Николай Самохин - Три прекрасных витязя Страница 3

Кончиц и его спутник простились со мной и ушли.

Я тоже вышел.

Город жил обычной своей вечерней жизнью: ехал в освещенных троллейбусах, брел по проспекту, целовался в скверах на стылых весенних скамейках.

Не было заметно, что он чем-то потрясен.

Правда, на одной скамейке какие-то гривастые молодые люди, в шляпах с недоразвитыми полями, горланили: «Ему на фиг не нужна была чужая заграница!»

Зато на другой скамейке какие-то не менее волосатые молодые люди в пижонских полушапочках-полукепочках завывали: «Выхожу один я на дорогу!..»

Несознательность

Ha днях зашли мы с Жорой Виноградовым в одно известное кафе пообедать. Выбрали полупустой столик — за ним еще два человека сидели.

Сели и мы. Ждем. Жора пострелял из-под очков глазами туда-сюда, наклоняется ко мне и говорит:

— Вот обрати внимание, как великолепно у нас еще умеют одной какой-нибудь мелочью испортить в общем хорошее впечатление.

— А что такое, Жора? — спрашиваю я.

— Да как же, — говорит Жора. — Ты посмотри, какое замечательное кафе: по стенам картины из космического будущего, чистота, шторки, то, се. Или вот столик, за которым сидим. Заметь, какой изумительный пластик. Между прочим, в огне не горит. И вместе с тем, рядом — эта вот забытая килька. Такой неприятный штрих.

Тут мы все увидели, что посреди стола действительно стоит недоубранная официанткой тарелочка с поржавевшей килькой.

— Да-а! — оживился один из наших соседей. — Наверняка ей в обед сто лет сравняется. Не меньше.

— А может, они ее таким образом вялят? — подхватил его приятель.

— Что вы, товарищи, — с очень серьезным видом сказал Жора. — Это они ее ставят для возбуждения аппетита.

Первый наш сосед прямо затрясся от смеха:

— Что-то она у меня аппетита не возбуждает — сказал он. — Скорее наоборот.

Так мы вдоволь поиздевались над килькой до прихода официантки. Потом пришла официантка, и мы сделали заказ.

— Кстати, девушка, — сказал я слегка ехидным голосом. — Унесите заодно эту уважаемую килечку. — И, осторожно взяв тарелку двумя пальцами, подвинул ее на край стола.

— Поставьте кильку назад! — сухо сказала девушка. — Не заводите здесь своих порядков. Вам не нравится — другие поедят.

— Интересное дело! — обиделся я. — Чем же другие хуже меня?! Кто-то, извиняюсь, не докушал, может быть, еще позавчера, а мы должны есть…

— Как это не докушал! — в свою очередь обиделась официантка. — Что вы такое говорите, подумайте! Да если хотите знать — это наша страничка будущего. Целый коллектив ломал голову — как бы еще улучшить обслуживание. Мы эту кильку разбросали по меню и теперь подаем бесплатно. Вот! Как горчицу и перец.

Мама родная! Ну и вбрякался!.. Действительно, черт возьми, мы с этими постоянными шуточками начинаем уже зарываться и сами не замечаем другой раз, как высмеиваем какое-нибудь полезное начинание.

— Извините, — говорю я официантке и чувствую, что готов провалиться от стыда.

Остальные тоже переконфузились — не знают куда глаза девать.

— Хорошая идея, — бормочет наш первый сосед, однако до кильки пока не дотрагивается.

— Разумеется… напрасно ты, старик, — говорит Жора. — Это, конечно, шаг вперед.

— Ага, — говорит второй сосед. — Ощущается… забота.

Фффууу!

В общем, съели мы после этого свой обед в полном молчании, расплатились и ушли пристыженные.

А бесплатная килька так и осталась ржаветь. Из-за нашей общей несознательности…

Наша марка

Я ждал на остановке троллейбус. По случаю субботнего утра улица была пустынной. И троллейбус чего-то не показывался. Я уж вторую сигарету до половины выкурил, а его все не было.

Из подъезда ближайшего дома выскочил невысокий человек в пижамных штанах, в пиджаке, надетом поверх белой майки, и, нервно почесывая грудь, окинул взглядом по-прежнему безлюдную улицу. Какое-то нетерпение сжигало его, — он словно бы даже пританцовывал.

Человек заметил меня, проглотил слюну и хрипло сказал:

— Друг! Нет ли чего закурить? Если не жалко, конечно… А то прямо уши опухли.

— Да господи! — улыбнулся я. — Чего-чего хорошего, а этого добра сколько угодно… — и протянул ему пачку сигарет «Столичные».

— Ой, нет, нет! — замахал руками человек. — Такие не курю. И на дух не надо. Уж лучше назем куриный!

— Ну, извините, — сказал я, убирая сигареты в карман.

С другой стороны улицы, к остановке, попыхивая папироской, шагал гражданин с рюкзаком. Человек в майке опять затанцевал от нетерпения.

