Валерий Смирнов - Как на Дерибасовской угол Ришельевской Страница 33

А у журналиста Павлова свои проблемы. Потому что сегодня, оказывается, Андропов брякнул: если к плану прибавить всего полпроцента, а себестоимость снизить на столько же, так завтра без подзорной трубы наши потомки увидят зарю коммунизма. После этого арифметического высказывания Москва звонит в Киев, Киев — в одесский обком, обком — тут же редактору газеты. И вся эта забота Андропова за народ в результате выливается на голову одного только Павлова. А что он может сказать редактору, если художники, соревнуясь в скорости создания шедевров, уже лепят в своих плакатах над головами бодро создающего материальные блага пролетариата нимбы из полупроцентов? Может только и спросить его: на хрена нам нужны бухгалтера, если генсек говорит о процентах в объемах столь любимых Павловым полулитровок? Редактор честно отвечает: маразмы по бухгалтерам и их полезности еще остаются в силе, но лично для Павлова главнее всего сегодня цифра 0,5.

Кригер не сильно обрадовался, когда узнал от кореша: за республиканское совещание все равно надо писать, несмотря на очередную дурь из центра. И честно признался коллеге: ему так же хочется ехать в Киев, как самому Павлову карябать своим золотым пером свежую мудистику, придуманную в Москве. Тут Павлов нагло заявляет, что как раз на полпроцента он согласен и просит Кригера не переживать, а ждать его дома с билетом на самолет до республиканского совещания. Кригер понимает: если коллега что-то говорит серьезно, значит вместо совещания по бухгалтерии он вполне сможет поприсутствовать на более важном мероприятии. Потому как Павлов был до многого способен, несмотря на то, что отказался ходить вечерами в университет марксизма-ленинизма. Горком был недоволен Павловым по этому поводу, зато его жена сочинила стих «Там, где пехота не пройдет и бронепоезд не промчится, мой муж на пузе проползет и ничего с ним не случится».

Павлов со всех ног гонит на своем «Жигуле» у порт за полупроцентами. Одесса — это прежде всего город-морские ворота нашей родины, а потом все остальное. И многие трудовые почины, оказывается, ошивались в этих самых воротах на передовых рубежах. Так что Павлов по-быстрому заскакивает у порт и со смаком, не торопясь, товарится в экспортном магазине-гастрономе № 25, который всем своим видом доказывает: для кое-каких людей Продовольственная программа давно выполнена. Боец идеологического фронта набивает багажник меню, до которого привыкла андроповская шарага со своими полупроцентами и бежит на склад, где третий час перекуривает бригада коммунистического труда в ожидании вагонов. Павлов по-быстрому объясняет жующему колбасу бригадиру Полищуку, с какой инициативой он уже выступил, на что руководитель коллектива безоговорочно продолжает чавкать в знак согласия. Полищук привык до того, что от него требовала партия за долгие годы. И вся ее забота о народе укладывалась со здравым смыслом не хуже этой арифметики с процентами.

Бригадир дожевывает колбасу и делает заявление:

— Ребята! Да заткнитесь вы… Слушайте сюда. Давайте увеличим за полпроцента и столько же снизим… И призываем всех топать за нами по этому пути. Хорошо?

Одни сказали «хорошо», другие брякнули, что будет еще лучше, если тариф по такой идее станет двойным. Третьи допили и молча качнули головами.

А Павлов этого не видел, потому как уже смылся к Кригеру, Зато через день в отраслевой московской газете появился репортаж о новой инициативе на морском транспорте с призывом ко всем труженикам министерства брать пример с коллектива орденоносца Полищука.

Когда бригадир Полищук успел забыть, к чему он призывал родную бригаду, Павлов и Кригер мчались в аэропорт, чтоб «Флаг коммунизма» не остался без гвоздевого материала.

Если Кригеру нужна бухгалтерия, а Павлов жить не может без полупроцентов, так у милиции свои заботы: три недели назад Андропов поднял страну на борьбу с нетрудовыми доходами. Поэтому у здания аэропорта вовсю идет сражение с теми, кто превратил свой личный транспорт в кастрюлю, где варится неправедная башмала. На глазах у стоящего под зданием аэропорта старшего лейтенанта с мордой поперек себя шире, чтоб мимо нее не проскочил ни один нетрудовой доход, Кригер достает из кармана четвертак и демонстративно протягивает его Павлову. А тот выуживает изо всех карманов смятые рублевки, пересчитывает их пару раз и отдает Кригеру, который решительно вылазит из машины и прет на самолет выполнять редакционное задание. Мент спокойно смотрит на отъезжающие «Жигули» Павлова, сообщает по рации его номер, тормозит спешащего сделать приятное своим читателям Кригера и требует его документы. Кригер протягивает старшему лейтенанту свой настоящий паспорт, а мент вместо того, чтобы проверить, не переклеена ли на нем фотография, сует это свидетельство о крепостном праве себе за пазуху. А потом спокойно спрашивает у начинающего нервничать Кригера: сколько он заплатил водителю? Кригер честно отвечает: ничего. Ну в самом деле, разве Павлов взял бы хоть копейку с кореша? Так мент же не знает за этот расклад. Он просто гонит: пока Кригер не скажет правду, его паспорт будет лежать в сейфе под трехзвездочным погоном.

