Франтишек Пиларж - Остров тетушки Каролины Страница 4

Франтику стало ужасно жалко тетушку Каролину, и он чуть не заплакал. Безмолвные и печальные, Паржизеки продолжали сидеть на пне, в то время как шмели перелетали с цветка на цветок, а Маничек в клетке выводил время от времени беззаботные трели.

Наконец папаша Паржизек поднялся.

– Пойдем, – сказал он с неожиданной твердостью. – Возьми Маничка и не спотыкайся. Еще неизвестно, что может натворить человек, у которого разум помутился, если он увидит, что с его любимым существом обращаются не так, как следует… Кто знает, благополучно ли у нас дома!

И вымолвив эти пророческие слова, папаша Паржизек прибавил шагу. Его рослая фигура, нагруженная большим чемоданом и всевозможными баулами, устремилась вперед, словно корабль с распущенными парусами; Франтик не отставал. Через минуту оба представителя мужской линии рода Паржизеков быстро трусили друг за другом, будто на состязании.

Так они добежали до крыльца. Свалив багаж на землю, вытерли пот и переглянулись в замешательстве. Наступил один из тех моментов, справедливо называемых критическими, которые ясно доказывают нам, что все на свете относительно.

Если двое смелых мужчин стоят перед дверью, за которой скрывается нежное женское существо, надо думать, они наверняка чувствуют страстное желание как можно скорее проникнуть в комнату. Они не состязаются друг с другом в вежливости, и ни одному из них даже в голову не придет уступить другому дорогу. Мысль, что войти может только один, а второй останется за дверью, не вызовет у них ни малейшего упрека совести. Но если эти мужчины находятся перед дверью, за которой скрывается существо хотя и женского пола, но весом в сто пятьдесят килограммов, а кроме того, обнаруживающее признаки невменяемости, тут и самый храбрый мужчина заколеблется. Он сразу почувствует, как врожденная скромность берет в нем верх, и придет к убеждению, что неприлично ломиться в дверь первым.

Нечто подобное происходило и с обоими Паржизеками. Они стояли и обменивались взглядами, которые ясно говорили: ничего не поделаешь, придется заходить… Только кто пойдет первым?..

Но сложная ситуация скоро разрешилась сама собой. Из раскрытого окна вдруг раздался голос тетушки Каролины. Он звучал необыкновенно властно. Если бы окна были закрыты, несомненно, стекла бы зазвенели. Тетушка Каролина произнесла только одно слово: «Франтик!»

Мгновение стояла тишина. Потом Франтик поднял клетку с канарейкой и обернулся. Он поглядел на голубое небо, серебряные волны, весенние тополя – на весь прекрасный мир. Кто знает, не видит ли он все это в последний раз? Однако, взяв себя в руки, он твердо сказал:

– Я иду, папа.

Папаша Паржизек нежно заглянул в глаза сына и заявил не менее твердо:

– Я пойду с тобой, Франтик.

Двери скрипнули, и Паржизеки вошли в дом.

Вошли – и остановились пораженные.

Их взору предстала картина абсолютного мира и спокойствия. На полу у окна лежала кошка и уютно мурлыкала. В печке тихо потрескивали дрова. Разрисованные миски аккуратным рядком стояли на полке буфета. У стола сидела тетушка Каролина. Она вязала чулок с самым серьезным видом, как и подобает даме ее лет, когда та приходит в гости в порядочный дом. В самом деле, казалось, что опасения папаши Паржизека ни на чем не основаны. И все же…

Когда скрипнула дверь, тетушка подняла голову, отложила чулок и уставилась на Франтика. А затем в тишине совершенно ясно и отчетливо прозвучала фраза:

– Где карта Тихого океана, Франтик?

Да, теперь уж действительно не оставалось сомнений в том, что тетушка помешалась.

Франтик безмолвно приблизился к окну, дрожащей рукой взял с этажерки школьный географический атлас Махата. Развернул его на том месте, где была надпись: «Великий, или Тихий океан», и положил перед тетушкой Каролиной.

Тетушка задумчиво вынула из сумочки черный картонный футляр, достала очки и нацепила их на нос. Затем она наклонила голову; взгляд ее долго блуждал по синей глади Тихого океана. Вдруг глаза ее метнули искры.

– Вот! – воскликнула тетушка, очевидно, приятно изумленная. Она сняла очки, протерла их кончиком платка и снова погрузилась в безбрежные водные пространства. – Вот, вот! – повторила она в задумчивости несколько раз. – Кто бы мог подумать…

Было заметно, что она чем-то взволнована. Но когда тетушка подняла голову, голос ее снова стал тверд, резок и не допускал возражений:

– Вацлав, позови Руженку!

