Пэлем Вудхауз - Два рассказа Страница 3

Далее хронист желал бы привлечь внимание читателя к двум письмам.

Первое — от миссис Ширн — гласило:

Мой дорогой Спенсер!

Пишу Вам непосредственно, а не через Вашу тетушку, поскольку хочу поблагодарить Вас за доброту к моему сыну. Я знаю, как трудно новичку в школе, если о нем никто не заботится. Сегодня утром я получила письмо от Тома, он отзывается о Вас с большой теплотой, пишет, что Вы «отличный малый» и «единственный, кто согласился выйти с ним потолковать». Я так рада, что Вы гуляете и беседуете! Очень надеюсь пригласить Вас к нам на каникулы. («Если поймаете!» — подумал Спенсер.)

Искренне Ваша, Изабель Ширн.

P. S. Прилагаю еще кое-что с надеждой, что Вы купите себе что-нибудь приятное.

«Кое-что» было переводом еще пяти шиллингов. Как кто-то мудро заметил, женщины всегда пишут в постскриптумах самое важное.

— Ну нахал! — разбитыми губами прошептал Спенсер. — «Отличный малый»! Врет и не краснеет!

После чего он взялся за ответ, который по сочетанию достоинства и ясности может служить примером начинающим литераторам.

Эклтон, Колледж-граундс, 5

Мистер К. Ф. Спенсер приветствует миссис Ширн и возвращает почтовый перевод, поскольку не считает возможным его принять. Он прочел Ваше письмо от 13-го числа сего месяца, где Вы именуете его «отличным малым», но не понимает, чем обусловлены такие слова. Все мое общение с сыном миссис Ширн сводится к следующему: мы провели бой в семь раундов. У. Дж. Фипс реферировал. Закончилось ничьей. У меня фонарь под глазом и разбиты губы, но и я ему врезал как следует, особенно подвздошки. Я узнал этот удар из «Родни Стоуна» — из того места, где Боб Уиттекер укладывает итальянского лодочника[5]. С надеждой на понимание

остаюсь, искренне Ваш

К. Ф. Спенсер.

Одно вложение.

Он отправил письмо сразу, после того как закончил делать уроки, и вернулся с почты, исполненный духовной гордости.

На следующее утро, зайдя на перемене в кондитерскую, он застал там Томаса, который покупал булку.

— Привет! — сказал Томас.

После честной и жаркой драки он всегда проникался к противнику братской любовью и самым искренним уважением.

— Привет! — ответил Спенсер после короткого молчания.

— Ну, в общем, — сказал Томас.

— Чего?

— Ну, в общем, мы ведь не пожали друг другу руки?

— Вроде нет.

Они обменялись рукопожатием. Спенсеру подумалось, что Томас не такой уж плохой малый.

— Ну, в общем, — продолжал Томас.

— Чего?

— Извини за бассейн. Не знал, что ты не любишь, когда тебя кунают.

— Да ладно, пустяки, — неловко отмахнулся Спенсер.

Пауза.

— Ну, в общем… — сказал Томас.

— А?

— Чего сегодня вечером делаешь?

— Ничего особенного. А что?

— Может чаю выпьем?

— Ладно. Спасибо.

— Я буду ждать у корпуса.

Вот тут-то Спенсер и пожалел, что отослал назад перевод. Целых пять шиллингов.

Просто взял и выкинул на помойку.

О жизнь, жизнь!

Однако в мире все же есть справедливость. На следующий день за завтраком Спенсер обнаружил на столе письмо следующего содержания!

Дж. К. Ширн (отец Т. Б. А. Ширна) и П. У. Ширн (брат вышеупомянутого) получили письмо мистера К. Ф. Спенсера от вчерашнего числа и уведомляют, что искренне восхищены его заботой о подвздошках мистера Т. Б. А. Ширна. По их мнению, он, при всех своих замечательных качествах, нуждается в регулярных напоминаниях подобного рода. Посему мы отсылаем денежный перевод обратно И прикладываем еще один на ту же сумму в надежде, что мистер Спенсер не откажется их принять.

Дж. К. Ширн.

П. У. Ширн.

Два вложения.

— Ну ясно, — пробормотал Спенсер, закончив читать письмо. — У них вся семейка чокнутая.

Тут его взгляд упал на денежные переводы.

— И все же… — сказал он.

В тот вечер за чаем он угостил Фипса и Т. Б. А. Ширна со всей мыслимой щедростью.

Охотники за автографами

Данстейбл очень хотел заполучить автограф мистера Монтегю Уотсона, но вовсе не потому, что восхищался книгами этого джентльмена.

Его не трогало, что критики считали Уотсона самой значительной фигурой в английской словесности со времен Вальтера Скотта. Скажи ему кто об этом, он бы в обычной своей грубоватой манере полюбопытствовал, сколько мистер Уотсон заплатил критикам. Для обозревателя «Еженедельного книголюба» последний труд великого литератора, «Душа Антони Каррингтона» (издательство «Попгуди и Грули», 6 шиллингов) «каждой строкой свидетельствовал о неувядающем гении». Данстейблу, который взял книгу в школьной библиотеке (куда ее поместили по просьбе учителя литературы) и прочел первые одиннадцать страниц, она показалась дрянью, о чем он и сообщил библиотекарю.

И все же он очень хотел заполучить автограф романиста. Дело в том, что главный воспитатель их корпуса, мистер Дэй, человек, в других пороках не замеченный, собирал автографы. А мистер Дэй за последнее время несколько раз поступал с Данстейблом исключительно по-людски, и Данстейбл, всегда готовый покарать учителей за дурное поведение, с тем же рвением стремился поощрить в них начатки хорошего.

Незадолго до описываемых событий стало известно, что мистер Уотсон купил большой белый дом под Честертоном, милях в двух от школы, и мистер Дэй заметил вслух, что мечтает присоединить его автограф к своей коллекции. Данстейбл, слышавший разговор, немедленно решил взять на себя роль благого Провидения. Он добудет автограф и презентует его воспитателю, словно говоря: «Добро всегда бывает вознаграждено». Приятно будет видеть невинную радость и детское торжество одариваемого, его изумление, что дарителю удалось раздобыть такое сокровище. Трогательная сцена — она вполне окупит затраченные труды.

А потрудиться предстояло всерьез. Мистер Уотсон славился своей нелюбовью к охотникам за автографами. Его короткие, отпечатанные на машинке (и подписанные секретарем) ответы остудили пыл многих отважных мужчин и (более или менее) прекрасных дам. Подлинная подпись Монтегю Уотсона ценилась среди коллекционеров на вес золота.

Данстейбл был человеком действия. Когда вечером того же дня Марк, младший слуга в «Дэе», нес на почту груз писем, среди них лежал конверт, адресованный «Мистеру Уотсону, эсквайру, Белый дом, Честертон». Немногие, взглянув на него, узнали бы почерк Данстейбла, ибо этот хитроумец решил для пользы дела прикинуться умственно отсталым мальчиком лет двенадцати. Он рассудил, что нежный возраст корреспондента тронет сердце мистера Уотсона.

Письмо гласило:

Уважаемый сэр!

Я просто маленькай мальчик, но мне ужасно нравятся Ваши книшки. Ума не приложу, как Вы их все выдумали. Пожалусто, пришлите мне Ваш офтогров. Мне ужас как нравятся Ваши книшки. Я назвал своего кролика Монтегю в Вашу честь. Я вчера дал Джону в глаз за то, что ему не нравятся Ваши книшки. Я потратил на марку для этого письма последний пенни, хотя мог бы купить леденец. Когда я вырасту, я хочу быть похожим на Молтби из «Души Антони Каррингтона».

Ваш искренний читатель П. А. Данстейбл.

Идеал для подражания он выбрал не совсем удачно: критики назвали образ Молтби «блистательным портретом циничного мерзавца». Однако других имен Данстейбл не запомнил.

— Сильно написано, — сказал он себе, заклеивая конверт.

— Несносный сопляк! — сказал себе мистер Уотсон, распечатывая его. Письмо пришло с утренней почтой, а до завтрака писатель всегда бывал в скверном расположении духа.

— Вот, Моррисон, — сказал он чуть позже. — Ответьте на это, пожалуйста. Все как обычно. Признателен, благодарю, ну, вы знаете.

На следующий день Данстейблу пришло письмо следующего содержания:

Мистер Монтегю Уотсон глубоко признателен за теплые слова в его адрес, изложенные в письме от 18-го числа сего месяца, и благодарит за них от всей души.

— Сорвалось! — воскликнул Данстейбл и отправился в «Сеймур» к своему другу Линтону.

— Писчая бумага есть? — спросил он, входя.

— Куча, — ответил Линтон. — Тебе дать?

— Достань один лист. Я продиктую письмо.

Линтон вытаращил глаза.

— А чего так? Рука болит?

Данстейбл объяснил:

— Понимаешь, Дэй собирает автографы. И просто жить не может без закорючки этого Уотсона. Не пьет, не ест, чахнет. Я вчера попытался добыть ему автограф и вот что получил.

Линтон внимательно прочитал документ.

— Так что, видишь, сам я снова написать не могу.

— Может, и не надо?

— Понимаешь, я хочу сделать Дею приятное. Он в этом семестре ведет себя, как человек.