Джозеф Хеллер - Поправка-22 Страница 4

Ближайшим соседом Орра и Йоссариана был Хавермейер, любитель козинака и ночной стрельбы по мышам: живя в двухместной палатке один, он еженощно пристреливал громадной крупнокалиберной пулей крохотную полевую мышь, для чего ему и понадобилось украсть у мертвеца из палатки Йоссариана пистолет сорок пятого калибра. Чуть дальше стояла палатка Маквота и Клевинджера, где Маквот коротал жизнь без прежнего напарника, потому что Клевинджер жил теперь отдельно — да его, впрочем, и не было, когда Йоссариан вернулся, — а переселившийся к Маквоту Нетли ухаживал в Риме за своей любимой сонной шлюхой, которой до смерти обрыдли и все мужчины вообще, и влюбленный Нетли в частности. Маквот был псих. Он летал над палаткой Йоссариана как можно чаще и как можно ниже — просто чтобы посмотреть, может ли его напугать, — а потом сворачивал, по-прежнему на бреющем, в сторону моря и с чудовищным, угрожающе близким ревом проносился над голыми солдатами, которые купались за песчаной косой возле деревянного плота, лениво покачивающегося среди волн на пустых бочках из-под бензина. Жить в одной палатке с психом не так-то просто, но Нетли плевать на это хотел. Он тоже был псих и в свободное время строил офицерский клуб, куда Йоссариан не вложил ни капли труда.

Вообще-то существовало множество офицерских клубов, куда Йоссариан не вложил ни капли труда, но клубом на Пьяносе он особенно гордился. Это был могучий — и нерукотворный, если говорить о Йоссариане, — памятник его решительной непреклонности. Пока клуб строили, Йоссариана там никто не видел, а когда строительство завершилось, его практически только там в свободное время и можно было увидеть — очень уж нравился ему этот приземистый и крытый щепой, но вместительный и добротный дом. Дом был построен на совесть, а главное, Йоссариан проникался горделивым чувством полновесного свершения всякий раз, как он подходил к нему и вспоминал, что туда не вложено ни капли его труда.

А когда они с Клевинджером обзывали друг друга психами, их было четверо за столиком в офицерском клубе. Они сидели в глубине зала, у стола для игры в кости, на котором Эпплби неизменно выигрывал. Эпплби так же искусно метал кости, как играл в пинг-понг, а играл в пинг-понг так же ловко, как делал любое дело. Ему превосходно удавалось все, за что бы он ни взялся, этому светловолосому парню из Айовы, который ухитрялся верить в Бога, Святое Материнство и Американский Образ Жизни, никогда не задумываясь о столь сложных понятиях, — причем каждый, кто его знал, относился к нему с искренней симпатией.

— Ненавижу поганца, — жалобно проворчал Йоссариан.

А спор с Клевинджером начался у них на несколько минут раньше, когда под руками у Йоссариана не оказалось пулемета. Народу было в клубе — не протолкнешься. К бару не протолкнешься, к столу для пинг-понга не протолкнешься, к столику для игры в кости не протолкнешься, а люди, которых Йоссариан хотел расстрелять из пулемета, беззаботно напевали, протолкавшись к стойке, старые чувствительные песенки — и никому, кроме него, эти песенки почему-то не надоедали. За отсутствием пулемета он со злобным сладострастием растоптал каблуком шарик для пинг-понга, подкатившийся ему под ноги.

— Ну Йоссариан, — ухмыльчиво перемолвились игроки и, покачав головами, достали из коробки другой шарик.

— Ну Йоссариан, — тотчас же отозвался Йоссариан.

— Йоссариан, — шепотом предостерег его Нетли.

— Понял, про что я толковал? — спросил Клевинджер.

— Ну Йоссариан! — с откровенным смехом и гораздо громче повторили игроки, услышав, как он их передразнил.

— Ну Йоссариан! — эхом откликнулся Йоссариан.

— Ну пожалуйста, Йоссариан! — умоляюще прошипел Нетли.

— Понял, про что я толковал? — спросил Клевинджер. — У него антисоциальный психоз.

— Да уймись ты. — сказал Клевинджеру Дэнбар. Ему нравился Клевинджер, потому что тот наводил на него тусклое уныние и время тянулось медленней.

— Так ведь Эпплби-то здесь даже нет! — с торжеством уязвил Йоссариана Клевинджер.

— А кому здесь нужен Эпплби? — спросил Йоссариан.

— И полковника Кошкарта нет.

— А кому здесь нужен полковник Кошкарт?

— Да какого же поганца ты ненавидишь?

— А кто из поганцев здесь есть?

— Нет, с тобой бессмысленно разговаривать, — решил Клевинджер. — Ты даже не знаешь, кого ненавидишь.

— Прекрасно знаю, — возразил Йоссариан. — Того, кто пытается меня отравить.

