Владимир Гольдштейн - Первоапрельский велосипед Страница 3

Она глубоко вздохнула и резко повернула ко мне голову.

– Это все, – она посмотрела на меня исподлобья, и я понял, что сеанс откровенности закончен. Пригороды вечернего Симферополя уже маячили за окном, и я решил идти ва-банк:

– А как в Детройте с личным?

– Не напрягайся, – она мило улыбнулась, и эта улыбка сразу оборвала все мои надежды. – Ты абсолютно не в моем вкусе. Если парень такой тощий, как ты, то его или долго откармливать надо – а я готовить не люблю, – или… лечить от глистов. Обиделся? Ну, извини – до свадьбы заживет.

Она отвернулась и безразлично уставилась в потемневшее окно.

Через несколько минут мы прибыли на площадь перед симферопольским вокзалом. Часы на башне бесстрастно показывали, что мой поезд отбыл десять минут назад. Надо было как-то нормально попрощаться.

– Ты куда едешь? – на всякий случай спросил я.

– Я сейчас в Москву на неделю – у меня там тоже друзья остались. Поезд через час. Ты не обижайся все-таки. Человек должен или сразу нравиться, или наоборот. Успехов в нелегком журналистском труде! Пишешь ты вроде ничего – я кое-что прочитать на экране успела. Это что – путевые заметки? Ладно, может, еще и встретимся когда-нибудь: мир-то тесен.

Она в последний раз посмотрела на меня, и вдруг мелькнула в ее взгляде какая-то скрытая боль, что-то от маленького зверька, затравленного большими проблемами, которые принято прятать глубоко внутри. Больше я разглядеть ничего не успел: она протиснулась к выходу вместе с последними пассажирами, наклонилась перед дверью и скрылась в потоке людей на площади. Еще несколько секунд вместе со стоящим поодаль рыбаком мы смотрели ей вслед. Потом я взвалил на плечо свою сумку, допил последние капли воды из пластиковой бутылки и отправился решать проблему с затянувшимся отъездом.

– Дорогой! Ты закончил? Борщ уже на столе – такой, как ты любишь… – звонкий голос Стеллы разнесся по комнатам нашей просторной квартиры и напомнил мне о том, что я действительно страшно голоден. За стенкой возится наш первенец – Славка. Он родился в Америке, а теперь прекрасно осваивается и здесь – на родине своих родителей. Эту квартиру в Киеве мы купили совсем недавно, когда выплатили большую часть денег за дом под Детройтом. Жить нам приходится то в Америке, то здесь. Все-таки пишется тут очень легко – я наконец закончил два заказных сценария для телевидения, пьесу для молодежного театра и первые главы новой повести. Стеллка молодец: быстро восстановилась после родов и уже завершила работу над программой для своих новых мастер-классов в Детройте. В октябре продолжит там преподавать: у нее теперь собственная школа танца – хоть и небольшая, но очень уютная.

После нашего непонятного расставания в Симферополе я задался целью отыскать Стеллу в Америке: слишком выразительным показался мне ее последний, затравленный взгляд. Был для этого и достойный повод: я ведь забыл отдать ей батарею от компьютера. Когда через месяц я вернулся в Штаты, найти русскую балерину в детройтской балетной школе оказалось совсем несложно. Дальше придется написать лишь «С тех пор мы вместе…», потому что борщ действительно остынет, а Стелла научилась варить его очень здорово. Ну вот, а сегодня я разбирал старые файлы в своем ноутбуке и наткнулся на незаконченный рассказ, чудом сохранившийся с памятной поездки в крымской маршрутке. Надо же его когда-нибудь закончить! Конечно, не сейчас – а сразу после соблазнительного семейного обеда.

Оказывается, любящая женщина, оттаявшая от холодной суеты, умеет вкусно готовить, даже если она при этом еще и «балерина из Детройта».

КОНТРАКТ

Они подходили подписываться по очереди. Одни ставили росчерк пера почти безразлично, с каким-то отрешенным, ничего не выражающим лицом и блуждающей улыбкой на устах. Другие на секунду задумывались, быстро пробегали взглядом стандартный текст и, наконец, выводили снизу затейливую роспись. Третьи приближались к столу, как к ступенькам на эшафот. Они мучительно вчитывались в каждую букву, выискивая скрытый подвох, с кислой миной крутили в руках листы и удивленно поглядывали на подмахнувших подписи товарищей. И лишь когда время было уже совсем на исходе, эти – последние – с тяжелым вздохом подписывали документ, призванный определить их ближайшее будущее.

Была, правда, еще одна категория – те, кто мог и не брать на себя никаких обязательств и вообще не подвергать себя новым испытаниям. Обычно сюда относились убеленные сединами старцы, хорошо знающие, что им предстоит, и сознательно обрекающие себя на страдания ради великого Общего Дела.

Джон подошел к столу почти в хвосте очереди. Голова гудела от многочасового инструктажа, который все равно скоро предстоит начисто забыть. Он давно принял решение, и потому ничего читать не стал – просто поставил подпись и отправился вслед за остальными.

Все подписывали одинаковый контракт и проходили в просторный зал ожидания в преддверии нелегкого путешествия. Большинство уже не раз бывали здесь, и какие-то смутные мысли об этом мерцали из глубин памяти. Даже усилия целого штата Стирателей, прилежно очищающих память от всего лишнего перед прохождением Таможни, не могли убрать череду воспоминаний.

Таможня… Ничего нельзя взять с собой – ни один образ, ни одну идею. Закон незыблем, и никто не может его нарушать. Когда-то давно, говорят, было иначе, но времена сильно изменились – и Законы тоже. Сразу за чертой Таможни начинали действовать условия Контракта.

От зала ожидания Таможню отделял длинный узкий коридор. Стены с обеих сторон были заполнены знакомыми портретами, и от этого коридор напоминал картинную галерею с произведениями художников всех времен и народов. Великий Леонардо, нахмурясь, смотрел на Джона из-под седых бровей. Рядом расположились гениальный Моцарт и Бетховен, знаменитые Менделеев и Эйнштейн, Архимед и Коперник, Шекспир и Толстой… Столетия навсегда перемешались в этом удивительном собрании знаменитостей, за которыми стояли великие открытия или выдающиеся достижения искусства.

Перед тем как занять почетное место в галерее, каждый из этих гениев тоже подписал когда-то свой контракт. Как и у Джона, в их контрактах говорилось, что подписавший обязуется на протяжении всей жизни нести людям информацию, которая будет передаваться из Вселенского Центра. В каждом случае, в зависимости от таланта и способностей, это оказывалась великая теорема, новая симфония, поэма или изобретение. Конечно, все это не могло просто так пройти бдительную Таможню, надежно разделяющую Миры и балансирующую Космос, и поэтому знания попадали на Землю в виде сложных шифровок. Все виды информации тщательно кодировались тайными шифрами, доступными избранным. Целая армия Шифровальщиков трудилась над посланиями. Истинный смысл, вложенный в послания Великими Учителями человечества, всегда был скрыт от посторонних глаз. Учителя стремились помочь людям, несмотря на суровые Законы Космоса. Гении же служили лишь избранными посланниками, передатчиками, несущими свет и не подозревающими об этом, пока они жили среди людей. Так было записано в Контракте Космоцентра – вся информация о прошлом стирается из памяти на Таможне, но человек безраздельно служит Высшей Цели, пока он жив.

Конец ознакомительного фрагмента.