Джордж Гроссмит - Дневник незначительного лица Страница 4

25 АПРЕЛЯ.

Вследствие рассказов Брикуэлла о том, как жена его творит чудеса посредством эмалевой краски, решил тоже попробовать. На пути домой купил две банки красной. Второпях проглотил чай, поспешил в сад и выкрасил несколько цветочных горшков. Позвал Кэрри, она сказала: «Опять ты погнался за модой!»; однако же была вынуждена признать, что горшки стали выглядеть прямо-таки изумительно. Пошел в спальню служанки и выкрасил ей рукомойник, вешалку для полотенец и шкафчик. На мой взгляд, там стало значительно красивей, но — вот пример неразвитости вкуса у низших классов, — наша служанка, Сара, увидев мою работу, не выказала ни малейшего удовольствия, а только и сказала, что ей «даже лучше нравилось, как раньше».

Пошел в спальню служанки и выкрасил ей рукомойник

26 АПРЕЛЯ.

Купил еще немного красной краски (нет, по-моему, лучше цвета, чем красный) и выкрасил угольный совок и корешки нашего Шекспира, ибо у всех томов совсем обветшал переплет.

27 АПРЕЛЯ.

Выкрасил в красный цвет ванну и пришел в восхищение от результата. Как ни печально, Кэрри в восхищение не пришла, и, собственно, мы даже немного повздорили. Она сказала, что мне бы следовало посоветоваться с ней, и мол где это видано, чтоб ванну красили красным. На это я ей ответил:

— А уж это дело вкуса.

К счастью дальнейшие наши споры были предотвращены вопросом: «Можно войти?» — и то был всего лишь Туттерс. Он сказал:

— Мне открыла ваша служанка, она извинилась, что не может ввести меня в дом, так как выжимает какие-то носки.

Я был ему очень рад, предложил сыграть в дурака и сказал шутки ради:

— Вот вы пришли, и дурак нам обеспечен.

Туттерс (по-моему, несколько сварливо) ответил:

— Остроумно как всегда.

Он сказал, что не может остаться, хотел де только занести мне «Новости велосипедиста», он их уже прочел.

Снова звонок в дверь. Это оказался Тамм, он сказал, мол он должен извиниться, что так часто к нам приходит. И на этих днях мол непременно нас пригласит к себе. Я сказал:

— Мне пришла в голову поразительная вещь.

Тамм сказал:

— Нечто остроумное, как всегда.

— Да, — сказал я, — и, думаю, на сей раз даже вы не сможете этого отрицать. Слушайте же, это касается вас обоих: не кажется ли вам странным, что и Туттерс и Тамм вечно тут, а не где-то там?

Кэрри, видимо совершенно позабыв про ванну, буквально покатилась со смеху, а сам я весь скорчился от смеха и хохотал так, что даже стул подо мной скрипел. По-моему, это одна из самых удачных острот, какие когда-нибудь случалось мне произносить.

Но представьте же себе мое удивление, когда я увидел, что Тамм и Туттерс сидят, как воды в рот набрали, и даже оба без улыбки на лице. После довольно неприятной паузы Туттерс открыл папиросочницу, снова захлопнул и сказал:

— Да, после этого, полагаю, мне тут точно не место, лучше уж, пожалуй, я пойду, и, к сожалению, мне ваша шутка не показалась остроумной.

Тамм сказал, что он вовсе не против остроумия, если оно не пошло, но игра с фамилиями людей, на его взгляд — слегка отдает дурным вкусом. Туттерс его поддержал, он заявил, что пошути в таком духе не я, а любой другой, ноги бы его, Туттерса, больше не было в этом доме. Столь неприятно завершился вечер, обещавший быть таким веселым. Впрочем, оно и хорошо, что они ушли, потому что уборщица прикончила остатки холодного поросенка.

28 АПРЕЛЯ.

На службе новичок, молокосос Питт, тот самый, что мне надерзил тому назад с неделю, снова опоздал. Я ему сказал, что мой долг о том уведомить мистера Джокера, начальника. К моему удивлению, Питт извинился, весьма скромно и как истинный джентльмен. Я был непритворно тронут тем, как улучшилось его отношение ко мне, и сказал, что готов простить его неисправность. Когда я час спустя проходил по помещению, в лицо мне плюхнулся с размаху скрученный комок бумаги. Я резко обернулся, но все служащие были, по-видимому, сосредоточены на своей работе. Я не богат, но полсоверена бы отдал, только бы узнать, было это кинуто случайно или с намерением. Пошел домой пораньше, купил еще эмалевой краски — на сей раз черной — и весь вечер красил: покрасил каминную решетку, картинные рамы и старые сапоги, так что те стали глядеть как новехонькие. Покрасил и трость Тамма, которую он у нас забыл, и она стала прямо как будто из черного дерева.

29 АПРЕЛЯ.

