Лев Гурский - Пробуждение Дениса Анатольевича Страница 34

Речи эти я слышал не раз и не два. Даже в своих предвыборных интервью, помню, бывший президент туманно намекал, что после победы вернет народу кое-какие из утраченных завоеваний. Но затем, все взвесив, он отказался от несбыточного. Денег хватило только на обустройство в здании Сената маленького секретного филиала потерянного советского рая. Лично для главы государства.

А что? Штука посильнее этих модных кабинетов для снятия стресса. Я бы и сам предпочел плавательный бассейн храму-новоделу…

— Его Святейшество уже тут! — заорал с берега Вова-в-плавках.

Я удостоверился, что мой нательный крестик случайно не свалился в воду, а затем поплыл обратно — навстречу деревянным мосткам и выкрашенным белой краской металлическим поручням.

Патриарх Московский и всея Руси Мефодий приближался к парапету мелкими шажками железнодорожного пассажира, перегруженного ручной кладью. В отличие от легко одетых меня или Вовы, гость был экипирован, кажется, во все, что полагалось его сану для торжественных выходов. Голову его украшал белый островерхий чепец, похожий на воинский шлем с мелкими вышитыми золотом серафимами (херувимами?) анфас и широкими матерчатыми завязками. С плеч до самого пола ниспадала тяжелая — даже на вид — зеленая мантия, украшенная тремя бело-красно-белыми полосами, которые придавали одеянию первосвятителя неуместное сходство с символикой белорусской оппозиции. На уровне груди патриарха боролся с цепочкой массивный медальон с портретом Богоматери; из-под мантии выглядывал край широкой черной рясы. В руке Его Святейшество сжимал увесистый посох, смахивающий одновременно на меч и на якорь. По счастью, моя охрана не додумалась отобрать его на входе, признав холодным оружием.

— Сердечно приветствую вас, о возлюбленное чадо во Христе! — Мефодий коснулся металлической ограды парапета своим патриаршиим посохом и с некоторым усилием наклонил голову. Одна из белых лент, влекомая золотым херувимом (серафимом?), сейчас же сделала попытку размотаться и соскочить вниз с плеча архипастыря. Тот, однако, был настороже и вовремя успел водворить завязку на место. — Добрый вам вечер, господин президент!

— Здравствуйте, Ваше Святейшество. — Я ухватился за поручень, привстал на ступеньку и отвесил гостю почтительный полупоклон. А затем вернулся обратно в воду, стремясь при этом не забрызгать парадных одежд высокого гостя. — Присаживайтесь, пожалуйста. А может, вы согласитесь… Хотя ладно, это я так, проехали.

Возникшую было идею предложить патриарху сплавать наперегонки я почти сразу похерил: то есть, возможно, совместное омовение власти духовной и светской не противоречит православным канонам, но освобождение Мефодия от покровов наверняка займет чересчур много времени. Уж не говоря о том, что предстоятелю РПЦ вряд ли дозволено облачаться в предварительно не освященные плавки.

Пока гость, подбирая мантию, устраивал себя на поднесенном Вовой стульчике с алюминиевой спинкой, я успел сделать еще один кружок в стиле баттерфляй и вернулся обратно к поручням.

— Многоуважаемый святой… ой, извините. — Я замотал головой, вытряхивая из уха воду: резиновая шапочка, сука, оказалась не герметичной. — Многоуважаемый святой отец! Заранее предваряя ваш вопрос, официально заявляю: академикам я про якобы нецелевые траты Церкви ничего не говорил. Это все дезинформация, клевета и злостная выдумка агентов вражеских СМИ, которые желают нас рассорить… Я, кстати, сегодня одного такого сам поймал, сейчас его как раз пытают икрой и шампанским… Словом, тратьте на здоровье, сколько хотите и на что хотите. Можете хоть «боинги» себе покупать — никакая налоговая не полезет в вашу епархию. А полезет — скажем ей дружное «Кыш!» и крепко дадим по рукам.

Его Святейшество благочестиво потупил очи.

— Как верующий христианин, — произнес он, — я счастлив сопрягать вечные Божественные слова с реальностями повседневной жизни, с ее заботами и радостями. И хвалу, и хулу принимаю я с кротостью, ибо гордыня — от лукавого. Мы же всегда открыты к заинтересованному, а главное, доброжелательному диалогу со светскими учеными мужами, и академиками в том числе… Э-э-э… Верно ли я понял слова ваши о том, что вы тоже не одобряете неразумных поползновений мытарей в отношении матери-Церкви?

