Андрей Ангелов - Безумные сказки Андрея Ангелова Страница 34

Михал Михалыч послал свой реализм «гулять в садик», а сам нечаянно затянулся тлеющей стороной сигары:

— Что ты там говорил про свечки? Поставил за здоровье туда, куда ставят за упокой?

— Ага, — блеснул самодовольной улыбкой Нафаня. — Себе только воткнул в положенное место. И то благодаря одной богомольной убогой.

Михал Михалыч проплевался полусгоревшим пеплом:

— А мне!?

— Вам поставил свечу самому первому! Ведь вы — самый лучший главарь мафии из всех главарей, которых я знаю.

Босс шалыми глазами вновь осмотрел синячище помощника под левым глазом.

— Видел остолопов. Но таких остолопов не видел! — забздел Михал Михалыч, вероятно — впервые в жизни.

— Михал Михалыч, не называйте меня остолопом! — ультимативным тоном попросил мафиоза Андрюшкин. — Да… я знаю, что я — толстый, некрасивый и не очень умный тип. И у меня писечное недержание по ночам. Но я не остолоп.

Мафиоза Андрюшкин с печальными глазами отошёл прочь.

Михал Михалыч лирично посмотрел вслед:

— Пожалеть его, а?

— Это и есть везунок Клюев! — Аристофан отдал фоту.

— Вот они какие — везунки! — Нафаня взял фоту.

Передача фотографии произошла в обеденном зале ресторана «Садко». Братья-близнецы Андрюшкины на данный момент съели 4 килограмма еды и выпили 2 литра пунша. И теперь беседовали во исполнение наказа Михал Михалыча. Мордовороты — Кибалда и Скальпель, в статусе «подчиненных Нафани» — отошли отлить.

— Вот они какие — везунки! — повторил мафиоза Андрюшкин, бездумно глядя в чью-то харю за соседним столиком. Этот столик являлся одиноким, а харя принадлежала Валерию Клюеву. Он кушал гжельский винегрет и размышлял о том, чем ему за винегрет заплатить. Потом Клюев размыслил о том, где ему взять денег по причине их отсутствия. За сими размышлениями ему некогда и незачем было смотреть куда-либо, кроме своей тарелки. И на кого-либо тоже. Поэтому братьев-близнецов Андрюшкиных он не увидел.

Иногда отсутствие денег может привести к значимому событию в твоей жизни. Только отделять зёрна от плевел — не каждому дано. То бишь, значимое событие может прикинуться или увидеться тебе не значимым, а не значимое — значимым. И ещё грёбанная туча вариантов только по этому событию, не беря в расчет нюансы события и другие события, что могут с тобой произойти или уже произошли — заметно или незаметно для тебя.

Нафаня сопоставил лицо на фоте и лицо за одиноким столиком. И сам себе доказал, что всё это — одно лицо. Лицо Валеры Клюева. Нафаня обратился за подтверждением доказательства к Аристофану, который подтвердил. Теперь осталось пленить Клюева и предъявить его бомжу для опознания вместо фотографии. Опознание, правда, формально. Инкассацию Михал Михалыча грохнули дезертиры. Возможно, Клюев не мочил братву на Главной Столичной Помойке. Зато он — стопудово один из дезертиров.

Мафиоза щёлкнул пальцами, и из сортира вернулись Кибалда и Скальпель — мордовороты с косой саженью в плечах. Однако прежде вышел спор между пане Милосердием и сударыней Логикой.

— Нафаня! Мне жалко Клюева! Отпусти его!

— Аристофан! Если я не доставлю Клюева к Михал Михалычу — то Михал Михалыч отрежет мне яйцо! А я не хочу потерять яйцо!

— И я не хочу, чтобы ты потерял яйцо!

На этом и порешили.

К одинокому столику подгребли Андрюшкины и Скальпель с Кибалдой.

— Твою маму… — Клюев неприлично уставился на братьев-близнецов.

— Приветсон, салага, — пренебрежительно бросил Андрюшкин в армейском мундире.

— Сейчас я отвезу тебя к Михал Михалычу, щенок. И он будет резать тебе яйцо, — беззаботно бросил Андрюшкин в албанском пиджаке.

Клюев вскочил с целью просто дать драпака — без всякого размышления. Мордовороты поймали Клюева на пике вскока и внушительно заломали.

Нафаня и Аристофан, Клюев, Скальпель и Кибалда почти вышли из ресторана, когда дорогу им преградил метрдотель Ханжа.

— Вы не заплатили за 4 килограмма еды и за 2 литра пунша, — изрёк Ханжа, глядя на братьев как на говно. — А вы не заплатили за гжельский винегрет. — Метрдотель погрозил Клюеву скалкой.

— Слышь, перец, ты ослеп? Или офонарел? — обомлел от метрдотельской наглости мафиоза Нафаня.

