Голамхосейн Саэди - Персидские юмористические и сатирические рассказы Страница 28

— А вдруг шестым окажется мулла в абе[57] и тюрбане? — пытаясь наставить их на праведный путь, предостерёг я.— Плохи тогда наши дела.

— Не накличь беды,— ответили они.— Будем надеяться, что и шестой окажется своим парнем.

Короче говоря, за час до отправления поезда мы забросили в купе свои вещички и расположились в ожидании шестого пассажира.

Когда оставалось всего пять минут, в купе вошёл чистенький, аккуратненький хаджи-ага[58], с бритой головой и пышной бородой, в наинской[59] абе, в башмаках с загнутыми носами, с чётками в руках. На нем была длинная белая рубашка навыпуск и чесучовые брюки. Глаза моих попутчиков округлились, а я злорадно усмехнулся.

— Моё вам почтение!— обратился вдруг Хасан к Резе. Реза, который был инициатором нашей затеи и до сих пор суетился больше всех, сразу как-то сник и обмяк, словно известь, на которую брызнули водой. Он мог предположить все что угодно, но уж никак не ожидал, что нашим попутчиком окажется такой аккуратненький, гладенький хаджи-ага. Реза, потеряв дар речи, впившись взглядом в святого старца, беспокойно ёрзал на кожаном сиденье. Он поклонился вошедшему, но тот, занятый размещением своих узелков под лавкой, не поднимая головы, очень сухо пробормотал что-то невнятное. Свернув вчетверо одеяло, он подложил его под себя и поудобнее устроился на сиденье. Через две-три минуты раздался звонок, и поезд медленно отошёл от станции.

Приятели поняли, что появление хаджи-аги разрушило все их планы. Каждый из них размышлял, как же выйти из неожиданной ситуации. Предстояло целые сутки провести со святошей, не смея взять в руки карты или промочить горло! Я-то отлично понимал, какая это будет пытка для моих друзей.

Поезд набрал скорость, и город остался позади. За все это время никто из нас не проронил ни слова.

Реза, затягиваясь сигаретой и поглядывая на хаджи, хотел было заговорить с ним и выяснить, что это за тип и есть ли надежда как-то расшевелить его, но физиономия хаджи была так угрюма и неприветлива, что Реза не осмелился раскрыть рот. В конце концов не выдержав, он протянул хаджи свой портсигар. Перебирая чётки, бормоча себе под нос молитву, хаджи отрицательно покачал головой. Ну и ну! Если в присутствии хаджи нельзя уж курить, то выпивать и играть в карты — тем более! Снова в нашем купе воцарилось молчание, и снова ага Реза нервно заёрзал на месте.

— Почтенный господин изволит направляться в Тегеран?— полюбопытствовал было Реза.

— Нет,— прозвучал сухой ответ.

Я понял, что хаджи не расположен к разговору, и подмигнул другу, чтобы тот оставил его в покое. При попутчике с таким лицом и геморроидальным характером из нашей-затеи ничего не выйдет, но Реза не сдавался.

— Как вас величают, горбан[60]?

— Хаджи Сейид[61] Саадатолла[62]. Разумеется, я несколько раз посетил священную Кербелу[63].

Реза взглянул на меня и повёл бровью, словно говоря: «Ну уж если ага не только хаджи, но и Потомок Пророка, и Счастье Аллаха и к тому же удостаивался чести быть в священных владениях Аллаха — все бесполезно». На сей раз воцарилось столь тягостное молчание, что до развилки Нишапур-Торбат[64] никто не проронил ни слова. Когда подъехали к Нишапуру, Реза снова прервал молчание.

— Ага!..— обратился он ко мне.— Клянусь вашей головой, человеку простому не понять деяний великих людей! Наш Хайям каким был знаменитым учёным, прославленным поэтом, известным философом и несравненным математиком, но, увы, этого человека, несмотря на его гениальность, славу и величие, подвела слабость к вину. Не знаю, если бы Хайям не пил вина и не осквернял своего рта проклятым зельем, много бы он потерял?

Хаджи уставился на Резу, а тот, заметив, что святоша следит 1Л ним, начал ещё яростнее поносить Хайяма, заключая каждую фразу обращением к хаджи:

— Не так ли, уважаемый ага?

И уважаемый ага всякий раз согласно кивал головой. Реза наговорил столько дурного о вине и пьяницах, об Авиценне, Хайяме, Хафизе и других великих грешниках, что хаджи пришёл наконец в хорошее расположение духа и у него развязался язык, а Реза, улучив момент, начал превозносить хаджи до небес:

— Клянусь всеми святыми, что, когда вы вошли в наше купе, мы ожили. Вы даже не представляете себе, какое сияние исходит от вас и какое благородство таится в чертах вашего открытого лица.

Господин блаженно улыбнулся и скромно промолвил:

— Что вы, что вы… Не надо забывать, что это сияние исходит от веры и освещает лица истинных почитателей Аллаха.

Благосклонно приняв лесть, хаджи дал Резе хороший повод проявить своё искреннее расположение к нему.

— Извините, уважаемый ага, вы сказали, что едете не в Тегеран?

— Я еду в Шахруд[65]. Четыре месяца назад я ездил на поклонение святым местам, а на обратном пути, поскольку у меня было дело в Мешхеде, я решил заглянуть в Хорасан, чтобы одновременно и совершить паломничество, и уладить свои дела, и…

Али, который с момента прихода хаджи молча сидел в углу купе и смотрел в окно, неожиданно вмешался в разговор:

— Это замечательно, уважаемый ага, когда можно одновременно убить двух зайцев!

— А сейчас я еду в Шахруд,— продолжил Хаджи,— и мои друзья и родственники, а также уважаемые жители города придут встретить меня.

После долгих усилий нам удалось выяснить необходимые данные об аге. Воздавая хвалу то бритой голове хаджи, то его светлому лику, то широкой груди, то наинской абе, Реза совсем расположил нашего набожного попутчика.

Господин погадал на чётках и вкратце рассказал о своих впечатлениях от путешествия к святым местам.

— Извините, ага, как вы проводите свой досуг? — скромно и стыдливо спросил Реза.

— Молюсь, читаю, пишу, сплю, а что?

— Это все естественно, но чем вы рассеиваете скуку во время длинных вояжей?

— Гадаю на Коране, читаю молитвы, иногда сплю, но никогда не докучаю попутчикам.

Реза вздохнул так, как будто после недельного пребывания на дне тёмной, затхлой, глубокой ямы наконец вырвался на свежий воздух. Казалось, он хотел вобрать в себя весь воздух в купе.

— Извините, уважаемый ага…— наклонившись поближе к хаджи, с лукавой улыбкой спросил Реза.— Как вы относитесь к игре в варак[66]?

— Вы изволите сказать «арак»[67]? — удивлённо округлив глаза, спросил хаджи.

— Нет, нет…— испуганно произнёс Реза.— Будь проклято это зелье и все собаки-пьяницы!.. Я спросил про игру в карты… Причём я имел в виду не то, чтобы играли вы. Я хотел узнать, не будете ли вы возражать, если мы немножко развлечёмся?

— Ничего не имею против,— кивнул в знак согласия хаджи.— Конечно, если это будет не азартная игра, а дружеская. Играйте во что хотите.

— Если уважаемый ага соизволит сыграть с нами,— подмигнув нам, сказал Реза,— то мы включим в игру «пятёрки» и все вместе сыграем в маленький покер. А если у хаджи нет такого желания, мы будем играть впятером.

— Я не играю в покер, вы уж играйте одни, а я понаблюдаю,— сказал хаджи, вынув из своего узла тюбетейку и надев её на голову.

Первая плотина отчуждения была прорвана, дела шли на лад. Чтобы господин вдруг не передумал, Реза быстро поднялся, вынул из портфеля колоду карт, запер купе, и игра началась. Со второго кона игра так захватила хаджи, сидевшего рядом со мной, что, не в силах сдержаться, он время от времени восклицал:

— Подбери «карэ» из тузов! Сбрось две «семёрки»!

На третьем или четвёртом коне Реза обратился к Хасану:

— Достань-ка, друг, огурчиков, что-то в горле пересохло. Хасан выложил из сумки несколько огурцов, солонку и ножик. Реза очистил огурец, смачно надкусил его и проговорил:

— Огурец без маcта[68] — все равно что кятэ[69] без соли.

— У меня как раз есть немного маста, хотите? — предложил хаджи, срезая кожуру с крупного огурца.

— А почему бы и нет, ага? Из ваших святых рук мы и яд охотно приняли бы.

Хаджи вынул из своего мешка целлофановый пакетик с мастом, Реза обмакнул огурец в кислое молоко, положил в рот и сказал:

— Пах-пах, какой огурец, какой маст! Жаль, жаль, жаль… К такому масту и к такому огурцу только одного не хватает…

Хаджи понимающе взглянул на Резу, склонил голову и пробормотал себе под нос:

— Да убережёт нас Аллах от греха… Мы затаили дыхание.

— Продолжайте вашу игру, ребята! Не попадайтесь в сети к шайтану,— добавил он.

— Уважаемый хаджи,— сказал Реза, широко, до ушей, улыбаясь,— вы, конечно, нас простите; ведь издавна сказано: «Пей вино, жги амвон, но не терзай людей[70]».