Валерий Смирнов - Крошка Цахес Бабель Страница 34

И в то самое время, когда Фима Жиганец обвиняет одесситов в хищении «Алеши, ша» у петербуржцев, Санкт-Петербургский театр музыкальной комедии пребывает на гастролях со спектаклем «Мы из Одессы, здрасьте», где на всю катушку эксплуатирует наш колорит. Небось, спектакль «Мы из Петербурга, наше вам с кисточкой» такого ажиотажа в российской провинции не вызвал бы. А афиша какая у этого спектакля, ну просто на загляденье всеми шнифтами, в точности, как иллюстрация статьи Макарова в «Европе Центре», где он предупреждает: не лапайте одесские песни, это святое.

Прекрасно помню, как песню Е. Кричмара «Моя Одесса» активно приписывали М. Шуфутинскому, а «Прогулка по Одессе» была записана в творческий актив «Чижа и К(одлы?)», хотя создал ее одесский рокер И. Ганькевич. А уж как использовался песенный фольклор Одессы советскими композиторами, можно написать докторскую диссертацию. Словом, имидж Одессы и творческое наследие Города десятилетие за десятилетием массированно эксплуатируют и разворовывают люди, не имеющие к Городу никакого отношения, а ростовчанин Фима Жиганец, как положено в таких случаях, кричит: «Держи одесского вора!».

В одном таки случае Александр Сидоров снисходителен к одесситам: «Конечно, никто не будет оспаривать одесского происхождения истории про то: «Как-то по прошпекту, я с Манькою гулял… В кабачок Мещерского решили мы зайти». Подобную милость Фима проявляет только потому, что знает: за одесское происхождение этой песни написал в «Яме» Александр Куприн. А не написал бы Куприн, быть тому «прошпекту» тоже уворованному одесситами, если не у Северного с его «кабачком Плисецкого», то у уже упомянутых Сани Черного или Валерия Власова, тоже на всю катушку пользующихся нашими песнями. Я даже не допускаю мысли, что Александр Сидоров читал А. Грина, где процитирован первоначальный вариант того «прошпекта»: «Вот вхожу я в Дюковку, сяду я за стол». А прочел бы, то не понял бы многого, ибо не только Крошка Цахес Бабель, но и Александр Грин беспонтово использовал в своих произведениях одесский язык, совершенно не напрасно называя своих героев Дюк или Бенц. За Дюка речи нет, но одесское слово «бенц» точно соответствует имени персонажа: мало того, что нахал, так еще и скандалист.

На самом деле тот кабачок, он же пивная, чье название каждый на свой лад коверкают Северный с Жиганцом в пресловутом «прошпекте», носил имя Печесского. А вот отчего в этой песне слово «проспект» звучит как «прошпект» — за это даже Александр Сидоров не знает, равно и что такое Дюковка. Потому что уже многократно растиражированный типографским способом от Москвы до самых до окраин пресловутый «прошпект» — вовсе не самоварное «золото дворов русского шансона», а подлинное золото наших гаванных песен.

Всего один пример. Издательство «Эксмо» выпускает сборник «Блатная песня», чуть ли не половину которого составляют одесские песни, не имеющие даже косвенного отношения к уголовному миру. Знаменитое одесское кафе «Фанкони», один из символов Города, описано в художественной и мемуарной литературе, как ни одно из аналогичных заведений мира. Даже в советском кинофильме «Дело Румянцева», когда это кафе давным-давно не функционировало, москвич Шмыгло с ностальгией вспоминает: «Я сидел у Фанкони, за чашечкой кофе». Скажу больше, ресторан Фанкони упоминался даже на могильных плитах старой Одессы отнюдь не в рекламных целях:

«Здесь покоится диветка ресторана Аристида Фанкони Бася-Двойра Айзенберг, по прозвищу Виолина де Валет. Суровый нрав ее родителя вынудил пойти ее по непристойной дороге. В молодости она была прекрасна. Однако скончалась в забвении и нищете. Старые друзья, вкусившие ее добродетелей, с благодарностью воздвигли ей сей памятник».

Вы имеете себе представить подобную надпись на каком-то погосте столетней давности, кроме одесского? А теперь прикиньте: если такое исполнялось на кладбищенском памятнике, что тогда себе позволяли себе авторы песен, которые вовсю использовали не имевшие никакого отношения к Городу северные-тамбовские? А уже в самом конце прошлого века на публикациях одесских песен стали зарабатывать не то, что хилые лепетутники, но даже такие мощные издательства как московское «Эксмо», гонящее капитана Клюквера образца 21 века не только под маркой одесского юмора.

В «Блатной песне», выпущенной «Эксмо» через десять лет после возрождения «Фанкони», это кафе одновременно фигурирует и как «Боржоми» в песне «Как на Дерибасовской…», и как «Фалькони» в песне за уголовников Ромео и Джульетту. А через пару лет то же самое «Эксмо» выдает на гора сборник «А я не уберу свой чемоданчик», где кафе Фанкони уже фигурирует как «Фальконе». Повторно спрашивается вопрос: или в том «Эксмо» хоть кто-то читает, что им регулярно подсовывают малохольные жлобы-составители? Один только заряженный дробью арбалет из нашей старинной песни за Сурку-Цурку стоит койки в дурдоме.

Однако Фима Жиганец отчего-то не поднимает геволт: от «Фалькони» до «Фальконе» дохнут исключительно одесские кони, явно перепившие кофе в «Боржоми». И не попрекает: как это посмели москвичи не то, что выпустить слямзенный у одесситов прошпектированный «А я не уберу свой чемоданчик», но и использовать эту старинную одесскую песню, перекалапуцав ее для собственных кинематографических нужд еще в советские времена?

Если Александр Сидоров захочет хоть что-то немножко понять, он может связаться с московским писателем А. Скаландисом, автором популярных романов, в том числе «Спроси у Ясеня». И пусть ростовчанин Жиганец спросит у москвича: как его называли в Одессе еще в прошлом веке? И нехай не удивляется, услышав ответ: Шкаландисом. А как его еще именовать, ведь он по паспорту — Антон, пусть даже одесского А. Ясеня застрелили спустя год после выхода романа А. Скаландиса «Спроси у Ясеня», безо всяких понтов повествующего о неуязвимом суперагенте Ясене.

Как бы там ни было, устраиваю знатоку российского блатного жаргона месье Сидорову маленький презент. Почти сто лет назад один каторжанин из жутко-бандитского города Одессы написал в длинных стихах по поводу всяких неизвестных за пределами Города выражений: «…Понтить — здесь означает врать, взамен форсить — фасон ломать…». Звали того каторжанина Юрием Олешей. Спрашивается вопрос: кто на самом деле на полный корчик пользуется не только песенным творчеством одесситов, но и их родным языком?

Сейчас можно привести названия доброй сотни сборников типа белорусского «Песни нашего двора» или «В нашу гавань заходили корабли» питерского производства, не говоря уже за порт пяти морей Москву, где давным-давно бросил якорь упоминавшийся сборник «Пой, Одесса», совершенно не зря заминированный составителями. Вот так и приплыли в новосибирско-московско-питерские гавани корабли, груженные нашими гаванными песнями, чтобы в который раз стать ворованным «золотом русского шансона» и краденым творчеством даже белорусских дворов. Сто раз на здоровье! Тем более что все их составители хотя и заработали, но таки приплыли. В одесском смысле слова.

Ростов в лице Фимы легко бы простил одесситам их хроническую тягу до чужого творчества, если бы они не слямзили знаменитую ростовскую песню, переделав ее из «На Богатяновке открылася пивная» в «На Дерибасовской открылася пивная». Жиганец даже приводит всего один, но конкретный пример принадлежности песни до его родного папы: «Держась за ручки, как за тухес своей Раи, наш Костя ехал по Садовой на трамвае…». А Садовая улица в Ростове была самым урожайным маршрутом для карманников». Зато Садовая улица в Одессе прямо-таки перетекает в Дерибасовскую — чем не аналогичный аргумент, за чисто ростовское слово «тухес» помолчим.

«Дерибасовская — не та улица, где могло происходить действие песни. Это улица фешенебельных кафе и ресторанов, а не босяцких пивнушек», — блистает своей невъебенной логикой месье Сидоров, позабыв, что ранее утверждал: время создания песни 20-е — начало 30-х годов. Во что тогда превращали фешенебельные места Одессы, страшно вспоминать. В том-то и цимес, что вновь открытое после развала СССР Печесского находилось на Гаваной угол Дерибасовской, да и нынче, когда квадратный метр на Дерибасовской уже идет на вес бриллиантов, на Дерибасовской угол Екатерининской функционирует пивная в виде «Ирладского паба». За пивнушку на той же Дерибасовской неподалеку от Дома книги и говорить нечего. Знаменитая на весь мир пивнушка «Гамбринус» находится на углу вице-Жукова и той же Дерибабушки. Да и в упоминавшемся «прошпекте» за кабачок Печесского поется: «захожу в пивную, сажуся я за стол».

В качестве одного из основных доказательств ростовского происхождения песни Саша-Фима приводит слова: «Две полудевочки, один роскошный мальчик, который ездил побираться в город Нальчик». Фима-Саша по весьма понятной мне причине не цитирует куплет полностью, а тут же поясняет: «Понятно, что из Ростова ездить в Нальчик легко и удобно, поскольку Нальчик под боком. Из Одессы же отправляться на побирушки в Нальчик — проделывать длинный, неудобный, кружной пусть, за семь верст киселя хлебать». Да на такие побирушки не то, что на родину Бетала Калмыкова, куда дальше отправиться можно, что доказывает окончание прерванного Фимой куплета: «И возвращался на машине марки Форда, и шил костюмы элегантней, чем у Лорда».