И. Судникова - Занятные истории Страница 4

– Виноват, матушка, Ваше императорское Величество…

– Ничего, – кротко сказала императрица, не дав заметить, что поняла непристойные выражения, – ничего, Василий Яковлевич, продолжайте; я ваших морских терминов не разумею.

Она так простодушно это сказала, что старик от души поверил, опять сел и докончил рассказ. Императрица отпустила его с чрезвычайным благоволением.

Во время одного из съездов ко двору императрица стояла у окна и заметила, что какой-то кучер, сойдя с козел, гладил и ласкал своих лошадей.

– Я слыхала, – сказала государыня присутствовавшим, – что кучерскими ухватками у нас называются грубые, жестокие поступки, но посмотрите, как этот кучер обходится с животными; он, верно, добрый человек, узнайте, кто его господин?

Ей доложили, что кучер принадлежит сенатору князю Я.П. Шаховскому. Императрица приказала позвать Шаховского и встретила его следующими словами:

– К вашему сиятельству есть челобитчица.

– Кто бы это, Ваше Величество? – спросил удивленный Шаховской.

– Я, – отвечала Екатерина: – ваш кучер добросовестнее всех других; я не могла довольно налюбоваться на его обращение с лошадьми. Прибавьте, прошу, ему за это жалованье.

– Государыня! Сегодня же исполню ваше приказание.

– А чем же вы наградите его, – скажите мне?

– Прибавкою пятидесяти рублей в год.

– Очень довольна и благодарна, – сказала императрица и подала Шаховскому руку.

Екатерина, разговаривая однажды с юным внуком своим, Александром Павловичем, спросила его: какой эпизод в истории ему больше нравится?

– Поступок французского короля Генриха IV, когда он посылает хлеб осажденному им Парижу, – отвечал Александр.

Восхищенная императрица, обняв его, сказала:

– Ты будешь отцом своих подданных!

Слова ее пророчески исполнились.

Екатерина Великая не терпела шутов, но держала около себя одну женщину, по имени Матрена Даниловна, которая жила во дворце на всем готовом, могла всегда входить к государыне, звала ее «сестрицей» и рассказывала о городских новостях и слухах.

Слово ее нередко принималось к сведению. Однажды Матрена Даниловна почему-то начала дурно отзываться об обер-полицмейстере Рылееве.

– Знаешь ли, сестрица, – говорила она императрице, – все им недовольны; уверяют, что он нечист на руку.

На другой день Екатерина, увидав Рылеева, сказала ему:

– Никита Иванович! Пошли-ка Матрене Даниловне что-нибудь из зимних запасов твоих; право, сделай это, только не говори, что я присоветовала.

Рылеев не понимал, с каким намерением императрица давала ему этот совет, однако же отправил к шутихе несколько свиных туш, индеек, гусей и тому подобного. Все это было принято весьма благосклонно.

Через некоторое время императрица сама начала в присутствии Матрены Даниловны дурно отзываться о Рылееве и выразила намерение сменить его.

– Ах нет, сестрица, – отвечала Матрена Даниловна, – я перед ним виновата, ошиблась в нем: все твердят, что он человек добрый и бескорыстный.

– Да, да, – засмеялась царица, – тебе нашептали это его гуси и утки. Помни, что я не люблю, чтобы при мне порочили людей без основания. Прошу вперед быть осторожнее.

Император Павел I

(1754–1801)

Император Павел I, подходя к Иорданскому подъезду Зимнего дворца, после крещенского парада, заметил белый снег на треугольной шляпе поручика.

– У вас белый плюмаж! – сказал государь.

А белый плюмаж составлял отличие бригадиров, чин которых в армии, по табелю о рангах, соответствовал статским советникам.

– По милости Божьей, Ваше Величество! – ответил находчивый поручик.

– Я никогда против Бога не иду! Поздравляю бригадиром! – сказал император и пошел во дворец.

Однажды проезжал император Павел мимо какой-то гауптвахты. Караульный офицер в чем-то ошибся.

– Под арест! – закричал император.

– Прикажите сперва смениться, а потом арестуйте, – сказал офицер.

– Кто ты? – спросил Павел.

– Подпоручик гауптвахты.

– Здравствуй, поручик.

В 1800 году, несколько исключенных из службы офицеров, сосланных на жительство в Смоленск, напившись пьяны, вынесли свои мундиры на двор и, при толпе народа, сожгли их.

