Георгий Марчик - Наследник фаворитки Страница 3

— Я этого не переживу, — ломая пальцы, призналась она однажды.

А Мэри лишь испуганно вздохнула, кутаясь в пушистую серую шаль.

— Почему? — нервно удивился папа.

— Потому, что мой дом — моя крепость, — иронично улыбнулась мама. — Разве смогу я в общем подъезде без помех принимать больных?

— Разумеется, ведь не тебе приходится возиться с печкой, — наливаясь возмущением, сказал папа. — А если так, зачем тебе отдельная квартира со всеми удобствами?

— И завистливые соседи по лестничной клетке, которые сразу же донесут куда следует о моих клиентах, — презрительно поджимая губы, возразила мама. — А деньги кто будет зарабатывать? Неужели ты? И он еще смеет говорить о каких-то удобствах.

— Идиотка! — взорвался отец. — Как ты, как ты? Я честный, порядочный человек… Как ты смеешь?.. — Он забегал по комнате, в гневе сжимая кулаки.

— Ха-ха-ха! — с сарказмом сказала мать, выделяя каждое «ха». — «Честный, порядочный человек»!..

Врач-гинеколог, она кроме ставки в поликлинике имела частную практику. На ее деньги содержалась семья, а зарплата мужа без остатка уходила на скачки и преферанс. Мало того, он нередко просил ссудить ему до получки. Именно на это унизительное обстоятельство намекнула мама, вызвав ярость отца.

— Пойдем, Алик! — она решительно увлекла сына за руку в его комнату.

— Полюбуйся-ка на этого порядочного человека, — проговорила она с иронией. — Порядочный… Пожалуйста, будь умницей, — ласково продолжала она, — не будь таким, как он. Обещаешь?

— Обещаю, мамочка, — послушно повторил Алик, преданно глядя на мать.

Она нарядила шестилетнего сына в нарядный костюмчик, расчесала его длинные волнистые волосы и отправилась с ним на прогулку. Им встретились мамины знакомые — хорошо одетые дядя и тетя с толстыми золотыми кольцами на пальцах. Они слащаво поулыбались Алику: «Какая хорошенькая девочка!»

— Я мальчик, — с готовностью улыбнулся в ответ Алик. Ему очень нравилось, когда им восхищались.

Не опуская глаз, он отвечал на вопросы, жадно ловил похвалы.

— Какая ты прелесть, Алинька! — умиленно расцеловала его мама, попрощавшись со знакомыми.

Он смотрел на нее восхищенными глазами:

— Мамочка! Я так обожаю тебя!

На лето его отвезли в деревню к родителям отца. Они жили в просторном деревянном срубе. Щели между толстенными бревнами были забиты мхом, мягко пружинящим под пальцами. В комнатах душисто пахло сосновой смолой.

Рядом с домом стояла небольшая пристройка, в которой на досуге столярничал дедушка. Перед домом, выходившим на широкую деревенскую улицу, веселенький палисадник. На зеленом лугу за огородом буйное раздолье цветов — ромашек, васильков, лютиков. Через луг извилисто и неторопливо струится речушка.

У бабушки Даши, маленькой худенькой старушки, — одна забота: получше накормить внука. По утрам он убегал к деревенским ребятам. С ними играл у колченогих берез на околице, у старых, прелых скирд соломы на цветущем гречишном поле, в разрушенной когда-то церкви с сохранившимися там и сям на стенах укоряющими ликами святых угодников и великомучеников.

С мальчишками собирали клубнику и землянику, ловили на лугу бабочек, лазали по огородам, гурьбой ходили на речку купаться…

Набегавшись за день, Алик спал крепко и сладко, а рано утром просыпался от первых горячих лучей солнца. Потягиваясь и протирая глаза, выходил на крыльцо. Здесь уже, сидя на низкой скамейке, бабушка чистила молодую картошку и бросала белые кругляши в чугунок. Неподалеку суматошилась несушка. Развалившись у завалинки, нежилась кошка.

После завтрака Алик босиком шел через луг к реке. Блестели под солнцем капли росы на цветах и травинках. От влажной холодной травы прохлада дрожью пробегала по всему телу. Речушка, спрятавшись в густых прибрежных кустах ивы, еще спала под легким светлым покрывальцем утреннего тумана. Он долго, не отрываясь, всматривался в ее таинственную темнеющую воду…

Однажды, когда Алик с деревенскими ребятами играл в войну в зарослях молодого орешника, небо затянуло темными тучами, подул порывистый ветер — близилась гроза.

— Бежим быстрей! — заторопила Аленка, соседская девочка, его одногодка — беленькая, смешливая. — На этом лугу в прошлом году молнией корову убило. — Она схватила его за руку, и они побежали, спотыкаясь о кочки.

