Н. Гоголь - НЕ НОС Страница 4

Иван Яковлевич, ощутив огромную радость, решил перейти мостик и спросить кружку пива в одном из заведений общественного питания по ту сторону мостика, как вдруг заметил в конце моста надзирателя благородной наружности, но в штатском. Он обмер, поскольку за срок своей «отсидки» легко научился распознавать «начальника» от «гражданина начальника», а надзиратель был как раз «гражданином начальником». Но и сам «гражданин начальник» был человеком с большим опытом, потому он не менее легко различал «товарища» от «гражданина» и давно почувствовал в Иване Яковлевиче «гражданина», поэтому он кивал Ивану Яковлевичу пальцем и говорил:

– А подойди-ка сюда, любезный!

Иван Яковлевич, зная форму, снял фуражку и, подошедши, проворно, сказал:

– Здравствуйте, гражданин начальник!

– Нет, нет, любезный, не здравствуйте; а скажи-ка, любезный, что это ты там делал на мосту, да ещё в окружении иностранных граждан из дружественного нам Китая, да ещё в тот момент, когда в университет должен подъехать важный член из Москвы?

– Ей богу, гражданин начальник, проходил мимо, да посмотрел только, шибко ли вода идёт, как там пустые бутылки плавают!

– Врёшь, врёшь! Меня на мякине не проведёшь! Я ведь всё видел и всё знаю, давно за тобой наблюдаю, так что – изволь-ка отвечать, да правду говори!

– Гражданин начальник, коли что не так, прошу прощеньица. Если что нужно, отработаю для вас, компенсирую. – Отвечал Иван Яковлевич.

– Нет, приятель, это пустяки! Всякий готов для меня и отработать, и компенсировать, да ещё и «спасибо» сказать. А вот ты изволь-ка рассказать, что ты там делал? Да ещё в то время, когда рядом такой член из Москвы возникнут должен! И, опять же – иностранные граждане фото делают!

Иван Яковлевич побледнел. Он ясно вспомнил зонную баланду, оловянные кружки и миски, железные койки, свод «правил» и «понятий», «паханов»… Но здесь происшествие совершенно закрывается туманом, и что далее произошло, автору решительно не известно.

II

Старший инспектор налоговой полиции Санкт-Петербурга бывший майор Ковалёв проснулся в восемь часов утра, – и сделал как обычно губами: «прврта…». Ковалёв, впрочем, сам не мог растолковать себе причину этого странного буквосочетания – «прврта…», но старик Фрейд, вооруживший нас необходимым объёмом знаний, легко обнаружил бы корни этого странного явления в далёком прошлом майора. Эта привычка возникла у него как сладкое воспоминание о тех радостных армейских буднях, когда он бодрым шагом, подтянутый и свежевыбритый, надушенный Тройным одеколоном, входил в солдатскую казарму и зычно кричал: «первая рота – подъём!», и гонял офицерским ремнём зазевавшихся салаг по казарме, изо всех сил лупя их по тощим задницам. Читатель может убедиться сам, что «прврта…» – это не что иное, как «первая рота», только произнесённое не на выдохе, а на вдохе.

Ковалёв потянулся, лёжа в кровати, встал, поскольку долго залёживаются в постелях только штатские, и пошёл в туалетную комнату, для того, чтобы облегчится. По привычке стянув левой рукой край пижамы почти до колен, он опустил правую руку вниз для того, чтобы достать из широких штанин… Но к величайшему изумлению его правая рука ничего не нащупала. Испугавшись, Ковалёв стянул с себя полностью штаны пижамы и, согнувшись, внимательно заглянул в низ живота: точно, ничего нет.

– Ни х… себе! – Вскричал Ковалёв, и никогда ещё раньше этот возглас не был так близок к истине, как именно в это утро. Вообще, майор Ковалёв, как и многие другие пехотные майоры, не особенно стеснялся в выборе выражений, хотя в присутствии женщин предпочитал помалкивать.

Он начал тереть глаза и тянуть себя за нос и уши, чтобы узнать: не спит ли он? Точно, не спит. Ковалёв бросился в прихожую, где на стене висело несколько кривое, но достаточно большое зеркало, и распростёрся перед ним в позе роженицы. Выгнув шею, он взглянул в зеркало: точно нет!

Тут он схватил себя за оставшиеся на голове реденькие волосы:

– Говорила мне мать родная: «Мысль материальна! Что накаркаешь, то и получишь». Вот – сбылось!

Мгновенно одевшись, он решил не пить свой утренний кофе (а в Питере все по утрам пьют только кофе), а сразу же поехать к одному знакомому ветеринару, с которым Ковалёв, после очередного футбольного или хоккейного события, любил как следует выпить. Знакомый ветеринар, внимательно осмотревши Ковалёва, в задумчивости покачал головой: «на кастрацию не похоже. Я сам кастрировал и кастрирую живность, когда хозяйки просят… Всяких кобелей кастрировал, но такого… Нет, решительно не знаю как это у тебя, друг мой любезный, х… отвалился – следов насилия не видно – не отрезан, не откусан, не оторван. Отвалился сам».

– Как это он сам отвалился? – Возмутился Ковалёв. – Нечто он лист дубовый какой или перо Жар Птицы?

– Как отвалился, – не знаю, но то, что насилия не было – ты и сам говоришь. А ступай-ка, брат, в Военно-медицинскую академию – на Загородном проспекте есть хирургическое отделение. Тебя там, как офицера запаса, могли бы бесплатно осмотреть медики и определить суть происшествия, а может, и протез бы какой вставили. Намедни мужик один нос поломал, так они ему из консервной банки из под шпрот, которыми закусывали, такой бандаж сделали – в три дня всё срослось.

Ковалёв, подумавши, согласился. Пример с консервной банкой показался ему весьма убедительным. Если уж военные медики нос из консервной банки выращивают, то, пожалуй, и что другое у них вырастет. Сам того не осознавая, в глубине души Ковалёв согласился идти в академию в тайной надежде на то, что какой-нибудь военный хирург, посмотрев его, скажет:

– Обычное, мол, дело! У каждого второго майора обычно так происходит. Линька такая своеобразная – один х… выпал, новый отрастёт, вот только надо режим соблюдать и попить такие таблетки, да водочный компресс приложить… А так – обычное дело! Вот был у меня как-то аналогичный случай в Кушке…

Но между тем совершенно необходимо рассказать кое-что о самом Ковалёве, чтобы читатель мог понять, что же такое представляет собой этот налоговый полицейский. Налоговых полицейских, призванных защищать Родину от нерадивых налогоплательщиков, было создано в ельцинские годы достаточное количество. Когда бывшие советские военные офицеры, ставшие военными российскими офицерами, столкнулись с тем, что родное правительство им не платит, они задумались о своём будущем. Кто-то нашёл себя в войне с Чечнёй – полевые, солдатский харч, утварь чеченских домов, продажа боевикам оружия и боеприпасов, захват и последующая продажа родственникам заложников… да мало ли чем ещё может компенсировать на войне свои затраты получивший от Родины «фигу с маслом» офицер? Главное, была бы фантазия, чей полёт упирается только в ещё более масштабный полёт фантазии вышестоящего начальствующего состава.

Так вот, Ковалёв был не из тех, у кого фантазия была изощрённой, и после того, как фантазии начальствующего офицерства он не реализовал, его быстренько вернули в самую глубинку России в часть, стоявшую в Сибири под Бадарминском. Помучавшись с годик с доходягами-призывниками (ох, не тот нынче призывник пошёл!), майор Ковалёв решил уйти в отставку. Тут очень кстати умерла его питерская тётушка, не имевшая наследников, но вовремя приватизировавшая комнату в коммунальной квартире на Вознесенском проспекте, и Ковалёв переехал в Питер. Как военный, ушедший в отставку, он подал заявление в налоговую полицию, и после долгих подмазываний и подлизываний, Ковалёв, наконец, стал налоговым полицейским.

Россия такая чудесная земля, что если скажешь об одном майоре, который стал налоговым полицейским, то все майоры и даже генерал-майоры, ставшие налоговыми полицейскими, сразу же подумают о себе. Более того, капитаны, стремящиеся стать майорами и подполковники, бывшие когда-то майорами, тоже примут всё сказанное на свой счёт. И так во всём. Я даже знавал одну тётушку, которая, узнавши о событиях, правдиво описываемых в этой повести, всё целиком восприняла на свой счёт, хотя очевидно, что у неё не могло быть того, что потерял майор Ковалёв. Но – это не причина для того, чтобы эта дама, выразительно закатывая глаза к потолку, не произносила с глубоким вздохом: «Как я при этом страдала»!

Ковалёв был типичным майором, дававшим своим солдатам типичное задание: «разобрать к одиннадцати нуль-нуль автомат Калашникова и Устав».

Майор Ковалёв имел обыкновение каждый день прогуливаться по Невскому проспекту от Большой Морской улицы до Фонтанки и обратно. Он носил исключительно рубашки тёмного цвета, какие обычно носят офицеры запаса, не имеющие жён, либо наоборот, имеющие очень практичных жён, которые обычно говорят, мол, нечего светлые рубашки носить – стирального порошка на тебя не напасёшься! Бытует, например, мнение, что у холостяка по всей квартире обязательно разбросаны грязные носки, но это мнение высказывают, в основном женщины, предполагающие, что без их участия мужчина уже не человек, а чёрт знает что – животное грязное какое-то, занимающееся исключительно разбрасыванием носков по всей квартире! Может быть, в отдельных случаях бывает и так, но у Ковалёва грязные носки не валялись по всей квартире, отнюдь. Они аккуратно лежали в одном месте, а именно справа от кровати, и каждую субботу отправлялись в стиральную машину вместе с майками и рубашками в стирку. Если по дороге какой носок и выпадал из охапки, то это не означает, что носки были "разбросаны" по всей квартире, тем более, что он обнаруживался сразу после потери и помещался в стиральную машину вместе со своими собратьями.