— Как видите, я хожу без очков. Значит, зрение хорошее. А офонарели вы, а не я. У вас ведь на лице фонарь, — учтиво рассмеялся Ханжа.

Мордовороты знали толк в кабацких шутках и искренне заржали. Аристофан глупо улыбнулся — не зная, как реагировать.

— Перец, мы из Мафии! А чувак, сожравший гжельский винегрет — наш пленник!

Кибалда и Скальпель приосанились. Прапорщик Андрюшкин незаметно слинял.

— Пардоньте, не за тех принял! — отбил челом и выкинул скалку метрдотель. — Простите, братва! — поклонился отдельно Скальпелю и Кибалде. Ханжа боязливо посторонился, уступая дорогу. Мафиоза Андрюшкин гоголем завышагивал дальше, мордовороты с Клюевым за ним.

У Двери в Тайную Комнату — подобно кремлевским курсантам в смысле недвижности — замерли Трюфель и Молоток — мордовороты с косой саженью в плечах. Этикет церемониала, лично разработанный Михал Михалычем, требовал стоять у Двери в Тайную Комнату именно так. А кто стоял по-другому — у того по-другому начинал стоять половой член вследствие отрезанного яйца. Или двух яиц.

— Приветсон, братва! Я достал нужного Михал Михалычу чувака. Дайте его завести в Тайную Комнату.

— В Тайную Комнату сейчас нельзя. Там… — Трюфель нагнулся к шелудивому уху мафиозы Андрюшкина и вдвинул туда шепот.

— Пленник может посидеть пока в Бетонке, — популярно разъяснил Молоток.

Разъяснение не вызвало возражений. И вызвать не могло.

— Кибалда и Скальпель! Идём в Бетонку!

Бетонка представляла собою квадратную бетонную коробку без окон, обоев, побелки и мебели. Одна-единственная батарея-радиатор излучала хладнокровное тепло. Под потолком — в пяти метрах от пола — электрическая лампочка без абажура и без света.

У дальней стены, спиной к двери, у батареи, спало тело.

Хрен Моржовый пинком загнал Клюева в тюрягу, захлопнул железную дверь и заставил тускло светить лампочку. А сам приставил бычье око к дверному глазку.

Клюев залепил глазок собственной слюной и пошевелил тело у батареи носком ботинка. Хрен Моржовый получил приказ войти в Бетонку только в случае начала атомной войны, и поэтому на слюну среагировал за дверями. Тело же замычало и повернуло к Клюеву заспанное лицо.

— Профессор!? — носок армейского ботинка чуть не провалился от стыда под бетонный пол. И если б пол не был бетонным — то наверняка бы провалился.

— Мафия подстрелила, — Профессор обнажил лодыжку, перемотанную бинтом. — Томка и Фёдор утекли, а я…

Клюев наклонился к бомжу и интимным шёпотом спросил:

— Ты был в Тайной Комнате?

— Да… — Леденящий страх сковал суставы и эмоции Профессора. Клюев обозвал себя провокатором и дал сокамернику пощёчину. Профессорский страх в испуге исчез, а Клюев озвучил чарующий план:

— Сейчас ты отодвинешь задницу от стены. Я достану из-за батареи револьвер системы «Кольт». Потом ты стучишь в железную дверь с криком: «Братва! Началась атомная война!». Заходит Хрен Моржовый, я его грохаю выстрелом в глаз, и мы валим в пампасы.

— Привет-привет, мой юный гусь! Я одиночества боюсь! — от души поржал Профессор.

Клюев пошарил за батареей и вытащил оттуда револьвер системы «Кольт». В барабанном гнезде мирно желтел один боевой патрон.

Профессор впал в шок. Шок не помешал ему извиниться за недоверие, выраженное в грубой циничной форме.

Где-то за храмом слышался пружинистый стук топора о дерево. Михал Михалыч услышал стук, как только вылез из своего лимузина с помощью Ливера. Босс и его охранник прошли в храмовую калитку, обогнули здание церкви и очутились в глубине двора. Там Мафия увидела широкоплечую, косматую и длиннобородую личность мужеского рода, с ясными очами. Голую до пояса — грудь и живот покрывали густые заросли волос с капельками пота.

Амбарыч воткнул топор в чурку, разогнул спинушку, очи лучились васильковым благодушием:

— Здравствуйте, люди!

Михал Михалыч сделал Ливеру удерживающий Жест, а сам выступил вперед:

— Ты — Амбарыч?

— Я — Амбарыч, мил человек.

— Бери ключи и отпирай храм! Там висит моя доска, я её забираю!

— Вы — грабители?

Амбарыч не очень охотно похрустел силушкой.

— Нет! Грабители грабят. А я намерен забрать то, что моё.

Амбарыч недовольно закряхтел:

— Отец Серафим имел со мной долгую беседу. Назвал меня мракобесом и инквизитором. Если я вам набью сейчас мордени, то батюшка может не по-децки осерчать. Но… я ж не виноват, что богохульники сами ко мне липнут!