Александр Федотов - Макароны по-флотски (сборник) Страница 41

– А что у тебя в руке, сынок? – тихо спросил он, улыбаясь ещё шире и ласковей.

– Пакет…

В голове у меня зашумело. Я почувствовал, как холодею.

– Ну, давай вместе посмотрим, – Большой Зам протянул руку…

В коридоре, где-то слева, раздался шум. Большой Зам машинально повернул голову. Этого мгновения было достаточно. Как бывает в критических ситуациях, мозг взял на себя управление действиями. Я ещё не успел полностью осознать происходящее и оценить возможные последствия, но резко отодвинул в сторону локоть Большого Зама, рванул на себя броняшку и выскочил на верхнюю палубу.

– Стоя-а-а-ать!!!»

Дикий вопль, несшийся мне вдогонку, я услышал уже на полпути к кубрику. Я даже не обернулся.

– Большой Зам! Прихват! – выпалил я, слетев по трапу в кубрик.

А из репродуктора уже брызгал слюной Замполит:

– Команде корабля построиться по сигналу «Большой сбор» на юте!!!

– Ну, молись, дух! – погрустневшие годки, даже не вспомнив про макароны, потянулись из кубрика на ют – строиться. За ними, возбужденно перешептываясь, в предвкушении интересного зрелища потянулось и всё остальное население кубрика.

В опустевшем кубрике остались только мы, четыре карася-однопризывника: Олег Гнутов, Виталя Михайлов, Лёша Сагалаков и я. Понурые лица моих друзей выражали солидарность и сочувствие, а их голодные взоры были нацелены на тёплый пакет макарон, всё еще зажатый в моей онемевшей руке.

– Шура, чё с макаронами-то делать думаешь? – как бы между прочим, спросил Олег.

– А чё делать? Есть будем. Все равно – писец! Скажу, что за борт уронил.

Я уселся на рундуки и разложил перед собой пакет:

– Налетай!

Второго приглашения не требовалось. Из репродуктора орал Большой Зам. А мы расположившись вокруг пакета, поочередно, стараясь не жадничать, руками вытаскивали из него ещё теплые офицерские макароны. В считанные секунды все улики были уничтожены.

– Вкуснота! – Сагалаков старательно облизывал свои жирные пальцы.

Наступила пауза. Друзья вопросительно, с сочувствием смотрели на меня.

– Надо идти, Шура.

Я и сам понимал, что надо. Опустив голову и с трудом передвигая ватными ногами, я поплёлся вверх по трапу навстречу своей участи. Как я дошёл до юта, не помню. Все было как в тумане. Толпа людей. Вопли Большого Зама.

– Где он?!! Где!??

Несколько пар услужливых рук вытолкнули меня на палубу перед строем.

– Где пакет?!! – орал мне в лицо, дыша чесночным перегаром Большой Зам.

– Уронил за борт…

– Почему не остановился по приказу!!!

– Не слышал.

– Что было в пакете?!!!

– Ничего. Просто пустой пакет…

Я опустил голову.

Щёки Большого Зама пошли красными пятнами. Он заходился в крике, брызгал слюной, то и дело срываясь на визг. В ушах у меня звенело, лица вокруг смешались в общую массу. Я лишь смутно улавливал отдельные обрывки бивших в меня как из пулемета фраз.

– Зелёный, как сопля!!!.. Неповиновение приказу!!!.. Семь суток ареста!!! Сгною!!!..

Слова Большого Зама гулко отдавались в моей голове. Но мне казалось, что эти слова были совсем не те, что действительно хотел сказать мне Большой Зам. Все его существо с налившимися кровью, заплывшими жиром щелками глаз кричало: «Расстрелять!» Но времена нынче были не те, «гласность» (твою мать!) и «перестройка» – не поймут.

– Семь суток ареста!!!

И последнее, что я услышал:

– Пятнадцать минут на сборы! Лейтенант, уведите!

…Только через двадцать лет после моей демобилизации я узнал, что для того, чтобы поместить кого-нибудь на переполненную Владивостокскую кичу, тамошнему коменданту гауптвахты, старшему мичману Левицкому офицеры давали взятки в виде «шила» (спирта), краски или какого-нибудь другого нужного, но дефицитного товара. А с нашего крейсера на кичу месяцами никого не брали из-за того, что Большой Зам однажды обманул коменданта, не додав обещанного. Что тогда Паша Сорокопут всучил за меня Левицкому, я не знаю, но это, наверняка, было что-то очень хорошее. Меня, зеленого карася, по личному звонку Большого Зама, оформили на переполненную гарнизонную кичу через час после объявления ареста.

Полупидор

Если ему как следует дать по башке, и оттуда ничего хорошего не вылетит, кроме соплей, то сразу видно – или режимщик, или политработник.

