Иштван Эркень - Семья Тотов Страница 4

Лайош Тот не делал ничего подобного. Судя по всему, уже в самом облике прирожденного пожарника кроется нечто такое, что предотвращает возникновение пожара. Ежедневно обходил он деревню в своей импозантной форме, которая великолепно сидела на его статной фигуре, вступал в разговоры с прохожими, заглядывал к знакомым, и, хотя ни разу даже замечания никому не сделал о нарушении противопожарных правил, стоило хоть где-то появиться дымящемуся окурку, как двое-трое добровольцев бросались его тушить, отталкивая друг друга. И за все четырнадцать лет его беспорочной службы ни разу не возникло ни одного пожара.

Однако влияние Тота не ограничивалось вопросами пожарной охраны. На деревенских свадьбах ему отводили самое почетное место. При спорах о наследстве решающее слово тоже оставалось за ним, и к нему же обращались за советом, если хотели сложить печку. И даже когда кто-нибудь умирал, фельдшера для осмотра покойника звали лишь после того, как Тот выносил свое заключение: «Отмучился, бедняга».

А между тем и в печном деле, и в вопросах юриспруденции, равно как и в медицине, он разбирался не больше, чем всякий другой. Он всегда говорил то, что на его месте сказал бы любой, разве что минутой позже. А поскольку никто не догадывался, что сказанное Тотом рано или поздно им самим пришло бы в голову, брандмейстер прослыл по всей деревне отменного ума человеком. Все, что он делал, он делал правильно. Даже если он отбрасывал в сторону камень, тот непременно ложился в нужной точке, на своем единственно возможном и окончательном месте (где бы ни находилось это место). Ведь авторитет — это как печать: она не имеет ничего общего с документом, на котором стоит, но тем не менее последний лишь благодаря печати и приобретает свою силу.

Так что на месте Тота любой дважды подумал бы, прежде чем среди бела дня пройти по единственной оживленной магистрали Матрасентанны в нахлобученной по самые брови каске.

А он тем не менее подчинился молящему взгляду Маришки, как если бы к нему обратились глаза его любимого сына. Он сдвинул каску на лоб.

— Ну вот, — проворчал он. — Теперь довольно?

— Довольно, — ответила жена. — Ты самый отзывчивый человек, родной мой Лайош.

— Вам даже идет, — добавила Агика. — Да, вы правда стали еще красивее, папочка!

— Лучшего решения нельзя и представить, — подтвердил майор.

Тот с мрачным видом выслушал эти признания его заслуг, и настроение его не улучшилось, даже когда, окружив майора, они двинулись по шоссе к дому. А не будь его каска нахлобучена на глаза, он со спокойной совестью мог бы утверждать, что это было подлинно триумфальное шествие по Матрасентанне. Там, где они проходили, настежь распахивались окна, приподнимались занавески, и в глубине за ними мелькали тени. Сабо вытащили во двор своего параличного деда, а некая Гизи (особа предосудительного поведения) поспешно начала срывать с веревки, на которой сохло белье, оскорбляющие взор принадлежности туалета, что не помешало ей, маскируясь простынями, подробнейшим образом разглядеть гостя Тотов. Попадавшиеся навстречу повозки останавливались, ребятишки бросали игру и разинув рты глядели вслед процессии.

Сам майор не обратил ни малейшего внимания на интерес, проявляемый к его особе. Майора занимали явления совершенно иного свойства. Так, например, он подозрительно заглядывал в сточную канаву перед каждым домом. От него не укрылся обрывок бечевки, змеившейся по бетону и исчезавшей в зарослях сорняков у обочины. Майор опасливо обошел ее и крикнул Тотам:

— Осторожно! Не наступите на нее!

Позднее, когда им навстречу промаршировал отряд бойскаутов и их командир внезапно дунул в свисток, майор моментально исчез за деревом у дороги.

— Как они смеют свистеть, сопляки! — раздраженно бросил он.

Немного погодя, когда они вновь продолжили путь, майор заметил:

— Все время забываю, что я в тылу.

Еще в самом начале встречи, только приехав, майор выглядел заметно усталым. А долгий марш и сопряженные с ним опасности вконец измотали его. Когда процессия добралась до дома Тотов, гость едва стоял на ногах. Он не удостоил своим взглядом ни знаменитые георгины Маришки, ни дивный вид, открывающийся с застекленной веранды, и даже оставил без внимания крепкий сосновый аромат, которым был пропитан весь дом. Безропотно позволил он хозяину и его супруге снять с себя мундир, облачить в пижаму и уложить в постель.

Когда глаза его уже закрывались, он, борясь со сном, успел предупредить Маришку:

— Милая Маришка, если вдруг заглянет переодетая попом старуха и предложит поменять сотовый мед на соль, будьте добры, пристрелите ее.

— Все будет в полном порядке, глубокоуважаемый господин майор, — заверила его хозяйка.

Затем она на цыпочках пробралась на веранду и с затуманенными от слез глазами вздохнула:

— Бедный, бедный, дорогой наш господин майор!

— Сколько он, должно быть, выстрадал! — вторила ей Агика.

Она тоже глотала слезы. Один лишь Тот стоял мрачный и безучастный. Какое-то смутное, тревожное предчувствие не давало ему покоя.

— Хотелось бы только знать, чем это я ему не угодил, — проворчал он.

— Не накличь беды, родной мой Лайош, — тотчас отозвалась жена.

— Я уж и так взглянуть никуда не смею, чтобы не вывести его из терпения, — вслух размышлял Тот.

— Вот увидишь, он непременно полюбит тебя, — ободрила его Маришка. — Пусть только сначала отоспится как следует! Хоть немного придет в себя. Ведь тебя все, все любят!

Тот лишь покачал головой, как человек, не очень-то уповающий на лучшее. И, словно эхо его сомнений, напротив, через улицу, в саду Циприани тоскливо завыла овчарка профессора.

Глава вторая

Майор Варро спал до самого вечера.

У Маришки и Агики дел было по горло. Пока они жарили, парили, стирали и гладили, хозяин дома принимал посетителей. Многим из тех, кто прозевал торжественную церемонию прибытия, не терпелось хоть одним глазком взглянуть на майора. Тот на цыпочках подводил желающих к затворенной двери, приоткрывал ее и шепотом приглашал:

— Смотрите на здоровье.

Он не торопил любопытных. Каждый имел возможность внимательнейшим образом разглядеть спящего гостя — барышня Бакош, учительница, господин приходский священник Томайи, Шандор Шошкути, механик, и многие другие. Последним явился Лёринцке, сосед-железнодорожник, который вроде был приятелем Лайоша еще с тех пор, когда Тот работал на железной дороге, а в глубине души всегда люто ему завидовал.

Эту зависть удваивало то обстоятельство, что после случившегося однажды неудачного маневрирования поездов всю верхнюю часть туловища Лёринцке (кроме левой руки) заключили в гипс, и с тех пор кожа у него постоянно зудела. А зуд, как известно, точит и характер. Еще в полдень, когда майор только что прибыл, Лёринцке привлек всеобщее внимание тем, что демонстративно захлопнул ставни своего дома. Однако теперь и он заявился, да еще прихватил с собой бутылку кислого вина, очевидно в надежде застать майора уже бодрствующим, чтобы угостить его, подпоить, подружиться с ним, а может, и переманить к себе. Но и Лёринцке не продвинулся дальше порога. Там он мог стоять сколько душе угодно и вдоволь любоваться гостем, хотя с отведенного ему места открывалась для обозрения только голая ступня правой ноги майора. Лёринцке сделал вид, что и от этой возможности он в полном восторге.

— Какая очаровательная маленькая нога у господина майора! — заметил он.

— Нога как нога, нормальная, — парировал Тот, подозревая подвох.

— Я и не говорил, что она ненормальная, — прошептал завистливый сосед.

— Но ты как будто принизил ее.

— И в мыслях не было принижать, — запротестовал сосед, который, как видно, и здесь не мог совладать со своим желчным характером. — Я просто слегка удивился, что у такого человека, как майор, и вдруг такая нога.

— Какая «такая»?

— Я же ничего особенного не сказал, — слицемерил железнодорожник. — Вполне нормальная и здоровая нога.

— Ты лучше не умничай! — осадил его Тот, тихонько прикрывая дверь. — У всех майоров такая нога.

Но заноза все же засела в душе. Тот вернулся, приоткрыл дверь и принялся изучать Майорову ступню, которая, если присмотреться, словно и не была частью человеческого тела… Чьего же тогда? Может, ящерицы или другого холоднокровного существа, либо такого создания, какого он еще отродясь не встречал… Тот поскорее прикрыл дверь, уселся в кресло, и тут, на счастье, его сморил сон.

К тому времени, как майору проснуться, Маришка выстирала, высушила и отгладила его мундир, до блеска начистила пуговицы и всякие знаки отличия. Агика же, насколько хватало умения, мягкой тряпочкой протерла Майоровы сапоги, навела на них блеск собственным жарким дыханием и слюной — так молодая кобылица заботливо обихаживает только что народившегося жеребенка. Агика не пожалела времени и сил, и разбитые, потрескавшиеся сапоги ослепительно сверкали, когда майор вышел в них на веранду.