— На все сто, — подтвердил я. — Сущие говнюки, совсем оборзели. Для них, понимаешь, неважно, к кому привязаться, — к жирным котам, ограбившим народ, или к вашим иерархам, собирающим скромные добровольные пожертвования. В общем, служите спокойно, не дергайтесь, у меня все схвачено… Ну а теперь, когда мелкое недоразумение между нами разрешилось, я готов выслушать и иные ваши просьбы. Раз вы здесь, формулируйте, рассмотрим. Уж кому-кому, а Церкви Христовой нам отказывать западло.

Патриарх возвел очи потолку и безмолвно пожевал губами.

— В челобитных к мирской власти мы не алкаем невозможного, — сказал он наконец. — Ибо и пастырь, и кесарь пред Божьим престолом есть прах, пыль земная. А потому просим лишь иметь снисхождение к нашим слабостям, просим помогать нам своим советом, но более всего просим ваших молитв. Для молитв же потребно малое — истинная вера, красный угол и святые иконы. Со смирением уповаем на то, что лучший из образов, кисти великого Андрея Рублева, по комиссарскому произволу исторгнутый из дома Господня и ввергнутый в безбожный вертеп, рано или поздно будет возвращен на свое законное место, к радости тысяч и тысяч…

— Секундочку, Ваше Святейшество, — вежливо остановил я патриарха. — Сэкономим усилия, можете не продолжать. Я все понял и проникся. Вы просите отобрать у Третьяковки «Троицу» и отдать Церкви? Не вопрос. «Троица», считайте, уже ваша: завтра же директор Третьяковки лично принесет ее вам, и не просто принесет, а еще и перевяжет сверху шелковой ленточкой. А если вдруг промедлит — будет у галереи другой директор… Однако это, право, пустячок, даже обидно. Просите у власти что-нибудь позначительней, поглобальней. Желаете — и все российские музеи передадут Церкви все иконы, которые у них есть на балансе? Хотите? Без проблем! Вы нам только мигните, мы на помощь придем.

Патриарх чуть заметно вздрогнул. Его посох-якорь прочертил в воздухе синусоиду. Что, удивлен, братец во Христе? — весело подумал я. Не ожидал от кесаря такого аттракциона неслыханной щедрости? Погоди, голубчик, то ли еще будет!

— И вообще, — продолжил я мысль, — для государства ваша естественная монополия — наилучший партнер. Кто, как не мы, оценит самоотверженный труд Церкви по поддержанию бесперебойной связи с Богом? Вы работаете почти без рекламаций, цены на услуги не задираете, до трех четвертей наших потребителей прибегают к помощи именно вашей фирмы… В идеале нам бы, конечно, хотелось, чтоб вы наладили с Ним такую же двустороннюю связь, как, скажем, у Кремля с Белым домом. Но дело это непростое, канительное, мы понимаем и не в претензии… Короче, вы обдумайте сейчас, какие будут еще пожелания, а я пока совершу кружок-другой.

Чтобы проверить свою мышечную память, я сделал один круг кролем, второй — брассом, и все это время Его Святейшество, достав откуда-то из складок мантии мобилу-раскладушку в виде креста, с кем-то оживленно перешептывался. По ходу разговора предстоятель РПЦ раза три или четыре посматривал в мою сторону и как минимум дважды устремлял смиренный взор ввысь. Надеюсь, подумал я, консультируется он все же со своими замами, а не с Самым Главным Начальником: этой инстанции я вряд ли смогу быть чем-то полезен.

— Ну что, надумали? — спросил я, когда вернулся к поручню. — Только, если можно, давайте сразу к сути. Мы ведь с вами взрослые дяди, можем говорить без экивоков. Согласны со мной?

Патриарх Мефодий огладил бороду, понимающе кивнул, однако все равно, по застарелой привычке, речь завел издалека.

— В согласии совести и воли, движимой любовью к ближним, — произнес он нараспев, — заключена основа истинно христианского образа жизни. Не может быть в жизни Патриарха ничего частного: его сердце болит о народе Божием. В эпоху нравственного релятивизма, когда пропаганда насилия и разврата похищает души молодых людей, нам не позволено терпеливо ждать, чтобы сыновья и дщери наши, вперив очи в домашние экраны, сами отделяли зерна от плевел, овец от козлищ, духоподъемное искусство от богопротивной порнографии, каковая порой хитроумно прячется под маской…

— Ага-ага, я уже въехал, — тактично вклинился я в монолог предстоятеля РПЦ. — Вам хотелось бы убрать из эфира какие-то передачи, да? Мысль хорошая, я двумя руками «за», но нельзя ли немного конкретнее? Я, видите ли, давно не слежу за нашим ящиком и не в курсе, где ныне таится особо тлетворная зараза. Вот сегодня я, к примеру, с утра натыкался на сплошной научпоп, даже ухватиться не за что… Грубо говоря, чего закрывать-то будем, святейший отец? «Дом-4»? «Комеди Клаб»? «В мире животных»? «Доброе утро»? Программу «Время»? «Спокойной ночи, малыши?»