— Ну, давай, давай! — сказал он, маня гражданина рукой. — Шевели лаптями!.. Закурить есть?

Гражданин с рюкзаком достал «Курортные».

— Мимо! — сказал человек. — Спрячь обратно. И как такую траву куришь? Не тошнит?

— Привычка, видимо, — пожал плечами гражданин.

— Дурь, — сплюнул человек. — И больше ничего.

Курить ему, все же, очень хотелось.

— Веришь-нет, прямо грудь раздирает, — пожаловался он с плаксивой гримасой. — С вечера не курил.

— Может, все-таки попробуете? Разок? — я снова полез за сигаретами.

— Даже не навяливай! — сказал он. — Изжога у меня от них, сволочей.

Вдали показался третий пассажир. Он был в комбинезоне, забрызганном известью, в кирзовых сапогах, — и человек оживился.

— Ну, сейчас покурим, — сказал он, потирая руки. — Сейчас-то уж подымим — факт…

Увы, третий пассажир достал из кармана комбинезона нарядные сигареты «Друг».

Человек в майке схватился за голову.

— Это что же делается? — в отчаянии сказал он. — Сбесился народ, в корень, в жилу, в господа Иисуса Христа!..

И, ругаясь чудовищными словами, он перебежал дорогу и купил в киоске пачку любимых своих папирос «Прибой».

Репетиция

В прошлое воскресенье с нашим приятелем Веней Левандовским произошел такой загадочный случай, что он чуть было умом не помешался.

Приезжает он, значит, в город, с дачи, со станции Ноздревой. Ну, приезжает, по причине летней жары, в чем был — в майке-сеточке, лавсановых штанах и в тапочках. Сходит с электрички и сразу берет наискосок, через привокзальную площадь, к крайнему дому проспекта имени братьев Гусельниковых. Там, на углу, цистерна стояла — автоприцеп, — возле которой Веня обычно пивком освежался. Всякий раз, как с дачи приезжал. Правда, из этой цистерны пиво лили только в собственную посуду: в бидоны, допустим, или канистры — у кого что. Но Веня на этот счет не расстраивался. У него личная кружка всегда при себе была, в газетку завернутая. За эту кружку ему, между прочим, возле любого киоска, не сходя с места, трояк давали. Но только Веня не брал, отказывался. Бесценная потому что была кружечка. Другие любители единственную стеклянную банку по кругу пускают или выменивают ее на попить за половинку сушеного чебака, а Веня не спеша повторяет. Без нервотрепки.

Так вот, подходит Левандовский к заветному углу, вертит головой туда-сюда и не обнаруживает цистерны. Нет ее ни на этой стороне проспекта, ни на той, ни во дворе магазина «Соки — воды» — нигде!

«Странно, — думает про себя Левандовский. — Если ее на пополнение укатили, то должны хотя бы кирпичики остаться, которыми колеса подпирают…» Между тем, кирпичиков нет, и мокрое пятно на асфальте не просвечивает, и окурки подметены.

Постоял Веня в скорбном молчании возле пятачка, где функционировала дорогая его сердцу бочка-цистерна, и побрел дальше, вдоль по проспекту.

Там, через полквартала примерно, действовало еще одно заведение с более крепкими напитками — круглый такой павильончик, под названием «Ветерок».

Идет Веня и думает: «Ладно, бог с ним! Хотя, конечно, жара и не климатит, но так и быть — выпью стакан бормотухи из-под конуса».

Только подходит он и видит — павильончика тоже нет. А на его месте стоит полосатая скамеечка в окружении двух свежепобеленных урн-мусорниц.

У Левандовского даже ноги ослабли. Сел он на эту интеллигентную скамеечку и за голову схватился. «Ой-ой-ой! — думает. — Караул!.. Неужели я, мать честная, по ошибке в какой-нибудь другой поезд забухался и приехал не в тот город?.. Вот это будет номер!»

А действительно, для него в чужом городе оказаться — просто катастрофа. Во-первых, в кармане всего два рубля сорок копеек, во-вторых, если помните, сверху на нем только майка-сеточка и рваные тапочки. Тапочки он, кстати, собирался отремонтировать в кредит у знакомого холодного сапожника дяди Пети.

«Ну, — размышляет Левандовский, — если и дядю Петю не найду — тогда уж точно. Тогда уж сомнений быть не может — наверняка я не в своем городе».

Перебежал он на другую сторону проспекта — нет дяди Пети!.. Только пух тополиный жутко кружится на месте его будки.

Вот тут Левандовский и почувствовал, что отключается. Явственно услышал, как в голове у него что-то сдвинулось. Глянет он вдоль улицы — вроде все то же самое: справа четыре панельных дома, слева четыре панельных дома. На одном из домов, через весь фасад, знакомый лозунг висит: «Внедряйте!» А переведет взгляд на пустоту, где, по идее, дяди-Петина будка должна быть, — и сразу в глазах у него красные мухи и к горлу тошнота подступает.