Кингсли Эмис - Счастливчик Джим Страница 3

– О… э… Диксон…

Диксон открыл глаза и, чтобы заранее отвести душу, состроил гримасу той половиной лица, которая не была видна профессору.

– Да, профессор?

– Я думал об этой вашей статье.

– Ах так. Я не…

– Партингтон уже ответил вам что-нибудь?

– Да, как же, я ведь прежде всего послал статью ему, если вы помните, и он ответил, что они завалены материалом…

– Что? Что?

Чтобы заглушить шум мотора, приходилось почти кричать, но Диксон невольно понизил голос в инстинктивном стремлении скрыть от профессора его собственную забывчивость и тем оградить себя от неприятностей. Однако вопрос профессора вынуждал его теперь заорать во все горло:

– Как я вам уже говорил, он сказал, что не может опубликовать ее: у них нет места!

– Ах вот как! Значит, он не может? Да, конечно, они получают целую кучу самых… самой чудовищной белиберды, как вы понимаете. Все же, мне кажется, если им попадается на глаза что-либо стоящее, они… они… Вы посылали вашу статью еще куда-нибудь?

– Да, послал Кэтону, который поместил объявление месяца два назад в «Литературном приложении» к «Таймсу». Он собирается издавать новый исторический журнал с широким международным охватом или что-то в этом роде. Я подумал, что там она должна пройти. В конце концов, в новом журнале не может быть все так заполнено наперед, как в тех, куда я…

– Да, конечно, в новый журнал стоит попытаться… Не так давно мне попалось на глаза объявление в «Литературном приложении» к «Таймсу». Издатель – какой-то Пэтон или что-то в этом роде. Может, вам стоит обратиться теперь к нему, поскольку, по-видимому, все уже существующие периодические издания не могут уделить место вашему… труду. Ну-ка, позвольте… напомните мне еще раз, как именно озаглавлена ваша статья?

Диксон глянул в окно на убегающие назад и в стороны луга – ярко-зеленые после апрельских дождей. Он не был ошеломлен тем, что ему довелось услышать из уст профессора за последнюю минуту, – все, кому приходилось беседовать с профессором Уэлчем, привыкли к неожиданностям такого рода. Диксона мучило другое – необходимость произнести вслух название статьи, которую он написал. Это было превосходное название. В нем, как в зеркале, отразилась пустота и бессодержательность самой статьи, вся эта похоронная процессия смертельно скучных фактов, однообразно нанизанных друг на друга, и тот псевдонаучный свет, который они проливали на псевдонаучные проблемы. Диксону приходилось читать и перелистывать десятки подобных статей, но его собственная казалась ему хуже всех – столько в ней было педантичного самодовольства.

«Подходя к рассмотрению этого столь незаслуженно оставляемого в пренебрежении вопроса…» – так начиналась статья. Какого это оставляемого в пренебрежении вопроса? О каком незаслуженном пренебрежении идет речь? Что находится в незаслуженном пренебрежении? Так он думал, но, однако, не уничтожил своей рукописи, не разорвал, не сжег ее и от этого еще острее чувствовал себя дураком и лицемером.

– Ну-ка, позвольте, – как эхо, повторил он слова Уэлча, делая вид, что роется в памяти. – Ах, да: «Воздействие экономических факторов на развитие судостроительного мастерства в период с 1450 по 1485 год». В конце концов, это именно то, что…

Не зная, как закончить фразу, он снова бросил взгляд в окно – и прямо перед собой на расстоянии нескольких дюймов увидел лицо какого-то человека, смотревшего на него с выражением стремительно нараставшей тревоги. Это был шофер грузовика, который Уэлч в эту минуту решил обогнать – как раз на крутом изгибе шоссе, обнесенного с двух сторон каменными парапетами. Впереди из-за поворота показался большой автобус. Уэлч слегка сбавил скорость, словно для того, чтобы уже наверняка оказаться затертым между грузовиком и автобусом, и сказал решительно:

– Ну что же, прекрасно, прекрасно. Это, пожалуй, как раз то, что надо.

Прежде чем Диксон успел сжаться в комочек или хотя бы стащить с носа очки, грузовик резко затормозил и исчез из поля зрения. Шофер автобуса – рот у него весьма энергично открывался и закрывался – ухитрился каким-то чудом притиснуть свою огромную машину к парапету, и автомобиль Уэлча с оглушительным грохотом промчался мимо. Диксон, хотя и обрадовался, что остался жив, подумал все же, что смерть Уэлча была бы неплохим завершением их беседы. Когда же Уэлч заговорил снова, эта мысль начала ему импонировать все больше и больше.