Генерал-губернатором в Смоленске в то время был Михаил Михайлович Философов, человек необыкновенного ума и характера. Узнав о безрассудном поступке офицеров, он приказал арестовать их и ждал прибытия императора Павла, который в то время объезжал западные губернии.

Государь узнал об этом дорогою, прибыл в Смоленск в величайшем раздражении и отправился прямо в собор. При входе в храм, губернатор Философов стал в дверях и, расставив руки в обе стороны, не пускал государя.

– Что такое?! – воскликнул император.

– В Священном Писании, – твердо и спокойно ответил Философов, – сказано: Гневный да не входит в дом Божий.

Павел остановился, подумал и сказал:

Я не гневен, я равнодушен: прощаю всех.

– Гряди во имя Господне! – отвечал Философов, отступил в сторону и низко поклонился.

Государь в тот же день пожаловал ему Андреевскую ленту.

При одном докладе министра император Павел сказал решительно:

– Хочу, чтобы было так!

– Нельзя, государь!

– Как нельзя! Мне нельзя?

– Сперва перемените закон, а потом делайте, как угодно.

– Ты прав, братец, – ответил император, успокоившись.

Однажды Павел выехал из дворца на санках прокатиться. Дорогой он заметил офицера, который был настолько навеселе, что шел покачиваясь. Император велел своему кучеру остановиться и подозвал к себе офицера.

– Вы, господин офицер, пьяны, – грозно сказал государь, – становитесь на запятки моих саней.

Офицер встал на запятки за царем ни жив ни мертв. От страха у него и хмель пропал. Едут они. Завидев в сторонке нищего, протягивающего к прохожим руку, офицер вдруг закричал государеву кучеру:

– Остановись!

Павел с удивлением оглянулся назад. Кучер остановил лошадь. Офицер встал с запяток, подошел к нищему, полез в карман и, вынув какую-то монету, подал милостыню. Потом он возвратился и встал опять на запятки за государем.

Это понравилось Павлу.

– Господин офицер, – спросил он, – какой ваш чин?

– Штабс-капитан, государь.

– Неправда, сударь, капитан.

– Капитан, Ваше Величество, – отвечал офицер.

Повернули на другую улицу, и там офицер подал милостыню. Император опять спрашивает:

– Господин офицер, какой ваш чин?

– Капитан, Ваше Величество.

– Ан нет, неправда, майор.

– Майор, Ваше Величество.

На обратном пути, Павел опять спрашивает:

– Господин офицер, какой ваш чин?

– Майор, государь, – было ответом.

– А вот, неправда, сударь, подполковник.

– Подполковник, Ваше Величество.

Наконец они подъехали к дворцу. Соскочив с запяток, офицер самым вежливым образом говорит государю:

– Ваше Величество, день такой прекрасный, не угодно ли будет прокатиться еще несколь ко улиц?

– Что, господин подполковник, – сказал государь, – вы хотите быть полковником? Так вот нет же, довольно с вас и этого чина.

Государь скрылся в дверях дворца, а спутник его так и остался подполковником. Потому что, как известно, у Павла I не было шутки и все сказанное им исполнялось в точности.

Раз, при разводе караула, Павел I, прогневавшись на одного гвардейского офицера, закричал:

– В армию, в гарнизон его!

Исполнители подбежали к офицеру, чтобы вывести его из фронта. На что офицер громко сказал:

– Из гвардии да в гарнизон! Ну, уж это не резон.

Император расхохотался.

– Мне это понравилось, господин офицер, – сказал он, – мне это понравилось, прощаю вас.

Император Александр I

(1777–1825)

Воцарение императора Александра было встречено всеобщим восторгом. Петербургский генерал-губернатор, граф Пален, докладывая об этом государю, сообщил ему, между прочим, что народ с такою жадностью и радостью расхватал манифест о вступлении на престол, что теперь экземпляры его продаются уже по рублю.

– Государь, – прибавил Пален, – вы счастливы: вы любимы народом!

– Я тогда буду счастлив, – отвечал Александр, – когда и через пятнадцать лет увижу то же самое.

Фельдмаршал граф Н.И. Салтыков просил императора Александра при вступлении на престол об определении своего сына президентом в одну из коллегий.

– Я сам молод, – отвечал ему Александр, – и с молодыми советчиками мне делать нечего.

После венчания на царствование Александра I все лица, заключенные в предшествовавшее время в Петропавловскую крепость, были освобождены. Один из арестантов, оставляя каземат, написал на дверях его: «Свободен от постоя». Об этом донесли государю. Он улыбнулся и заметил, что следовало бы прибавить к надписи слово «навсегда».