По правде сказать, мамашу Паржизекову звать не требовалось. Она уже давно стояла в полуотворенных дверях, за спиной тетушки, и, многозначительно указывая себе на лоб, давала понять папаше Паржизеку, что она думает об удивительном визите тетушки: «Голубчик, угождай ей во всем! Не перечь, делай вид, что всему веришь!»

Тотчас же вся семья Паржизековых выстроилась перед тетушкой в ожидании дальнейших распоряжений. Но тетушка Каролина не отдала больше ни одного приказания. Предложения, которые она затем произнесла, были повествовательными. И если до сих пор кто-нибудь из членов семьи Паржизеков все еще мог втайне надеяться, что тетушкины дела не так плохи, как кажется, то теперь растаяли последние надежды. Она произнесла следующие знаменательные слова:

– Руженка, хорошо бы мне чего-нибудь поесть. Сегодня в половине четвертого я отправлюсь с Главного вокзала вот сюда!..

И, подняв пухлый указательный палец, тетушка Каролина решительно ткнула им в одну точку на лазурно-синей глади Тихого океана.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ,

в которой выходят наружу некоторые достойные внимания обстоятельства, касающиеся наследства

Оставим теперь семейство Паржизеков и завернем не надолго на 34-ю авеню города Нью-Йорка. Но вовсе не потому, что мы жаждем на нее полюбоваться. Мы просто испытываем необходимость объяснить загадочное поведение тетушки Каролины, которое тесно связано именно с 34-й авеню. Здесь, на шестнадцатом этаже одного серого и неприветливого дома, прибита на двери скромная медная дощечка с надписью:

Неизвестно, выступали ли когда-нибудь мистеры Хейкок и Дудль в качестве адвокатов. Двери их конторы редко открываются. А если нечто подобное иногда и происходит, то через них проникают люди, внешность которых наводит на мысль, что такие клиенты не нуждаются в защите. Скорей наоборот. Все, что им нужно, – это с помощью мистеров Хейкока и Дудля обойти законы.

Поэтому, когда в одно майское утро двери вышеупомянутой конторы раскрылись и на пороге показался подозрительный рыжий мужчина с растительностью недельной давности на лице и в невероятно грязной матросской тельняшке под заплатанной курткой, мистеры Хейкок и Дудль не выразили ни малейшего удивления.

Вошедший снял кепку, с минуту помешкал и, не дождавшись приглашения присесть, незамедлительно приступил к делу.

– Я нашел бутылку, – сказал он отрывисто.

– О-о! – воскликнул мистер Дудль, а мистер Хейкок счел нужным повторить это междометие с вопросительной интонацией.

– Я нашел ее в море, – вытолкнул из себя после минутного размышления рыжий. – Она там плавала. Это было на четвертом градусе южной широты и сто семьдесят пятом градусе западной долготы…

– Где бутылка? – перебил его мистер Дудль.

– Ее у меня нет. А было в ней вот что.

И, порывшись в кармане, матрос извлек оттуда клочок бумаги, на которой заметны были явственные следы времени, сырости и человеческого любопытства. Оба адвоката кинулись к ней в одно и то же мгновение. Быстро пробежав глазами содержание документа, они переглянулись. Мистер Дудль незаметно подмигнул левым глазом, мистер Хейкок – правым. Затем они молча смерили взглядом рыжего.

– Вы состоите в родстве с мистером Арноштом Клапште? – спросил наконец строго мистер Дудль.

– Нет! Какой там!.. Я сроду его не видал! А бумажка что-нибудь да стоит, не так ли?

– Ничего не стоит, – проговорили мистеры Дудль и Хейкок удивительно дружно.

– Что же мне теперь делать?..

– Убираться к дьяволу, – любезно ответил мистер Дудль и открыл дверь. Мистер Хейкок вытолкнул рыжего моряка и захлопнул створки. Когда через минуту страшная ругань в коридоре стихла, оба мистера склонились над бумагой и принялись внимательно изучать ее текст. Вот он:

Я, Арношт Клапште, придворный капельмейстер его превосходительства президента республики Патагонии, следуя на шхуне «Фуэго» к берегам острова Бимхо, во время бури в открытом океане потерпел крушение; не имея надежды на спасение и находясь пока что в здравом уме и твердой памяти, изъявляю сим свою последнюю волю:

Единственной законной наследницей всего моего имущества назначаю девицу Каролину Паржизекову, проживающую в Глубочепах, в Чехословакии, ей принадлежат и моя последняя мысль в этом мире и мои горячие, преданные чувства, которые я питал к ней; я уношу их с собой в могилу такими же чистыми и непорочными, какими были они двадцать лет назад. Мое имущество, движимое и недвижимое, наследницей которого становится упомянутая девица Каролина Паржизекова, состоит по пунктам в следующем: