметил. Прямо я на тебя удивляюсь, как тебе лёгко мудрота такая дается.

Все опять помолчали. Не то чтоб каждый очень был согласен со словами боярина. И не то чтоб не имел своего мнения о Европе. Просто сытная еда некоторое время не способствовала шевелению мысли.

— А почему так? — государь задал вопрос, на который, в силу огромного аналитического превосходства, мог ответить лишь сам. Поэтому по третьему разу все опять промолчали. А его величество, одним могучим движением проглотив измельченную пищу, сказал :

— Да потому что куры, блин, они суповые супротив нас, орлов!

Сразу стало ясно, что разговор принял патриотическую направленность. Такое довольно часто бывало, ежели предыдущим вечером государь проигрывал в карты голландскому послу.

— Потому что, конечно, сильна Европа менталитетом... Да только грудь у ей наскрозь слабая! Потому что одни Коперники сплошь да Джорданы Бруны, куда ни кинь. А Муромцы с Добрынями на ихних кислых почвах взойти не могут. И потому завсегда Европа супротив нас как говяжья котлета супротив живого быка. Красиво, вкусно, но рогов с копытами нет. И хвоста нет. И... В обчем, как цивилизация мы рядом с ими ребёнки, но как народ они рядом с нами мыши. От так.

Государь откинулся на стуле и с оттенком легкого пренебрежения глянул на аккуратно кушающего голландского дипломата. Тот от своего скромного, величиной с Люксембург, ломтика отрезал кусочки размером не более Ватикана и прожевывал их до полного нарушения молекулярных связей. Зубы у посла были вставные, волосы накладные, а пальцы столь чистые, длинные и холеные, что и Мона Лизавета смотрелась бы рядом с ним грубой клешнятой дурой.

— Еще отрезать? — спросила государя супруга. Ей нравилось, что государь кушал много. И нравилось, что голландский посол кушал неторопливо и аккуратно. И очень нравилось, когда за столом просто кушали, не вдаваясь в теоретические распри и словесные провокации. Однако царь, припомнив, как тяжко было ему лезть под журнальный столик, чтобы кричать из-под него петухом ( а такое за прошлый вечер случилось трижды ввиду фатального невезения его величеству в картах ), пихнул посла в бок и сказал :

— Закатится скоро Европка ваша! Погоди только. Вот подымем у себя фабрики да заводы, да науки, да просвещение — будете у нас тогда в подмастерьях бегать! Нам ить только с печи бы слезть. Сразу всех за пояс заткнем. Али ишо в какое место засунем. Так, бояре?

И он повернулся к жующим и глотающим современникам. Те хором проглотили и хором же подтвердили мнение сюзерена. Из общего согласного гула выделился лишь голос шута, дополняемый звоном разнокалиберных бубенцов.

— Ась? — отогнув ухо ладонью, переспросил его царь.

— Утонул вчерась! — отвечал ему шут. — А нынче сёдни вылез на сходни. Вынул рыбу из ушей и сказал : кому сушей?

Все, включая не знакомых со словом "суши", засмеялись. Царь, не знакомый, помимо слов, также и со многими из обычаев, промокнул углом скатерти рот и вытер о штаны руки. На сытом лике его величества последовательно проявились удовлетворение пищей, самочувствием, беседой и окружающим обществом.

— Спасибо, матушка! — поблагодарил он супругу. И встал из-за стола первым. А шут последним. И пригладил усы. А шут потер лоб. И направился немного соснуть в диванной. А шут, шутить не обязанный, молча сел один у окна. И долго смотрел на покрытые снегом крыши. На скованную льдом реку. На одинокого нахохлившегося воробья. Который, закрыв глаза, недвижно сидел на промерзшем дереве. И изо всех маленьких своих сил верил, что когда-нибудь обязательно наступит весна.

Сказка №41

В этот день был легкий морозец, ясное небо и добропорядочное безветрие. Все живое, не теряя времени даром, повылезало из своих зимних убежищ. Деловитые птички суетились над какашками лошадей, бодрые белки сновали по сучьям, а шумные люди, скрипя снегом, тратили накопившуюся энергию.

— Прямо экспортный экологически чистый продукт! — говорил царь, беря на лопату целый сугроб. — Прямо от не снег, а Родины-матери сладкий сахер! Кабы его африканам бы продавать — то-то забогатели б...

— У их, окромя песка, ничего нетути. — сказал эрудированный шут. — Песок у их один да перышки в волосах. Ступень развития низкая. Каменный век. Говорят, даже такие племена есть, которые из принципу зада не подтирают. А переда не скрывают. А из всей цивилизации тока барабаны у их. Вкруг костра сядут и лупят в барабаны, пока миссионеры на шум не явятся. Миссионеринки поедят и — опять в барабаны лупят. Пока не порвутся. Так и живут. Некультурно, но весело.

Беседуя таким образом, его величество и его смешнейшество постепенно домахались лопатами до калитки. Снега выпало много, но телесного здоровья было у обоих гораздо больше, и царица с удовольствием из окна наблюдала, как царь да шут ловко управляются с уборкой. Чуждая праздности, она вытирала пыль, следила за пирогом в духовке и составляла меню на ужин одновременно. В соседней горнице чуждая лености царевна составляла письменную заявку на научные труды, каковые при содействии голландского посла она получала из его страны. Список книг и статей был долог и разнообразен. Там были и "Особенности поведения мух в липучке", и "Роль диагональных прыжков в свадебном обряде пуштунов", и "Способы выведения глухонемых канареек". Несмотря на юность лет, царевна даже кое-где за границей считалась вполне серьезным ученым. А ее сенсационная монография "Лилипуты-борцы сумо" наделала шума не только в научном, но и в спортивном мире. В данное время ее высочество собирала материалы для своей новой, весьма обширной работы, которая пока что условно называлась "Общая классификация вони".

День был так хорош во всех смыслах, что дремлющих и впавших в зимнее забытье во дворце совсем не осталось. Старушки-приживалки, взбодрившись чаем, бормотали громче и перемещались в пространстве гораздо быстрей обычного. Самая зоркая искала соринки, а самые хваткие разбирались с оными веником и совком. Конюх в конюшне говорил по душам с конем. Виночерпий в погребе выравнивал бутылки на стеллажах и грозно топал на слишком наглых мышей.

День был хорош уже хотя б потому, что с самого утра до самого вечера абсолютно ничего не случилось. После завтрака был обед, затем полдник, затем как-то незаметно наступил ужин. Отходя же ко сну, его величество лишь на секунду пожалел о том, что время прошло быстро и незаметно. Поздним вечером в нагретой мягкой постели трудно о чем-то жалеть. Да и стоит ли? Ведь день пролетел мгновением, но ночь будет длиться. А ночью бывает много всего. Только положишь голову на подушку, только закроешь глаза — и вот ты уже вождь племени одноногих охотников за матрасами. Нужно очень быстро бежать на одной ноге за диким матрасом по прерии. И ни в коем случае нельзя пересекать линии горизонта. Потому что сразу за ней — территория вечноголодных жрунов. И если ты увлечешься погоней, прыгая на резвой своей ноге за летящим по-над самой травой матрасом, то тут-то в тебя штук пять или шесть самых зубастых-то и вопьются. И до скелета в один момент обожрут. А скелетом тебя обратно в племя не примут. Засмеют. И будешь ты, как дурак, костяною сиротой меж редких баобабов маячить. И зубы редкие не от веселья скалить, а от того, что губы не уберег. А потом поставят тебя в школе на всеобщее обозрение и сколиоз будут изучать на твоем примере. И слова всякие на черепе шаловливой ручкой писать. И из класса в класс таскать в очках, с ранцем на спине и с глупыми шутками во все горло по поводу максимальной твоей раздетости. В общем, всякое бывает во сне. И часто хорошо, что не въяве.