(Фольклор)

Справка : Форма № 5 – зимняя – Шапка-ушанка, фланелевая рубаха, форменная рубаха, тельняшка, черные брюки, однобортная шинель, галстук, черные ботинки, поясной ремень, перчатки. (Выписка из Правил ношения военной формы одежды)

По прибытии на кичу сопровождающий офицер провел меня тёмным пахнущим сыростью коридором до обшарпанного казенного кабинета и передал с рук на руки коменданту гауптвахты – старшему мичману Левицкому.

– К Полупидору повели, – услышал я негромкий голос из глубины коридора.

Так я впервые в своей жизни столкнулся с этим персонажем, с маленькими бегающими глазками, упивающимся своей властью над людьми и известным всем сидельцам Владивостокской кичи по кличке «Полупидор». Почему «Полу», я не знаю, но есть догадка, что он был настолько «П****», что даже звания «целого» не заслуживал.

Одетый в шинель под ремень и черную шапку-ушанку, с мешком сухого пайка в руке, я стоял в полутемном тюремном коридоре перед комендантским кабинетом, ожидая своей участи. Полупидор сидел за облезлым письменным столом и медленно писал что-то в потрепанном вахтенном журнале при свете зелёной библиотечной настольной лампы. Прошло две минуты, прежде чем комендант соизволил поднять на меня свои мутные с красными прожилками глаза:

– Оборзел, дух. Нехорошо это, – медленно, с расстановкой сказал Полупидор. – Моя фамилия старший мичман Левицкий. Запомни.

Я запомнил.

– Форма одежды – трусы – прогары! – рявкнул вдруг комендант.

От неожиданности я растерялся и не двигался.

– Ты что, совсем мутный? Только когда по кумполу бьют, понимаешь?

– Я думал….

– А вот думать-то как раз не надо. Я сказал: форма одежды – трусы – прогары!.. Время пошло!

Я бросился расстегивать ремень. Пальцы путались в пуговицах шинели. На пол полетели шапка, штаны, голландка. Через минуту я уже стоял перед мичманом по стойке «смирно» в синих уставных, семейных трусах и ботинках-прогарах.

Полупидор скучающе смотрел на меня:

– Не уложился. Форма одежды номер пять!

Я снова бросился исполнять приказание и через короткий промежуток времени, запыхавшись, стоял, перед комендантом в шинели и зимней шапке.

– Форма одежды – трусы – прогары, – лениво скомандовал старший мичман, не поднимая глаз от журнала.

Я снова стал расстегивать шинель…Я потерял счет командам. Я раздевался и одевался, а комендант, деловито позевывая, писал что-то в своём журнале. Минут через двадцать Полупидор угомонился:

– Головко! – крикнул он в коридор.

На пороге кабинета тотчас появился матрос с пышным чубом на гладко выбритой голове.

– Тебе, дух, чуб по статусу не положен, – сказал Левицкий, обращаясь ко мне. – Наголо его! – кивнул он матросу.

Головко принёс стул, собственноручно усадил меня в коридоре напротив раскрытой в комендантский кабинет двери и стал тупой ручной машинкой для стрижки волос выдирать с корнем мои волосы.

– В камеру – к карасям! – скомандовал Полупидор, когда моя голова приобрела неровно оболваненный лысый вид.

– Пошли, дух, – Головко подтолкнул меня в спину и повел по тюремному коридору в камеру.

Камера

Плохая примета – ехать ночью … в лес … в багажнике.

(Фольклор)

Обшарпанная железная решетка с лязгом задвинулась за мной, и я оказался в камере. В нос ударил кислый запах сырости и мочи. Прищурившись, я огляделся. Зарешеченное двойной решёткой окно, утопленное в стене, как в бойнице, почти не давало света и лишь тускнело из глубины желтым пятном с грязными разводами. Одинокая лампочка под потолком скудно освещала испещрённый нацарапанными изречениями длинный деревянный стол. Этот стол, тянулся от окна до двери и делил камеру на две равные части. Кроме стола меблировку камеры дополняли только четыре трубы. Две из них тянулись по обеим сторонам стола, заменяя скамейки. Две другие тянулись параллельно им, вдоль стен. Оригинальное бытовое назначение последних мне стало понятно чуть позднее.

– Проходи, зёма! – раздалось из полумрака.

Я сделал шаг вперёд. Навстречу мне поднялся паренёк в помятой матросской форме.

– Саша, – протянул руку я.

– Лёха.

Мы обменялись рукопожатиями.

В камере, кроме Лёхи, оказалось ещё два обитателя. Они особнячком сидели по другую сторону стола.

– Саша, – протянул я руку ближнему из них. Тоскливого вида паренёк нерешительно привстал, опасливо косясь на Лёху. Лёха вдруг спохватился и поспешным движением отвёл мою руку в сторону: