Марк Твен - Отрывочные наброски праздного путешественника Страница 3

Наступило глубокое, задумчивое молчаніе. Блѣдный юноша прервалъ его вопросомъ:

— Что такое хронометръ Божій?

II

Къ обѣду, въ 6 часовъ, собралось то же общество, съ которымъ мы разговаривали на палубѣ, которое видѣли за завтракомъ и за вчерашнимъ обѣдомъ, а именно: три командира, купецъ изъ Бостона, бермудецъ, возвращавшійся въ свою Бермуду послѣ тринадцатилѣтняго отсутствія. Послѣдній сидѣлъ у штриборда. На лѣвой сторонѣ помѣщался на почетномъ мѣетѣ пасторъ; рядомъ съ нимъ блѣдный юноша; рядомъ со мной пожилой бермудецъ, 27 лѣтъ, не видавшій своихъ солнечныхъ острововъ. Командиръ, по обыкновенію, сидѣлъ во главѣ судна, на противоположномъ концѣ — кассиръ. Компанія была небольшая, но небольшія компаніи всегда самыя пріятныя.

За столомъ — ни тѣни безпокойства, небо безоблачно, солнце сіяетъ, голубое море едва колеблется. Но что же случилось съ четырьмя супружескими четами, тремя холостяками и обязательнымъ докторомъ изъ Пенсильваніи? Всѣ они при выѣздѣ изъ Нью-Іорка были на пароходѣ. Вотъ объясненіе, я выписываю его изъ своей памятной книжки.

«Вторникъ, 3 ч. 30 м. попол. Мы въ дорогѣ. Прошли батареи. Большая компанія, состоящая изъ четырехъ супружескихъ паръ, трехъ холостыхъ и веселаго, живого доктора изъ дикихъ мѣстностей Пенсильваніи, очевидно, путешествуетъ вмѣстѣ. Всѣ, кромѣ доктора, сидятъ на палубѣ, на складныхъ стульяхъ. Проходимъ главный фортъ. Докторъ, подобно многимъ личностямъ, оказывается обладателемъ вѣрнѣйшаго средства противъ морской болѣзни. Онъ ходитъ отъ одного къ другому, приговаривая: „Не бойтесь, я испыталъ это лекарство. Это вѣрнѣйшее средство, оно составлено подъ моимъ личнымъ наблюденіемъ“… и самъ безстрашно принимаетъ лекарство.

„4 ч. 15 м. — Двѣ изъ дамъ сильно поблѣднѣли, несмотря на „вѣрнѣйшее средство“; онѣ уходятъ внизъ. Двѣ другія выказываютъ видимое безпокойство.

„5 часовъ. — Удаляются: одинъ супругъ и одинъ молодой человѣкъ. Уходя, они уносятъ въ своемъ желудкѣ только-что принятую дозу «вѣрнѣйшаго средства», но въ каюту приходятъ уже безъ нея.

«5 ч. 10 м. — Лэди № 3-й, два молодыхъ человѣка и одинъ мужъ уходятъ внизъ, унося съ собой особое мнѣніе о „вѣрнѣйшемъ средствѣ“.

„5 ч. 20 м. — Проходимъ карантинъ. „Вѣрнѣйшее средство“ сдѣлало свое дѣло и подѣйствовало на все общество, кромѣ одной шотландки и автора этого ужаснаго лекарства.

„Приближаемся къ маяку. Шотландка удаляется, опустивъ голову на плечо буфетчицы.

«Входимъ въ открытое море… Удаляется докторъ!»

Теперь, кажется, составъ общества прочно установился. За столомъ сидитъ гораздо меньше пассажировъ, чѣмъ въ началѣ путешествія.

Нашъ капитанъ — серьезный, красивый великанъ, лѣтъ 35, съ загорѣлыми руками такихъ величественныхъ размѣровъ, что невольно перестаешь ѣсть, любуясь ими, и задаешь себѣ вопросъ: хватитъ ли ему цѣлой телячьей шкуры на одну перчатку?

Общаго разговора нѣтъ. Онъ дѣлится между отдѣльными парами. Съ разныхъ концовъ долетаютъ отрывочныя фразы. Вотъ, напримѣръ, говоритъ бермудецъ, пробывшій тринадцать лѣтъ въ отсутствіи: «Въ природѣ женщинъ задавать избитые, ни къ чему не ведущіе, непослѣдовательные вопросы, вопросы, приводящіе васъ отъ ничего незначущаго начала къ ничему неведущему концу». Отвѣтъ бермудца, пробывшаго въ отсутствіи тридцать семь лѣтъ: «Да, и при этомъ еще думаютъ, что онѣ обладаютъ логическимъ, анализирующимъ умомъ и разсудочными способностями. Такъ и видишь, какъ онѣ начинаютъ возбуждаться, когда чуютъ въ воздухѣ какое-нибудь разсужденіе». Это ужь настоящіе философы.

Два раза съ тѣхъ поръ, какъ мы вышли изъ порта, наша машина останавливалась минуты на двѣ. Теперь опять остановилась. Блѣдный молодой человѣкъ задумчиво произнесъ: «Ну, вотъ машинистъ опять усѣлся отдыхать».

Серьезный взглядъ капитана. Могучія челюсти его на минуту перестаютъ работать. Захваченный вилкой картофель останавливается на полпути въ его открытый ротъ. Онъ спрашиваетъ ровнымъ голосомъ: «Такъ вы думаете, что машинистъ двигаетъ корабль ручкой, которую онъ вертитъ руками?»

Блѣдный юноша думаетъ съ минуту, и затѣмъ отвѣчаетъ, поднимая свои невинные глаза: «А развѣ нѣтъ?»

Дальнѣйшій разговоръ сразу обрывается и обѣдъ оканчивается въ относительномъ молчаніи, которое нарушается лишь журчаніемъ моря да усерднымъ щелканьемъ челюстей.

Покуривъ и прогулявшись по палубѣ (качки не было, чтобы мѣшать нашимъ движеніямъ), мы начали подумывать о вистикѣ. Спросили живую, услужливую ирландку-буфетчицу, есть ли на кораблѣ карты.

— Спаси Богъ вашу душу, голубчикъ! Конечно, есть. Правда, неполная колода, но не настолько неполная, чтобы это могло имѣть значеніе.

Тутъ я вспомнилъ о морокскомъ ящичкѣ съ картами, который я нечаянно сунулъ въ чемоданъ, принявъ его за флаконъ съ чѣмъ-нибудь.

Такимъ образомъ часть нашей компаніи убила вечеръ за картами; мы сыграли нѣсколько роберовъ и всѣ были готовы къ шести «стклянкамъ», корабельному сигналу, по которому полагается тушить огни и ложиться спать.

Сегодня послѣ второго завтрака въ курительной каютѣ много болтали. Старые капитаны разсказывали массу случаевъ изъ капитановской жизни. Особенно болтливъ былъ капитанъ Томъ Боулингъ. У него есть это пристрастіе къ подробностямъ, которое является иногда у людей, привыкшихъ къ уединенной деревенской жизни или къ жизни на морѣ въ долгія плаванія, когда дѣлать почти нечего и нечего дорожить временемъ. Дойдя до самаго интереснаго мѣста въ разсказѣ, онъ говоритъ: «Ну-съ, такъ вотъ, какъ я вамъ разсказывалъ, руль былъ сломанъ, корабль пущенъ по вѣтру, носомъ впередъ, прямо на ледяную гору. Всѣ притаили дыханіе, остолбенѣли; брамъ-стенга подается, паруса развѣваются, какъ ленты, сначала падаетъ одна мачта, за ней другая… Бумъ, крахъ, крахъ! Берегите головы! Станьте дальше! Вдругъ откуда ни возьмись Джонни Роджерсъ, съ вылебовкой въ рукахъ; глаза у него горятъ, волосы развѣваются… нѣтъ, это былъ не Джонни Роджерсъ… позвольте, кажется, Джонни Роджерса въ эту поѣздку съ нами не было… Я хорошо помню, что одинъ разъ онъ съ нами плавалъ, почему-то мнѣ кажется, что онъ записался именно на это путешествіе, но былъ ли онъ или не былъ, или гдѣ-то остался, или еще что-то случилось…» и т. д. и т. д. до тѣхъ поръ, пока весь интересъ къ его разсказу пропадаетъ и никому нѣтъ дѣла, пробилъ ли пароходъ ледяную гору или нѣтъ.

Подъ конецъ онъ началъ критиковать ново-англійское кораблестроеніе. Онъ говорилъ: «Получаете вы корабль, выстроенный въ Монвоѣ, положимъ, въ Батѣ, что же выходитъ? Прежде всего вамъ приходится класть его въ дрейфъ для починки, это первый результатъ. Затѣмъ, не пролежитъ въ дрейфѣ и недѣли, какъ сквозь его пазы можно будетъ протащить собаку. Хорошо-съ, спускаете вы этотъ корабль на море, какой результатъ? Къ первое же ваше плаваніе вся пакля въ немъ размокаетъ и расползается. Спросите кого хотите, если не вѣрите. Теперь попробуйте заказать корабль нашимъ мастерамъ, въ окрестностяхъ Нью-Бедфорда. Какой результатъ? А такой, сударь, что вы можете продержать его на дрейфѣ хоть цѣлые полгода и онъ слезинки не проточитъ!»

Всѣ присутствующіе признали описательную красоту послѣдняго оборота и начали апплодировать, въ большому удовольствію старика.