Крупные светлые капли ударили в них еще на лугу. Пританцовывая, как дикари, и дико хохоча, они устремились к Аленкиному двору — он был ближе. С ходу заскочили в пустой просторный амбар — здесь сухо и чисто, пол, как первым снежком, припорошен тонкой мучной пылью. У входа стояли деревянная лопата для зерна и метла.

У Аленки по-особенному озорно блестели глаза, с мокрых волос на разрумянившееся личико стекали струйки воды. Тонкое мокрое платьице насквозь просвечивало, плотно облепив розовеющее под ним тело. Алик, поддавшись необъяснимому порыву, вдруг быстро наклонился и поцеловал девочку в горячую щеку.

— Ты меня любишь? — простодушно спросила она.

— Да, очень. Уже давно, третий день.

Уезжать из деревни Алик ни за что не желал. Он брыкался, рыдал, цеплялся за бабушку руками.

— Не хочу, не поеду, пустите меня! — сквозь бурные слезы кричал он.

Мама была шокирована.

— Как все это ужасно! — возмущалась она дома. — Он насквозь пропитался деревенщиной. Чего стоят эти «чаво тебе?», «таперь», эти вульгарные манеры!

— А ты посмотри на себя, — обиделся папа. — Думаешь, твои манеры лучше? Одно кривлянье…

— Нет, нет, — твердо сказала мама, поправляя двумя руками прическу. Она будто не слышала папу. — Это мое последнее слово. Больше он туда не поедет.

— Очень глупо! — пробормотал папа, скрываясь в свою комнату.

Так уж повелось — папа всегда «обозначал позицию», но никогда не отстаивал ее до победного конца. Папа вообще был немножечко странным человеком.

Еще маленьким Алик узнал о папиной болезненной страсти к игре. Это была всякая игра без разбора, но особенно увлекался он скачками и преферансом.

Два или три раза в неделю у него в комнате собирались такие же тихие и сосредоточенные люди, как он сам, и садились за пульку. Из-за двери доносились приглушенные, как у заговорщиков, голоса:

— Пас! Семь пик! Вистую… Беру втемную.

Это было таинственно и даже страшно.

Игра в карты очень напоминала какое-то священнодействие.

Однажды Алик долго молча наблюдал за отцом, потом спросил:

— Папуля, а зачем ты играешь?

— Как зачем? — серьезно ответил отец. — Чтобы выиграть много денег.

— А зачем тебе много денег?

— Чтобы купить все, что захочу.

— Но ты всегда проигрываешь. Да, папуля? — не унимался Алик. — У тебя никогда нет денег.

— Ничего, — нахмурился отец. — Когда-нибудь я выиграю сразу все.

— А если не выиграешь?

— То есть как не выиграю? Если буду стараться — когда-нибудь выиграю.

— А вот и не выиграешь! — захлопал Алик в ладошки.

— Нет, выиграю! — рассердился отец. — Что ты в этом понимаешь, сопляк!

— А вот и понимаю, — обиженно возразил Алик.

— Иди сейчас же отсюда! — отец поднял взгляд на Алика. Это было верным признаком крайней степени его ярости и возмущения.

Алик поспешил ретироваться. Он знал, что во время игры папа избегает взглядов партнеров — боится, что по его глазам они поймут, о чем он думает и какие у него карты. По этой же причине он избегал смотреть в лицо всякому собеседнику.

Больше всего на свете папа не любил неприятностей — своих или чужих, все равно. Едва мама или кто-нибудь другой начинали делиться плохой новостью, а то и просто жаловаться на недомогание, лицо папы нервически кривилось, он просил замолчать, а если его не слушались, начинал браниться, затыкал себе уши или поспешно уходил в свою комнату.

Там он обычно, Алик это хорошо знал, исписывал листы бумаги. Внимательно присмотревшись к нему, можно было заметить, что лицо его беспрестанно искажают едва заметные гримасы: шевелятся губы, брови, мускулы лица — то были слабые отблески усиленной работы мысли. Взгляд папы всегда был углубленным, отсутствующим. Он считал. За ужином в столовой он настолько уходил в свои расчеты, что порой даже не слышал обращенных к нему вопросов.

— А? Что? — спохватывался он и сердито хмурился, словно его отвлекли от важных государственных дел.

Каждое утро сосредоточенно-молчаливый папа уходил на службу. Вечером возвращался домой — с одинаково отчужденным, замкнутым лицом. Изредка, вспомнив, очевидно, о своем отцовском долге, быстро сердито спрашивал:

— Уроки выучил?

— Да, да, выучил! — поспешно отвечала за Алика мать — высокая темноволосая женщина с застывшим на узком лице выражением тревожного полувопроса.

Тотчас же за спиной Алика тенью появлялась сестра матери — Мэри, женщина неопределенного возраста и такой же неопределенной внешности с неизменной серой шалью на плечах. Мать и Мэри были похожи на двух больших, раскинувших над ним крылья птиц, готовых броситься на любого обидчика.