Воскресенье. Проснулся с ужасающей головной болью и явными признаками простуды. Кэрри с присущим ей упрямством заметила, что это «все из-за искусства», намекая на то, что последние несколько дней я нос не поднимал от краски. Я заявил ей твердо, что мне лучше знать, что со мной. Я простудился и решил принять ванну, — горячую, какую только смогу вытерпеть. Ванна была готова — горячая, почти до невозможности. Я мужественно влез в нее; конечно, горячо, но вполне терпимо. Некоторое время я лежал без движения. Подняв, наконец, руку над поверхностью воды, я испытал одно из сильнейших потрясений во всей своей жизни; вообразите мой ужас, когда я обнаружил, что вся моя рука, как показалось мне, в крови. Первая мысль моя была, что я раскроил себе артерию, истекаю кровью, и меня найдут потом, что твоего Марата, каким я видел его, помнится, в галерее мадам Тюссо. Вторая моя мысль была — звонить в звонок, но я вспомнил, что звонка нет. Моя третья мысль была, что это всего-навсего растворилась в кипящей воде эмалевая краска. Я вылез из ванны, весь красный с головы до пят, как индеец, которого я видел в одном театре на Ист-Энде. Я решил ни слова не говорить Кэрри, но попросить Фармерсона, чтобы пришел в понедельник и покрасил ванну в белый цвет.

Я выглядел как Марат в галерее мадам Тюссо

Глава IV

Бал у Лорда-мэра

30 АПРЕЛЯ.

Совершенно ошеломлен, ибо получил приглашение: Лорд-мэр с Супругой просят нас с Кэрри быть в их резиденции «на собрании представителей торговли и ремесел». Сердце у меня билось, как у мальчишки. Три раза перечли мы с Кэрри это приглашение. За завтраком я буквально куска не мог проглотить. Я сказал — сказал от всего сердца:

— Кэрри, милая моя, я был горд, когда вел тебя по церкви к алтарю; и так же, если не более, буду я горд, когда поведу мою дорогую красавицу жену навстречу Лорду-мэру и его супруге.

На глазах у Кэрри блеснули слезы, и она мне отвечала:

— Милый Чарли, это я должна тобой гордиться. И я очень, очень тобой горжусь. Ты назвал меня красавицей, и если я хороша собой в твоих глазах, я счастлива. Тебя, мой милый Чарли, нельзя назвать красавцем, зато ты добрый, а это куда важней.

Я отпечатлел на ее щечке поцелуй, и она сказала:

— Любопытно, будут ли там танцевать? Мы сто лет с тобой не танцевали.

Сам не знаю, что меня на это толкнуло, но я крепко обнял ее за талию и мы сдуру пустились в дикий пляс, и тут-то вошла Сара и, осклабясь, сказала:

— Там человек пришел, мэм, — спрашивает, вам нужен уголь хороший, нет ли?

Вышло крайне неприятно. Весь вечер составлял ответ Лорду-мэру, писал и снова рвал, а Саре я велел, если придут Тамм или Туттерс, сказать, что нас нет дома. Надо посоветоваться с мистером Джокером, спросить у него, как положено отвечать Лорду-мэру.

Я крепко обнял ее за талию, и мы сдуру пустились в дикий пляс, и тут-то вошла Сара

1 МАЯ.

Кэрри сказала:

— Хорошо бы послать это приглашение моей маме, пусть она порадуется.

Я дал согласие, — послать, но не ранее, чем я напишу ответ. На службе я сказал мистеру Джокеру, с чувством гордости, что мы получили приглашение к Лорду-мэру; и, к моему удивлению, он ответил, что сам дал мое имя секретарю Лорда-мэра. Хоть это в моих глазах несколько обесценивало приглашение, я его поблагодарил; и далее он объяснил, каким должен быть мой ответ.

По мне такой ответ уж слишком прост; но конечно, мистеру Джокеру виднее.

2 МАЯ.

Послал свой фрак и невыразимые к портняжке за углом, дабы отутюжил. Запиской попросил Тамма в понедельник не заходить, ибо мы приглашены к Лорду-мэру. Подобную же записку послал и Туттерсу.

3 МАЯ.

Кэрри отправилась в Саттон, к миссис Джеймс, посоветоваться о туалете на понедельник. Случайно упомянул Чирею, старшему чиновнику, о нашем приглашении, и он сказал:

— А-а, меня позвали, да едва ли я пойду.

То, что такой невежа, как Чирей, тоже приглашен, еще более в моих глазах обесценивало приглашение. Вечером, пока меня не было дома, портняжка принес мой фрак и брюки, но поскольку у Сары не оказалось ни шиллинга, чтоб заплатить за глажку, он все унес обратно.

4 МАЯ.

Теща возвратила приглашение, которое ей посылали, чтоб она на него порадовалась, извиняясь за то, что опрокинула на него стакан портвейна. От злости я не мог проронить ни единого слова.