Дэвид Лодж - Мир тесен Страница 34

— Мне все-таки интересно, — сказал Моррис Цапп, — как вам удается совмещать столь роскошную жизнь с марксистскими взглядами?

Фульвия потрясла в воздухе сигаретой в мундштуке из слоновой кости:

— Очень американский вопрос, Моррис, если можно так выразиться. Разумеется, я не закрываю глаза на противоречия нашего образа жизни, но это и есть как раз те самые противоречия последней стадии империализма, которые неизбежно приведут к его краху. И лишат нас наших маленьких привилегий, — сказав это, Фульвия скромно развела руками, словно давая понять, что по уровню жизни они недалеко ушли от какой-нибудь пуэрториканской семьи, прозябающей на пособие в городских трущобах. — И мы ни в коей мере не должны ускорять этот процесс, который развивается по своим собственным законам и определяется действием человеческих масс, а не отдельных малозначащих личностей. Поскольку с точки зрения диалектического материализма для исторического процесса не важно, богаты или бедны мы с Эрнесто, то уж лучше мы с ним будем богаты, потому что мы достойно можем исполнить эту роль, в то время как достойно исполнить роль бедных, каковыми являются наши итальянские крестьяне, далеко не так просто — этому надо учиться из поколения в поколение, это надо впитывать с молоком матери. — Свою речь Фульвия произнесла быстро и без запинки, будто по памяти воспроизвела разговор, не раз возникавший у них с мужем. — Кроме того, — добавила она, — будучи богатыми, мы способны помогать тем, кто предпринимает более конструктивные действия.

— И кто эти люди?

— Ну, это самые разнообразные объединения, — неопределенно ответила Фульвия, и в этот момент раздался телефонный звонок. Она устремилась к аппарату, стоявшему в другом конце комнаты, и подол ее белого платья заплясал под ее ногами. Разговор шел по-итальянски и с такой пулеметной скоростью, что Моррис ничего в нем не уловил, кроме то и дело произносимого слова саrо[38] и однажды упомянутого собственного имени. Наконец Фульвия положила трубку и решительно направилась к своему креслу. — Это муж звонил, — пояснила она. — Он задерживается в Риме из-за забастовки. Миланский аэропорт закрыт, так что сегодня он не вернется домой. — Очень жаль, — сказал Моррис.

— Почему? — спросила Фульвия Моргана, одарив Морриса загадочной улыбкой Моны Лизы.

— Почему бы тебе не вернуться домой, Бернадетта? Твои родители от расстройства потеряли покой и сон.

Бернадетта энергично затрясла головой и нервно закурила сигарету, с трудом справившись с зажигалкой и поломав при этом ярко-красный ноготь.

— Я не могу вернуться домой, — сказала она хриплым голосом, в котором, несмотря на множество выкуренных сигарет и, несомненно, не меньшее количество выпитого спиртного, все еще слышался певучий выговор Слайго. — Мне дорога домой заказана, — сказала она, не поднимая глаз из-под длинных накрашенных ресниц, и стряхнула пепел в зеленую пластиковую пепельницу, стоящую на белом пластиковом столе в закусочной второго аэровокзала. Перед ней стоял салат с ветчиной, к которому она едва притронулась. Поедая свой салат, Перс изучал ее лицо и фигуру и удивлялся тому, как быстро он успел узнать, когда она проходила мимо него в часовне, черты той самой Бернадетты, которую он когда-то видел на семейном пикнике на побережье, — в то лето, когда им было лет по тринадцать-четырнадцать и они стеснялись друг друга и не могли завести разговора. Он запомнил ее тощей девчонкой-сорванцом с копной спутанных черных волос и щербатой улыбкой — как она бежала с подобранным подолом навстречу прибою, а потом была наказана матерью за намокшее платье.

— Но почему ты не можешь вернуться домой? — мягко, но настойчиво переспросил он.

— Потому что у меня есть ребенок, а мужа нет, вот почему.

— Вот как, — сказал Перс, Он слишком хорошо знал нравы западной Ирландии, чтобы не принимать в расчет серьезность этого довода. — Значит, ты все-таки родила ребенка?

— А они там что подумали? — резко спросила Бернадетта, взглянув Персу в глаза. — Что я нашла другой выход?

Перс покраснел.

— Ну, твой дядя Майло…

— Мой дядя Майло?! Этот старый хрыч? — При упоминании доктора О'Шея в ее речь хлынул сильный ирландский акцент — так наполняет рот слюна или впрыскивается в кровь адреналин. — Это не его собачье дело!

— Видишь ли, о твоих проблемах я узнал именно от него, и не далее как позавчера. В Раммидже.

— А, ты ездил в Раммидж! Я там сто лет уже не была. Господи, до чего же гнусный и мрачный был этот дом на Гитингс-роуд-уд! Меня заставляли пылесосить лестничные пролеты, и я боялась сломать себе шею, потому что там было темно, а сквалыга О'Шей экономил на лампочках… — Бернадетта покачала головой и с шумом выпустила из носа сигаретный дым. — Рабыня я у них была. После этого работа в гостинице в Слайго показалась мне курортом. Единственной живой душой, относившейся ко мне по-человечески, был жилец с верхнего этажа, американский профессор. Он, помнится, разрешал мне смотреть у него в комнате цветной телевизор и читать неприличные журналы. — Бернадетта ностальгически ухмыльнулась, обнажив ровные белые и очевидно вставные зубы. — «Плейбой» и «Пентхаус» и всякое такое. Картинки с бесстыжими голыми девицами, которые не боялись печатать свои имена. У наивной (…)

— А что отец ребенка? Он помогает материально? — Я не знаю, где он.

— Но ведь он был постояльцем в твоей гостинице. Его можно найти по журналу регистрации.

— Я как-то раз послала ему письмо. Оно вернулось со штампом «Адресат неизвестен».

— А кто он? Как его зовут?

— Не скажу, — отрезала Бернадетта. — Я больше не хочу иметь с ним никаких дел. Еще не хватало, чтобы он забрал у меня Фергюса. И вообще, он был странный и мрачный тип. — Она снова взглянула на часы. — Мне уже пора. Спасибо за салат. — Она виновато посмотрела на него. — Извини, у меня нет аппетита.

— Ничего, — сказал Перс. — Послушай, Бернадетта, если ты передумаешь и захочешь вернуться в Ирландию, в Раммидже есть священник, который тебе поможет. Он собирает пожертвования в пользу молодых ирландцев-репатриантов. Фонд называется «Во имя Пречистой Девы».

— Лучше сказать «Во имя Нечистой Девы» — съязвила Бернадетта.

— Короче, священника зовут отец Финбар О'Мейли.

— О'Мейли, говоришь? Кажется, у них ферма километрах в пяти от нашей, — сказала Бернадетта. — А его мамаша — первая сплетница в округе. Так что к нему я уж точно не пойду. Не забудь, Перс: не говори родителям, чем я занимаюсь. А вот привет можешь передать.

— Ладно, — согласился Перс

Бернадетта потянулась через стол и слегка коснулась губами его щеки, обдав Перса запахом дешевой парфюмерии.

— А ты неплохой парень, Перс.

— А ты лучше, чем хочешь казаться, — сказал он.

— До свиданья, — хрипло сказала она и, оглянувшись через плечо, не очень уверенно зашагала прочь на высоких золотых шпильках.

Вскоре она исчезла из виду, затерявшись в бесконечном людском потоке. Перс задумчиво доел ее салат. Затем он вернулся к стойке авиакомпании «Эйр Лингус», где ему с извинениями сообщили, что свободных мест на Шеннон нет, и посоветовали обратиться в компанию «Бритиш эйруэйз», чей самолет вскоре должен был вылететь в Дублин и где свободных мест было предостаточно. Перс решил лететь в Дублин, а затем автостопом добираться до Лимерика. И он поспешил в первый аэровокзал, где предстал перед стойкой регистрации пассажиров на дублинский рейс.

— Еще раз здравствуйте! — приветствовала его Шерил Саммерби. — Ну как, нашли часовню?

— Да, спасибо.

— Представляете, за все время, что я здесь работаю, я никогда в нее не заходила. Какая она внутри?

— Похожа на самолет, — нервно поглядывая на часы, ответил Перс.

— Наверное, там тихо и спокойно, — сказала Шерил, облокотившись на прилавок и приблизив к Персу голубые косящие глаза.

— Да, полное умиротворение, — согласился Перс. — Послушайте, э-э-э… Шерил, но ведь самолет вот-вот взлетит?

— Не волнуйтесь, вы успеете, — ответила Шерил. — Давайте-ка найдем вам хорошее место. Вы курите?

— Не курю.

Шерил постучала по клавиатуре компьютера и, нахмурясь, сосредоточенно взглянула на экран. Через мгновенье ее лицо прояснилось.

— Шестнадцать Б, — сказала она. — Чудесное местечко.

Перс вошел в самолет последним. Он так и не понял, что чудесного было в месте под номером шестнадцать Б, расположенном в середине ряда. Его соседями слева и справа были католические монашки.

Обед, состоящий из гаспачо[39], жареной цесарки с фаршированными перцами, свежими апельсинами под карамельным соусом и сыром «дольчелатте», был превосходен, равно как и вино, изготовленное и разлитое по бутылкам, как сообщила Фульвия, в имении ее отца, носящего графский титул. Обедали они при свечах в обшитой панелями столовой, где по темному дереву стен и стола мелькали отблески и тени, а из темноты незаметно появлялась обслуживающая их челядь. По завершении трапезы Фульвия царственным жестом отпустила прислугу по домам и сказала Моррису, что в гостиной их ожидают кофе и ликеры.