Второй мент притормозил Павлова метров через триста, долго проверял права, пока не спросил: сколько тот содрал с несчастного пассажира? На что Павлов, как на допросе третьей степени, мгновенно раскололся: ни хера. И упорно стоит на своем, хотя ему намекают за чистосердечный раскол без особых последствий.

В это время Кригер исходит образцово-показательной пеной, что опоздает на самолет и менты за это ответят. А старлей спокойно замечает: он и так всю жизнь перед разным говном в ответе. И пока он не узнает, сколько нетрудовых доходов откинул гражданин Кригер владельцу красного «Жигуля», так вместо того, чтобы скакать до самолета, пассажир только и сможет летать кругами рядом с собственным паспортом.

Когда самолет уже гудел винтами до Киева, Павлов высадил Кригера у его дома. До встречи у морского музея еще оставался целый час.

Если Кригер так боялся опоздать до музея за свои несчастные проценты, что тогда говорить за Луполовера с его социальными накоплениями? Генрих Эммануилович, ценивший время, будто уже жил в Америке, выскочил из хаты за полтора часа до свидания из-за боязни опоздать к этому торжественному мероприятию. И спокойно садится себе на трамвай десятый номер с желтой лампочкой под биглем, потому что успевает даже на скорости общественного транспорта по личному делу. Кто помнит, зачем на одесском общественном транспорте у свое время появились такие мигалки, с понтом каждый троллейбус бежит, не цепляясь за провода, а как «скорая помощь» без летального исхода? За это мало кто помнит в отличие от того, чем еще кормило море город в те незабываемые времена, когда милиция тралами чесала парикмахерские у рабочее время.

Лампочки на крышах трамваев и троллейбусов появились из-за манеры некоторых пассажиров ездить по Одессе как им захочется. Особой популярностью такие маршруты проканывали поздним вечером. Садится небольшая компания в какой-нибудь трамвайчик и спокойно подпрыгивает на рельсовых стыках. Потом один из нее топает до водителя и нежно просит его сделать из трамвая такси — гнать без остановок, пока не выйдет команда за конечную, пусть даже посреди маршрута. А водитель не спешит объяснять за то, что трамвай не вертолет и изредка должен тормозить у столбов, потому что, кроме вежливого тона, пассажир бряцает далеко не стартовым пистолетом. И пока наш трамвай вперед летит, как тот паровоз, правда, без надежды остановиться в коммуне, кореша вооруженного пассажира начинают проверять у вагона билеты и карманы, а также какой бижутерии вешают на свои пальцы и горла разные «зайцы». И при этом так тщательно и со вкусом чухают вагон, будто разжились постановлением прокуратуры на поголовный шмон. А куда, спрашивается, им спешить, если за них это делает трамвай без остановок? И чего бояться, когда каждый из нас не понимает, где заканчиваются его права ходить с битой мордой и начинаются обязанности по самообороне. Главное, ни один пассажир почему-то не хочет использовать для самозащиты руки и ноги, которые государство дозволяет противопоставлять ножам и пистолетам. Конечно, если бы эти контролеры знали, что вместо бумажника из-за пазухи они могут получить пулю в голову, так вели бы себя немножко скромнее. Но пока наш народ имеет право защищать себя, как в кино «Голыми руками», налетчики мысленно благодарят родное руководство о заботе за них и показывают пассажирам аргументы и факты, из-за которых карманы выворачиваются сами собой. Пассажиры, видя, что в руках у их сограждан явно не винтовка с того допотопного паровоза, а более компактные штучки, тут же делают вид, что перстни и цепки им так натерли тело, аж избавиться от них — сплошное удовольствие. Потому, сколько ни ори в вагоне «Караул! Грабят!», от этих слов трамвай быстрее не помчится. Перетрусив со стахановской скоростью вагон, бригада по его очистке просила водителя тормознуть и, не спеша, вылетела на воздух, как управляемый реактивный снаряд. А потом трамвай дружно бежал в милицию и рассказывал о преимущественном праве движения общественного транспорта на большой Черноморской дороге.