Кроткіе глаза блѣднаго юноши тихо поднялись, съ минуту посмотрѣли въ лицо старика и кроткій ротъ началъ было открываться.

— Прикусите язычекъ! — прикрикнулъ на него старый морякъ.

Всѣ удивились, но результатъ былъ достигнутъ и разговоръ не оборвался, а продолжалъ идти своимъ порядкомъ.

Зашла рѣчь о морскихъ опасностяхъ.

Одинъ изъ жителей твердой земли изрекъ обычную нелѣпость о вѣчныхъ соболѣзнованіяхъ бѣднымъ морякамъ, вѣчно странствующимъ въ открытомъ океанѣ, среди бурь и всевозможныхъ опасностей, въ то время какъ друзья его при каждой бурѣ и грозѣ спокойно грѣются у огонька своего камина, вспоминаютъ бѣднаго моряка и молятся о его спасеніи.

Томъ Боулингъ послушалъ немножко и затѣмъ разразился цѣлымъ потокомъ краснорѣчія, высказывая новую точку зрѣнія.

— Постойте, постойте! Читалъ я подобную чепуху, всю жизнь читалъ, стихи разные, романы и всякую такую дрянь! Пожалѣйте бѣднаго моряка! Сочувствія бѣдному моряку! Все это вѣрно, но не въ томъ смыслѣ, въ которомъ говорятъ объ этомъ поэты-кисляи. Пожалѣйте бѣдную жену моряка! Опять вѣрно, но опять не въ томъ смыслѣ. Разсмотрите хорошенько: чья жизнь самая безопасная? Жизнь бѣднаго моряка. Справьтесь въ статистикѣ — увидите. Поэтому нечего корчить изъ себя дураковъ и убиваться надъ страданіями и лишеніями бѣднаго моряка, предоставьте это поэтамъ. Посмотрите лучше на дѣло съ другой стороны. Вотъ вамъ, напримѣръ, капитанъ Брэсъ. Ему сорокъ лѣтъ, въ морѣ онъ провелъ тридцать. Теперь онъ собирается принять корабль подъ свою команду и отправляется къ югу отъ Бермудскихъ острововъ. На будущей недѣлѣ онъ уже будетъ въ пути. Время спокойное, помѣщеніе удобное, пассажиры, веселая компанія, всего этого достаточно, чтобы поддержать его хорошее настроеніе и силы. Царь на своемъ пароходѣ, начальникъ надъ всѣмъ и всѣми, чего ему недостаетъ? Тридцатилѣтній опытъ доказалъ ему, что его профессія совсѣмъ не опасная. Теперь оглянитесь назадъ, въ его домъ. Жена его слабая женщина, она чужая въ Нью-Іоркѣ, запертая, смотря по времени года, то въ душно-жаркой, то въ холодной комнатѣ. Общества никакого; вѣчное одиночество, вѣчныя думы, мужъ уѣхалъ на цѣлые шесть мѣсяцевъ. Она родила восемь человѣкъ дѣтей, пятерыхъ схоронила — отецъ даже не видѣлъ ихъ. Она не спала съ ними цѣлыя ночи до самой ихъ смерти, а онъ спокойно спалъ себѣ въ морѣ! Она проводила ихъ въ могилы, она слышала звукъ брошенной на нихъ земли, звукъ этотъ раздиралъ ея сердце, онъ спокойно плавалъ по морю! Она изнывала отъ горя дома, оплакивая ихъ каждый день и каждый часъ, а онъ себѣ веселился въ морѣ и ничего не зналъ объ этомъ! Теперь разберитесь-ка въ этомъ всемъ, пораскиньте мозгами и поймите: пять человѣкъ родится у нея на чужой сторонѣ и некому за ней ухаживать — его нѣтъ при ней; пять человѣкъ умираетъ, и некому утѣшить ее, его нѣтъ при ней. Подумайте объ этомъ! Состраданіе бѣдному моряку изъ-за опасностей, которымъ онъ подвергается, экая чушь! Отдайте его женѣ, ей оно принадлежитъ по праву, ей и ея тяжелой, горькой долѣ. Въ стихахъ говорится, что жена тоскуетъ, думая объ опасностяхъ, которымъ подвергается бѣдный морякъ. Ей приходится тосковать о болѣе существенныхъ вещахъ, говорю я вамъ. Въ стихахъ бѣднаго моряка жалѣютъ все изъ-за тѣхъ же опасностей. Пожалѣйте его лучше въ тѣ долгія ночи, когда онъ не можетъ сомкнуть глазъ, думая, что принужденъ былъ оставить жену въ самомъ разгарѣ ея родовыхъ мукъ, одинокую и беззащитную, во всемъ ужасѣ страданій и близости смерти! Если есть на свѣтѣ вещь, которая можетъ привести меня въ бѣшенство, такъ это вотъ эта самая проклятая водянистая морская поэзія!