— Никто тебя не пытается отравить.

— Два раза уже пытались — неужто не помнишь? Когда мы штурмовали Феррару и Болонью.

— Тогда всех чуть не отравили, — напомнил ему Клевинджер.

— А мне, думаешь, от этого легче?

— Так не отравили же! — лютея от беспомощности, выкрикнул Клевинджер.

Насколько ему помнится, принялся с терпеливой улыбкой растолковывать Клевинджеру Йоссариан, кто-то всегда пытается его прикончить. Кое-кому он по нраву, а все остальные его ненавидят — видимо, за то, что он ассириец, — и хотят сжить со свету. Да только ничего они с ним не сделают, потому что у него в невинном теле здоровый дух, а сил — как у буйвола. Ничего они с ним не сделают, потому что он Тарзан, Мандрэйк и Флеш Гордон. Он Билл Шекспир. Он Каин, Улисс и Летучий Голландец. Он Лот в Содоме и Деирдре Печальница. Он Свинни в соловьином саду. Он таинственный элемент Зэт-247. Он…

— Псих! — завопил Клевинджер. — Законченный псих!

— …величайший из величайших. Грозный, неистовый, самый-распросамый трехкулачный победимчель. Я сверхчеловерх.

— Ты? Сверхчеловек? — вскинулся Клевинджер.

— Сверхчеловерх, — поправил его Йоссариан.

— Да прекратите вы, ради бога, — просительно забормотал Нетли. — Все и так уже на нас пялятся.

— Ты псих! — смаргивая злобные слезы, выкрикнул Клевинджер. — У тебя комплекс Иеговы, ты…

— Нафанаил?

— Это кто еще такой — Нафанаил? — с трудом обуздав свой пафос, подозрительно спросил Клевинджер.

— Какой Нафанаил? — невинно поинтересовался Йоссариан.

— Какой бы там ни был — Нафанаил так Нафанаил. А ты в каждом подозреваешь Иегову. Ты хуже Раскольникова…

— Какого Раскольникова?

— А такого Раскольникова, который…

— Раскольников?

— …который считал, что ему дозволено убить старуху…

— Даже хуже?

— …да-да, считал, что дозволено… топором!.. И я могу доказать! — Судорожно ловя ртом воздух, Клевинджер начал перечислять болезненные симптомы Йоссариана: бесноватая убежденность, что все вокруг психи, одержимость убийством нормальных людей из пулемета, навязчивая тяга к извращению прошлого, сумасшедшая подозрительность и мания преследования.

Но Йоссариан был уверен в своей правоте — потому что ему, как он объяснил Клевинджеру, еще ни разу не случалось ошибиться. А если вокруг разумного молодого человека безумствуют психи, он поневоле должен заботиться о своей безопасности. И заботиться как следует, иначе ему не выжить.

После госпиталя Йоссариан решил получше присмотреться ко всем в эскадрилье. Мило Миндербиндера на месте не было, он отправился в Смирну за финиками. Однако столовая прекрасно работала и без него. Еще сидя в госпитальной машине, пока она тяжко скакала вниз по извилистой и бугристой, словно драная подтяжка, дороге, он с вожделением принюхивался к пряному аромату приправленного острыми специями барашка. На обед в тот день подавался шашлык — сочные куски мяса, аппетитно шипевшие над жаровней, будто сатанинские змеи, да еще и промаринованные до этого трое суток в особом растворе, рецепт которого Мило Миндербиндер выведал обманным путем у жуликоватого ливанского торговца, — а гарниром к шашлыку служил персидский рис и спаржа с пармезаном; после шашлыка можно было освежиться на десерт вишневым желе и чашечкой турецкого кофе с рюмкой ликера или бренди. Столы в столовой были застланы камчатыми скатертями, а еду, огромными порциями, разносили проворные итальяночки, которых завербовал в Италии майор… де Каверли и отдал на откуп Мило Миндербиндеру.

Йоссариан набивал брюхо, пока не почувствовал себя взрывоопасным, а потом в бессильном оцепенении откинулся на спинку стула, ощущая во рту сочный привкус только что съеденного обеда. С тех пор как Мило Миндербиндер стал начальником столовой, обыденные трапезы превратились у них в роскошные пиршества, и на мгновение Йоссариану показалось, что все в мире не так уж плохо. Но потом он рыгнул, вспомнил об угрожающей ему насильственной смерти и, сорвавшись с места, помчался разыскивать доктора Дейнику, чтобы тот освободил его от полетов и отправил домой. Доктор Дейника грелся возле своей палатки на солнышке.

— Пятьдесят боевых вылетов, — сообщил он Йоссариану, покачав головой. — Пятьдесят боевых вылетов — приказ полковника.

— Вот-вот! А у меня только сорок четыре!