– На вашем месте, Диксон, я бы постарался в ближайшее же время напечатать эту статью. То есть, я хочу сказать… Я ведь не являюсь специалистом в этой области и не могу судить. – Он говорил все более торопливо. – Я не могу судить, не правда ли, о ее достоинствах? Ведь если кто-нибудь придет ко мне и спросит: «Какого вы мнения о статье молодого Диксона?» – это будет пока что довольно бесцельным вопросом, поскольку я не могу дать компетентного заключения о научной ценности вашей статьи. А вот если бы она была напечатана в научном журнале, это могло бы… Ведь вы же… Вы же сами не можете судить о ее достоинствах, не так ли?

«Как бы не так!» – подумал Диксон. Он отлично знал цену своей статье, и притом с самых различных точек зрения. С одной стороны, статья его не заслуживала ничего, кроме нескольких крепких и нецензурных словечек; с другой – она была вполне достойным результатом того тупого и чудовищно скучного подбора малозначащих фактов, который ее породил. И, наконец, она целиком отвечала стоявшей перед ним задаче: сгладить «дурное впечатление», которое он успел произвести в университете вообще и на своем факультете в частности. Тем не менее он сказал:

– Нет, конечно, нет, профессор.

– А вы же сами знаете, Фолкнер, какое это будет иметь значение для вас, если окажется, что ваша статья чего-то стоит. Вы меня понимаете, надеюсь?

Невзирая на то, что профессор ухитрился назвать его чужим именем (Фолкнером звали его предшественника), Диксон отлично понял, что именно имеет профессор в виду, и поспешил это подтвердить.

Как же все-таки получилось, что он произвел дурное впечатление? Вероятно, все началось с того, что он нанес небольшое увечье профессору английского языка в первые же дни своего пребывания на факультете. Этот профессор, еще довольно молодой питомец Кембриджа, стоял на ступеньках у входа в университет, когда Диксон вышел из библиотеки и, огибая угол здания, наподдал ногой маленький круглый камешек, валявшийся на тротуаре. Камешек описал дугу ярдов в пятнадцать длиной и, еще находясь в полете, встретил на своем пути колено профессора. Диксон с ужасом и изумлением наблюдал краем глаза за этой сценой. Спасаться бегством было бесполезно – все равно он не успел бы никуда спрятаться. В то мгновение, когда камень пришел в соприкосновение с профессорским коленом, Диксон повернулся к профессору спиной и не спеша зашагал прочь, отчетливо сознавая, однако, что представляет собой единственную видимую простым глазом субстанцию, которая могла привести в движение спокойно лежавший на тротуаре камешек. Оглянувшись через плечо, он увидел, что профессор английского языка, скорчившись, подпрыгивает на одной ноге и смотрит ему вслед. Он понимал, что надо подойти и попросить извинения, но, как всегда бывало в подобных случаях, у него не хватило духу. А дня два спустя на первом же заседании факультета он проходил позади стула архивариуса, споткнулся и опрокинул стул как раз в ту минуту, когда ученый муж намеревался на него сесть. Катастрофу предотвратил секретарь, который успел вовремя крикнуть что-то, но Диксон и по сей день не мог забыть выражения лица архивариуса и его фигуры, застывшей в форме вопросительного знака. А затем появилась работа одного из студентов Уэлча, содержащая, вернее сказать, состоящая из довольно крепкой брани по адресу исследования на тему огораживания общинных земель, автором которого, как выяснилось, был один из бывших учеников того же Уэлча. «Я спросил его, кто это мог засорить ему мозги подобным вздором, и он сказал, видите ли, что почерпнул все это из ваших лекций, Диксон. Ну, тогда я как нельзя более тактично объяснил ему…»

Уже много позже Диксон узнал, что исследование, о котором шла речь, было написано с благословения Уэлча и отчасти даже по его совету. Со всеми этими фактами любой мог ознакомиться в послесловии, где автор выражал благодарность профессору, но так как Диксон, беря в руки книгу, старался прежде всего нисколько не обременять себя чтением и никогда не давал себе труда просматривать приложения, то все эти сведения он получил от Маргарет. Кажется, если память ему не изменяет, она сообщила ему это утром в тот день, когда пыталась покончить с собой, приняв большую дозу снотворного.

Уэлч сказал, вернее прокричал, словно откуда-то издалека:

– Да, кстати, Диксон… – И Диксон с непритворным оживлением повернулся к нему.

– Да, профессор? – Куда приятней ждать, что еще преподнесет ему профессор, чем думать о том, что может преподнести ему Маргарет. К тому же ему так или иначе скоро предстоит это узнать.