Йозеф Лада - Картинки похождений бравого солдата Швейка Страница 33

«Погоди, баба, сами посмотрим!» — оттолкнул ее Швейк и ввалился в хату. Большая печь дышала жаром, на лавке лежали приготовленные, чтобы в нее поставить, хлебы. Швейк отворил дверь в кладовку и его сердце подпрыгнуло от радости: в плетеных корзинках белели груды яиц, с потолка свисал окорок, возле него — нарезанное длинными полосами свиное сало и крендели сухой домашней колбасы. Старуха рьяно увещевала: «Бедные люди, бедные, москали забрали!..» — «Брось трепаться, матушка! — сделал ей дружелюбное предупреждение Швейк. — Мы уже эту песенку знаем… Господин кадет, извольте пройти дальше. Тут у этой ведьмы в кладовке целая бакалея!»

«Слушай, бабка, — обратился Швейк к старухе, — мы тебе заплатим. Либо по-хорошему, либо по-плохому… Ты что, чтоб тебя нелегкая! — даже нашего пана кадета не хочешь пустить? Смотри!» Швейк вытащил из ножен штык и приставил его бабке к горлу. Старуха завизжала, в ужасе попятилась назад и стала униженно просить дальше. В горнице, беспрерывно лепеча: «Пан капитан, пан капитан…», бабка схватила кадета за руку — поцеловать. «То-то, старая, теперь ты мне больше нравишься, — и Швейк благосклонно похлопал ее по плечу, — так и надо солдат почитать!» Кадет достал деньги, бабка принесла хлеб, вскипятила молоко и откуда-то вытащила кусок вареного копченого мяса.

Швейк заварил кадету крепкий чай без сахара, потом уложил его на полати, заменявшие постель, укрыл старухиным кожухом, и Биглер, у которого после горячего чая боли в животе поутихли, сразу заснул. А Швейк с товарищем принялись за хлеб и мясо. Бабка поставила хлебы в печь и вышла. Солдат, пережевывая огромный кусок, рассказывал Швейку: «Мясо что надо! Посолено и прокопчено в самый раз. Возле костей, правда, уже немного попахивает, но это неважно. Самое лучшее, друг, когда мясо коптишь на опилках, а топишь можжевельником. Ну, прямо объедение получается!» — «Мясо, оно есть мясо, его и собака любит!» — ответствовал Швейк.

«Был, брат, у меня один знакомый, пан Краус по фамилии. Однажды невеста поднесла ему к именинам сенбернара величиной с годовалого бычка… Пан Краус прямо-таки горькие слезы лил, когда мне потом рассказывал, как его квартирохозяйка перестала с ним разговаривать, а утром отказала ему от квартиры, потому что пес всю ночь выл и все соседи безбожно лаялись. Ну, накинул он ей десятку в месяц и все же упросил, что-де будет брать пса к себе в комнату, чтобы ему не было скучно. Словом, взял он его на ночь к себе. А утром приходит дворник — у соседей под ними, оказывается, промок потолок. Не затащили ли они, часом, в комнату корыто? Да и хозяйка тут еще говорит, что убирать за этой псиной не станет и жрать ей тоже ничего не даст.

Идет тогда пан Краус к мяснику, что торгует кониной, и покупает для собаки сосисок и ливерных колбасок. Накупил он их сразу на два золотых — восемьдесят штук, к этому полбуханки хлеба, и в обед принялся сам кормить свою собаку. Дал он ей сожрать все, что принес, но когда вечером пан Краус вернулся из конторы, собака уже выла с голоду. Тогда он идет к этому мяснику снова и покупает ливерных колбас на десятку. Мясник было хотел отправить ему это на дом с подмастерьем, но пан Краус отказался. Тогда он ему говорит: «Вы, говорит, уважаемый, не сомневайтесь, мальчонка не проболтается. Где изволите ресторан держать? Вы, видать, «свиные пирушки» по старому обычаю устраиваете. Так я вас могу зимой такими колбасками снабжать каждый день. Потому как лошади часто ноги ломают!»

На другой день утром Швейк вместе с товарищем занялся колкой дров. Чуточку поработав, Швейк обратился к напарнику: «За что бы человек ни взялся, что бы ни делал, а выгорит дело единственно, если есть благое намерение!.. Вот, к примеру, был в одном городе староста… Вызывают его раз к окружному начальнику, чтобы значит община приготовилась встречать его величество. Пан староста приказал строить триумфальные арки, а сам давай сочинять надпись. Надпись к арке приколотили ночью и завесили покрывалом. Государь император приехал, городовой сдернул покрывало, и люди читают замечательную надпись: «Благословен наш бог отец и сын! К нам едут Франц-Иосиф господин!»

