Евгений Шестаков - Номерные сказки Страница 3

Вечером во всем царстве было тихо и спокойно. По-крупному никто не грешил. Основы крепли. А царь с шутом восемнадцать раз выпили за здравие и ни разу за упокой.

В понедельник пришло дерзкое послание от соседского царя. Секретное зачтение его с последующим обсуждением проходило на чрезвычайной ночной думе. Сбиваясь и поминутно ужасаясь, грамотный боярин дочитывал собравшимся наглую бумагу. Царь слушал молча, бояре сжимали кулаки, духовенство ахало.

— "...Како есть ты дурак невиданный, в рот тебе хрена два мешка, и фитиль у тебя вместо головы горелый, попугаева твоя морда конская, тако же и лысый ты хорек, с обоих сторон обгаженный. И нет у тебя чести царской, а токмо к поносу способность, и я сусед твой, ни грамочки тебя не уважаю!"

Грамотей закончил и в страхе глянул на царя.

— Насчет поноса таки прослышал, гад, — медленно произнес тот, суровым жестом заправляя бороду под рубаху. — Это с лекаря спросим. Строго спросим, на дыбе. Или на клизме спросим. А остальное сиречь клевета и поругание. Тут без конной атаки не обойтись. Оккупация нужна и посевов потоптание. А экземпляр, собака, третий послал. Другие, значит, суседям направил, для посмешища. Обе пушки зарядить надо и молодых призвать. Карту надо и карандаш красный и синий. Высказывайся, служивые.

Бренча наградами, с лавки встал пожилой богатырь, командующий и начальник штаба в одном ороговевшем от долгой службы лице. Говорил он так же четко и быстро, как мыслил:

— С тыла зайтить. В тыл вдарить. Мы — синие, они — красные. Это главное. С другого тыла зайтить. Опять вдарить. Это тактика. В плен не брать, а брать деньгами. Лошадьми брать. Сундуки. Одежду. Бусы, если хорошие. Это план.

— Ну как, бояре? — спросил царь.

Все согласно закивали. Уснувших покачнули заботливые соседи.

— Тогда поутру, как выспимся, — решил царь. — До обеда мобилизация, а как пообедаем — вдарим. Пуху на ем, крокодиле, не оставим!

На следующий день, отобедав вместе с войском из походного котла, царь обтер рот простой солдатской шинелью, курнул со всеми из общей полковой трубки и залез на воз. Солдаты крикнули "Ура"!, "Есть", "Бис!", царь облобызал хоругвь и сказал речь.

— Настал час, братья! Против идиота многозлобного вас поднимаю, солдатушки! Во имя непосрамления и трижды родины всеединой шеломы надеваем, офицерушки! Укатаем их, груздей, чтоб любому стрекулисту неповадно было! Как с воза прыгну — вперед! До околицы с песней, затем по-пластунски, с горы аллюром, через ров — прыжками! За мной, соколики!

Царь спрыгнул с воза и довольно быстро побежал в ту сторону, где на карте значилась территория противника. Войско с песнями побежало и поскакало за ним. Подав пример, царь свернул вбок и остановился, дожидаясь штабной повозки. Воодушевленное же войско неслось мимо, потрясая штатным оружием.

Наступление началось.

— По графику идем! — радостно сказал шут, помогая царю влезть в повозку. — Только дальше речка, на границе-то. Переправляться долго будем, плавать никто не умеет.

— Что ж ты молчал? — озадачился царь. — И глубокая?

— Да вроде ничего, коровы тонули. Разведка сплоховала, батюшка. Да уж поди как ни то преодолеем.

— Замедлить темпы! — донесся со стороны наступающего авангарда усиленный широченными ладонями голос командующего. — Приставить ногу!

Подъехав к остановившемуся войску, царь снова вылез из повозки и, распихивая ратников, двинулся к штандарту командующего.

— Смена диспозиции! — доложил командующий, указуя саблей за околицу. — Недреманность противника как повод для беспокойства, пункт второй "Наставления по отражению агрессии".

Царь глянул за околицу, и лицо его под бородой изумилось. За околицей, готовые к атаке, стояли вражеские войска. Все, включая лошадей, злорадно ухмылялись. Вылезший на пригорок вражеский царь глядел на коллегу через подзорную трубу и крутил пальцем у виска.

— Опередили, ироды! — крякнул царь. — К границе подошли. Сами же оскорбили, сами же надругаться явились!

— Победим, батюшка! — успокоил его командующий. — Поглянь, у их пика одна на пятерых. А у нас на троих. И лошади у их крохотные.

— Это расстояние искажает, — прикинув, ответил царь. — На карте их вообще бы не увидать. А вот государик-то ихний коротышка! Пигалица мужского роду. Дятел в штанах. Накостыляем ему днесь!

— Это династия такая, — поддакнул ему командующий. — От карликов род ведут, непонятно как в цари выбились. Прикажешь, надежа, богатырьми сразиться?

— Валяй! — согласился монарх. — Ивана одноухого выставь. Крепкий мужик, на масленой шестьдесят пять курей щелчками укокошил. Всех превзошел, и тут, чай, не сплохует.

Словно угадывая намерения противной стороны, от вражеских войск отделился странного вида мужчина. Лица его из-за полного обородения было не видать, в руках — по дубине, а на голове — дикого вида шлем с перьями и рогами.

— Никак, обезьяна! — напряг зрение царь. Но вражеские ряды зашевелились, и над ними высоко поднялась закрепленная на шесте табличка: "Дормидонт. Богатырь первой линии. Боевой вес 90-93 кг".

— Выпущай! — скомандовал военачальник, и навстречу ворогу побежал через поле одноухий Иван. За спиной его взметнулась на пике табличка: "Иван Единственное Ухо. Богатырь особого назначения". Запели с обеих сторон трубы, ударили барабаны, и соперники остановились в двух шагах друг от друга. Примериваясь, они потоптались с полчаса, затем коренастый Дормидонт ухнул и ошарашил Ивана обеими дубинами. Тот икнул, выронил на траву меч и осторожно потрогал быстро набухающие шишки. Вражеское войско ударило в щиты и захохотало. Тогда Иван быстро приблизился к противнику, раздвинул в стороны занесенные было снова дубины и исполнил ему в лоб серию щелчков, которых восхищенный царь насчитал в бинокль около сорока. Так и не потеряв улыбки, коренастый Дормидонт пал наземь. Убедившись в победе, Иван пожал ему руку, снял с него сапоги и, массируя на ходу голову, пошел обратно, в объятия вопящего и подпрыгивающего войска.

Это была победа. И главным образом политическая. Царя-агрессора постригли в монахи свои же придворные, он был объявлен обманщиком-самозванцем и сослан рубить просеку. Новый царь прислал тазик янтаря, после чего приехал с другим тазиком сам и попросился в вассалы. В честь общей доблести были воздвигнуты больших относительных размеров памятники в виде надежи-государя, дающего силу одноухому воину, и в виде царя-батюшки в виде Родины-матери. Честь была отстояна и удаль прославлена. Царь, шут и командующий пили до самой страды и, по отдохновении, далее.

В этот день с самого утра над всем царством лил дождь. Дороги к обеду поразвезло, народ порасслабило, экономика временно уступила место гаданию на картах и демографии. Однако при дворе наблюдалась необычная для сезона оживленность. Ярко горели свечи и слышался говор, громко скрипели половицы и гусиные перья. Царь, заложив руки за спину, вышагивал по кабинету и диктовал десятку писцов. То и дело он останавливался, и привыкшие писцы с уважением наблюдали, как государь единым духом опоражнивает легендарных размеров ковшик. Его величество давно слыл неплохим литератором, дважды награждался Большим искусственным венком и сегодня решил написать произведение, которое, по его словам, поставило бы его имя в один ряд с именами Ньютона и Жанны д'Арк. Сих, как выразился государь, "...Паки же и препаки выпаки достославных мужей литературы и гомотетии".

— "...Марья трижды обняла своего суженого и воскликнула..." — диктовал царь. — Ага. Значит, в смысле, полюбила и на етой почве воскликнула. Это весомо, да. "Любимый мой! — воскликнула Марья, обращаясь к любимому своему." Ага. Это в целом.

— Прям как взаправди, — сказал шут, томно закатывая и без того выпученные глаза. — Молодая, поди, ядреная?

— Двадцать семь, — отвечал царь, — восемьдесят килограммов, метр сорок. Эталон. Не мешай.

— Восемьдесят... — мечтательно пробормотал шут, с трудом закрывая закаченные лишку глаза.

— "И тут, расталкивая голубей и сжимая в руках большую значительных размеров саблю, из-за ближайшего пня показался Игнат", — продолжал царь. — "На ем было одето..." — государь задумался.

— Ну, трусы, само собой, — подсказал шут. — Носки, там. Не бродяга же какой. Штаны новые. Фуражка. Часы с цепью. Армяк. Галстук.

— Из бани он, — пояснил царь. — Тока что. Баню принял, а тут ему на корню измена.

— А почему с саблей? — поинтересовался шут.

— Потому что трагедия это! — рассердился царь. — Потому что счас обоих зарубит, чтоб не шалили! Он же хотел как лучше. Семечек ей купил, полстола в трактире заказал, в баню сходил. А она ему из-под юбки дулю!

— Значимо, — согласился шут. — Руби их, батюшка.

— "Умрите же обое!" — продолжил после раздумья царь. — "Игнат выхватил из левой руки саблю и захреначил..." Нет... — государь пожевал ус. — "...И запузырил..." Нет...