Роберт Ладлэм - Дорога в Гандольфо Страница 47

Боже мой, вспомогательный персонал!

Да он и в самом деле смог бы похитить папу римского!

Весь этот чертов мир просто с ума посходил!

Больше всего его волновала следующая мысль: как остановить Маккензи Хаукинза?

Но при этом у него два пути: первый — засадить самого себя в тюрьму, и второй — каким-то образом избавиться от смертоносных объятий мафии, пэров, нацистов и особенно арабов, старающихся прикрыть творимые ими грязные дела красивыми словами.

Наконец он разыскал свой вагон — из тех, что приобрели всемирную известность благодаря Рексу Харрисону и Маргарет Локвуд. Тени прошлого в купе с черными бархатными воротничками и монотонное постукивание металлических колес о металлические же рельсы создавали напряженную обстановку ожидания чего-то ужасного. Казалось, стоит только отдернуть занавеску с огромных окон скользящих дверей, и взору твоему предстанут дьявольские лики.

Ночной поезд «Восточный экспресс»... Медленным наплывом показываются руки в черных перчатках. Они тянутся за отвороты темных плащей и так же не спеша вытягивают смертоносные пистолеты, поблескивающие вороненой сталью. Поезд трогается.

— Ах, как прекрасно! Я просто не верю глазам своим! Вот где мы встретились с вами, майор! По дороге в Цюрих!

Удивляться было нечему: грациозная Джинни действовала точно по графику.

Регина Соммервил Хаукинз Кларк Мэдисон Гринберг, стоя в коридоре возле крайнего купе, говорила в окно, окантованное деревянной рамой. Потом отодвинула дверь и наполнила помещение ароматом цветущей магнолии, Сэм сидел у окна, молчаливый, погруженный в невеселые думы.

— .Твое чувство времени просто поразительно. Поезд трогается — и входишь ты. Ну а если бы я сошел вдруг в Люцерне, ты бы стала вопить, что меня похитили.

— О чем ты это? Надеюсь, ты еще не забыл отель «Беверли-Хиллз»? Что касается меня, так я никогда не забуду этого.

— У моих воспоминаний нет ни начала, ни середины, ни конца. Мир, лежащий в обломках, словно тысяча разбитых зеркал, погряз во внебрачных связях. Мы бесчестим себя, живя представлениями времен Содома и Гоморры... Кстати, скажи, ради Бога, каким образом оказалась ты здесь, в поезде, следующем в Цюрих? И притом именно в этом вагоне?

— Ну, это так легко объяснить, милый! Я сделала кучу снимков в Женеве для одного американского агентства. Но, кажется, они столь порнографичны, что если их и удастся тиснуть, то только вне Штатов.

— Где Женева, а где Цюрих?! Могла бы придумать что-нибудь и получше. А эти снимки отошли в гарем Хаукинза. Будь добра, исполни эту маленькую просьбу.

— Ладно, даю слово. Вижу, ты перешел в наступление! — Регина распахнула пальто и уперла руки в бока, широко расставив локти. Ее сверкающие глаза уставились в лицо Сэма Дивероу, словно жерла двух пушек. — Не думаю, что тебе есть на что жаловаться. Все мы по собственной воле оторвались от комфортных условий жизни, шатаемся как неприкаянные по всему свету, лезем без оглядки во всевозможные передряги — вперед, вперед, вперед! — и осторожно оглядываемся назад... Одним словом, мы рассчитываем, что нас минуют все горести и печали, и в то же время не забываем и о своем личном благополучии. А что нам остается делать, любимый? И ради чего? В общем, все это ерунда! Абсолютно ясно: ерунда, и больше ничего!

Регина сменила вызывающую позу и заплакала. Открыла сумочку, вынула из нее бумажный платок и, вытирая слезы, села напротив Сэма.

Бедная, несчастная маленькая девочка!

— Ну что ты, милая? Перестань, — участливо проговорил Дивероу. Как и большинство мужчин, он был беспомощен перед женскими слезами.

Регина всхлипывала, грудь ее сотрясалась. Сэм поднялся с сиденья и опустился перед ней на колени.

— Все хорошо. Все в порядке. Так что плакать ни к чему.

Задыхаясь от рыданий, Регина с признательностью посмотрела на него.

— Ты не станешь презирать меня? Ну, скажи честно, ты будешь презирать меня?

— За что же мне презирать тебя? Ты такая красивая, милая... Кончай же реветь, ради Бога!

Она прижалась лицом к его лицу, и их губы слились в долгом поцелуе.

— Прости, дорогая, но я как выжатый лимон. Напряжение было свехчеловеческим. Дни и ночи я сидел на телефоне, пытаясь дозвониться до тебя, и, конечно, терзался и надеялся на чудо. Поверь, я действительно очень скучал без тебя...

Пальто Джинни превратилось в теплое, очень удобное одеяло. Большие, мягкие лацканы его распахнулись, пропуская внутрь руки Сэма. Регина схватила их и положила его ладони на нежные и теплые округлости, скрывавшиеся под шелковой блузкой.

— Так-то лучше. И хватит хныкать. — И это было все, что он сумел сказать ей, вложив в свои слова всю нежность, на какую был способен.

В ответ она прошептала ему на ухо:

— Ты помнишь те чудесные старые английские фильмы, в которых рассказывалось о происшествиях, случавшихся в таких же вот поездах, что и наш?..

— Конечно, помню. Там еще Рекс Харрисон спасает Маргарет Локвуд от чудовища в образе Конрада Вейдта...

— Пожалуйста, закрой поплотнее дверь и запри. И еще... эти чертовы занавески!.. Задерни их.

Дивероу поднялся с колен. Задвинув дверь, он повернул рукоятку замка, задернул занавески и вернулся к Регине. Она скинула пальто и предупредительно разложила его на мягком сиденье купе.

Под ними раздавались скрежещущие удары металла о металл, словно бы утверждая неотвратимость их путешествия, скрашенного плотскими наслаждениями. А за окном бесконечной цепочкой тянулись красивейшие, пейзажи Швейцарии, медленно погрузившиеся в предвечерние сумерки.

— Сколько еще до Цюриха? — спросил Сэм.

— Достаточно, — улыбнулась Регина и начала расстегивать блузку. — Но учти — это последний перегон.

Глава 18

В Цюрихе Хаукинз зарегистрировался по фальшивому паспорту в отеле «Аккорд». Паспорт он купил в Вашингтоне у агента ЦРУ, который, продавая документ, почему-то не удосужился вписать в него дату ухода генерала в отставку. Этот же тип предлагал для продажи также целый набор разнообразных париков и кинокамер для скрытой съемки, но Маккензи от всего этого отказался. Вселившись в номер, Маккензи первым делом, спустился в холл и договорился со старшим оператором отделения связи: наличные — за сотрудничество. Сумма была приличной — сотня зелененьких! Так что все телефонные разговоры и телеграммы на его имя должны были проходить только через этого служащего.

Вернувшись к себе, Хаукинз выложил на стол семь досье — свою последнюю подборку. Он был доволен. Эти люди — самые ловкие и умелые специалисты в своих областях. Оставалось только нанять их. Но эта задача его не смущала: он знал, что является достаточно квалифицированным вербовщиком.

Ему было известно, что четырех из семи он сможет отыскать по телефону, а трех остальных придется «доставать» телеграммами. Правда, телефонные контакты в подобных случаях нежелательны, так как не исключено, что хотя бы один из разговоров может быть засечен теми, кому не положено ничего о нем знать. Учитывая данное обстоятельство, Мак решил воспользоваться хитроумными кодами прошлых лет. Один звонок нужно было сделать в баскскую рыбацкую деревушку на берегу Бискайского залива, другой — в городишко на Крите, третий — в Стокгольм, сестре специалиста по шпионажу, в данный момент — священника скандинавской баптистской церкви, и, наконец, четвертый — в Марсель, где нужный Хаукинзу человек служит рулевым на портовом буксире.

Сколь разнообразна география этих звонков — в Бискайю, на Крит, в Стокгольм и в Марсель! В дополнение, ему предстояло отправить телеграммы в Афины, Рим и Бейрут. Размах что надо! Начальники многих разведок могут только мечтать о таком!

Маккензи скинул пиджак, бросил его на кровать и достал из кармана рубашки сигару. Отгрыз кончик и прикурил. Часы показывали девять двадцать. Дневной поезд на Церматт отходил в четыре пятнадцать.

Впереди — еще семь часов. Будет добрым знаком, если все потенциальные наемники окажутся на месте. Семь часов — и семь завербованных офицеров.

Хаукинз взял со стола три досье и положил перед телефоном: сперва он отправит телеграммы.

Без двадцати двух минут четыре Хаукинз положил телефонную трубку и сделал пометку красным карандашом в досье, озаглавленном: «Марселец». Это был его последний звонок. Оставалось лишь ждать два ответа — на телеграммы, отправленные в Афины и Бейрут: из Рима ответили еще два часа назад, хотя с ним было труднее связаться, чем с другими абонентами.

Телефонные разговоры проходили достаточно гладко. В каждом случае трубку снимал кто-то из домочадцев — мужчины и женщины. Маккензи, проявляя такт, отделывался общими фразами, подбирая соответствовавшие обстановке, но малозначащие слова, и завершал беседу просьбой, чтобы тот, кого он ищет, перезвонил ему.

Ни с одним не случилось заминки. Свои предложения он делал на понятном каждому из них языке. И начинал с выражения «желтая гора». Его семи собеседникам выпала удача, о какой мог только мечтать любой стоящий агент: ведь «желтая гора» — это пятьсот тысяч долларов, к тому же заранее переведенных в банк во избежание недоразумений. «Контроль безопасности» означал ни много ни мало, как «не подконтрольные никому расчетные банки», не имеющие никаких связей с международными контрольными агентствами. «Фактор времени» — это шесть-восемь недель, необходимых для сложной технической и иной подготовки к операции. И, наконец, Хаукинз, как их будущий начальник, дал понять, что он оказал неоценимые услуги правительствам многих государств Юго-Восточной Азии, о чем свидетельствуют крупные счета, открытые на его имя в Женеве.