Сильно это государю императору понравилось, и староста получил на память золотые часы и золотой крест «За заслуги» с короной… Потом, когда он уже очень состарился, выбрали опять же городским старостой его сына. Примерно через год зовут того сына к окружному начальнику и тоже велят готовиться к встрече его величества. Покупает тогда сынок тоже полотна, собственноручно малюет надпись, прибивает и завешивает ее покрывалом. А папаше — ни гу-гу!.. И вот едет государь император. Городовой сдернул покрывало и на триумфальной арке красуется надпись: «Молись за нас, пресвятая мать! Едут к нам император опять!» Потом этого старосту сместили и вкатили ему четыре месяца за государственную измену и оскорбление императорской фамилии».

«Говорят, государь император не знает по-чешски», — подал голос солдат. «Царствовать, брат, — хлопот не оберешься, — взял императора под свою защиту Швейк. — Не приходится удивляться, если иной раз выйдет какая промашка. Как однажды: спрашивает он где-то в Моравии старосту: «Урожай в этом году хороший?» А староста, мужик неотесанный, отвечает: «Рожь, говорит, ваше величество, хорошо уродилась, пшеница замечательная, а вот картошка, так та совсем г… о!» Запомнил государь это выражение. Через неделю приезжает в Пршеров и видит, что его встречает мало детей. «Ваше величество, — оправдывался учитель, — половина детей больна…» — «Ich weiss, я знаю, — закивал головой государь, — совсем г…, совсем г…».

Кадет Биглер уже настолько оправился, что захотел после обеда тронуться в путь, но Швейк запротестовал: «Так что осмелюсь доложить, господин кадет, вы еще слабы, а старуха говорит, что ночью опять пойдет дождь». Кадет мысленно признал, что Швейк прав. Однако на следующий день, уже с утра, он почувствовал себя после сна таким окрепшим, что к нему вернулся боевой дух и он тут же накричал на солдата, готовившего завтрак: «Черт побери, Herrgott! Как вы стоите, когда я с вами разговариваю? Раскорячили свои ножищи! Станьте во фронт!» После завтрака Биглер дал команду двигаться. Он расплатился со старухой, которая поцеловала ему руку, и первым вышел из хаты… Дозор направился на север, чтобы выбраться на шоссейную дорогу.

Швейк с товарищем поотстали. Немного погодя, солдат сказал Швейку: «Когда проголодаешься, ты мне скажи. Я у этой бабы батон колбасы стянул». — «И не стыдно тебе таких хороших людей обирать! — отчитывал его Швейк. — Мне молодуха сама дала кусок окорока и буханочку хлеба. А утром я свернул шею шести цыплятам и двум курочкам. Рюкзак у меня битком, еле тащу. Как бы все это не протухло!» Швейк оглянулся на гостеприимную хату и в сентиментальном порыве стал напевать: «Когда я уходил от вас, прекрасная была погода». Кадет, шедший первым, внезапно остановился и, козырьком приложив руку к глазам, посмотрел вперед.

Затем Биглер молниеносно плюхнулся наземь и засипел: «Неприятель! Русские! Ложись!» Боевой соратник Швейка при слове «русские» бросил винтовку и поднял руки вверх. Кадет весь напрягся и смертельно побледнел, сжимая в руке револьвер. Швейк, который пока ничего не видел, опустился возле него на колени и с интересом спросил: «Господин кадет, а где они, русские?» Кадет повалил Швейка рядом с собой наземь и вытянул вперед руку с револьвером. И тут Швейк заметил противника: между домиками брели три русских солдата, двое постарше и один молодой, совсем еще мальчик. Они шли, лениво переставляя ноги и покачиваясь на ходу, как медведи. С винтовками, болтавшимися на шпагате.

Кадет, увидев, что Швейк по команде «Заряжай!» сует обойму с патронами не тем концом, вырвал у него из рук винтовку, зарядил ее сам и прошипел: «Скотина, зарядить не умеет! Цельтесь лучше!» — «На прицел!» — скомандовал он пронзительным голосом и поднял револьвер. Но «Пли!» Биглер уже не произнес: Швейк резко рванул его руку с оружием вниз и закричал: «Иезус-Мария! Господин кадет, неужто вы их хотите застрелить? А что ежели мы выстрелим и не попадем? Тогда ведь они могут нас убить! А если мы их перестреляем, придется могилы рыть, а это вам, господин кадет, в такую жарищу тоже не шуточки! Представьте себе, что они тоже потеряли свою часть и теперь будут тоже плутать по свету…

Ни один полк их к себе не возьмет, никто им ни жалованья не выдаст, ни на довольствие не поставит. Они, может, только и думают, чтобы в плен попасть; они, может, услыхали про нас и думают, что мы их будем таскать с собой и заботиться об ихнем пропитании. Но уж это дудки! — У нас в командирах кадет Биглер, а он не такой дурак, чтобы подбирать разных русских подкидышей!» Еле волоча ноги, русские потащились дальше. Швейк отпустил кадета и, показывая на острия четырехгранных штыков удаляющихся русских солдат, отеческим тоном произнес: «Господин кадет, мы сейчас себе жизнь спасли. Я-то вообще щекотки не боюсь, но сдается мне, что если пощекотать такой зубочисткой, то удовольствие это не из приятных!»