Irag Pezechk-zod - Дядюшка Наполеон Страница 47

— Ну и что. Ничего страшного.

Я догадался: Маш-Касем сообщил дядюшке, что возле автомобиля стоит индиец.

Шагая к воротам, дядюшка громко обещал детям привезти из Кума гостинцы, а взрослым говорил, что непременно за них помолится у святыни.

Автомобиль бывшего начальника канцелярии стоял у ворот. Тюк с дядюшкиными вещами был уже на крыше машины. Рядом с воротами прогуливался индиец. Увидев его, дядюшка сказал:

— Хорошо, что вы здесь оказались, сардар. Теперь смогу и с вами попрощаться.

— Счастливого пути, саиб.

Дядюшка сел на заднее сиденье, а Маш-Касем устроился рядом с шофером. Дядюшка продолжал разговаривать с индийцем:

— Да, давно уже я не ездил поклониться святыне…

Индиец перебил его:

— А вы не боитесь, саиб, что дорога туда теперь мало-мало не безопасная?

— Нет, почтеннейший, это все слухи. Там давно уже спокойно. Ну а кроме того, мы верим, что святые сами охраняют паломников.

Родственники толпились возле машины, но индиец все не отходил. Асадолла-мирза, который, как я ожидал, будет особенно внимательно следить за этим разговором, строил глазки и подавал знаки леди Махарат-хан, глядевшей сквозь сетку окна на улицу. Я с волнением смотрел на индийца. А тот все продолжал задавать вопросы.

— Саиб, а жену свою вы с собой не брать?

Дядюшка, хотя внутри у него, наверно, все кипело, спокойно ответил:

— Нет. Я еду всего на несколько дней.

— Но, саиб, пусть даже ненадолго, а разлука всегда грустно. Как писал поэт: Зачем я покорился нас разлучившей буре?! В Лахоре я сейчас, но сердце — в Нишапуре.

Я впился глазами в дядюшку. Услышав от сардара Махарат-хана упоминание о Нишапуре, дядюшка дернулся, словно его ткнули оголенным электрическим проводом, и на секунду застыл с открытым ртом, остолбенело глядя на индийца. Потом, с трудом выговаривая слова, приказал шоферу:

— Мамад-ага! Поехали!

Шофер включил зажигание, нажал на газ, и все отступили на шаг назад. Машина двинулась по улочке, подымая пыль.

Я подошел к Асадолла-мирзе и заглянул ему в глаза. Он положил руку мне на плечо и тихо сказал:

— Дядюшкина песенка спета. Спи теперь спокойно.

В это время дядюшкина жена громко объявила:

— Не забудьте все прийти сегодня вечером… По случаю отъезда аги буду угощать вас аш-реште![25]

Асадолла-мирза подскочил к собиравшемуся уходить индийцу и негромко сказал:

— Сардар, вы это прекрасно сказали… браво! — И, повысив голос, продолжил: — Ханум сегодня в честь отъезда супруга приготовила аш-реште. Прошу вас с супругой вечером к нам пожаловать.

Родственники изумленно уставились на Асадолла-мирзу — у нашей семьи были не такие близкие отношения с индийцем, чтобы приглашать его в гости. Но жена дядюшки не могла позволить себе показаться нерадушной и заявила:

— Конечно, конечно! Добро пожаловать!

Индиец начал вежливо отказываться:

— Нет, саиб, что вы!.. Не буду вам мешать. Будет другой день, будет другой случай…

Но Асадолла-мирзу было уже не остановить:

— Моменто, сардар. Вы нам все равно что брат. Как вы нам можете помешать?! Клянусь вам, ханум обидится, если вы откажетесь… — и повернулся к дядюшкиной жене: — Разве я неправду говорю, ханум? Я ведь знаю ваш характер. Вы же обязательно обидитесь.

— Саиб, может быть, моя жена занята… Может быть, я смогу один приходить…

— Что ж, если ваша супруга занята, вы не должны оставлять ее дома одну. Тогда, конечно, приходите в другой раз. Но я прошу вас, сначала спросите у нее. — И Асадолла-мирза бросил взгляд на окно дома Махарат-хана. Увидев, что англичанка по-прежнему смотрит на улицу, князь крикнул:

— Миледи!.. Леди Махарат-хан!..

Когда она высунулась из окна, он на своем ломаном английском пригласил ее на ужин. Леди Махарат-хан без всяких церемоний ответила, что, если ее муж ничем вечером не занят, она с удовольствием придет.

— Ну? Слышали, сардар? Итак, мы вас непременно ждем. Вы нам большую честь оказать делать!

Индиец пообещал прийти, и все провожавшие дядюшку вернулись в сад. Я снова подошел к Асадолла-мирзе:

— Дядя Асадолла…

Но он не дал мне договорить:

— Подожди, подожди… Эй, Дустали-хан! Ты сегодня вечером глазам своим воли не давай! Сардар Махарат-хан дома держит в клетке двух очковых змей, и стоит кому-нибудь не так посмотреть на его жену, он одну из этих змей подкладывает наглецу в постель. И ничего смешного в этом нет! Не думай, пожалуйста, что я шучу! Хочешь, могу хоть сейчас повести тебя к нему в дом и показать клетку?

Асадолла-мирза сказал это так серьезно, что Дустали-хан побледнел:

— Чтоб ты помер, Асадолла! Неужто это правда?

— Чтоб ты сам помер! Он, конечно, никому не объясняет, зачем этих змей держит, и вообще даже не говорит, что они у него есть. Но леди Махарат-хан однажды мне все рассказала.

Дустали-хан огляделся по сторонам:

— Прошу тебя, не упоминай при Азиз-ханум имени леди Махарат-хан, потому что она тотчас решит, что я завел с англичанкой шашни. В прошлом году она ведь устроила весь этот скандал тоже из-за твоих шуточек.

Глава двенадцатая

Под вечер все ближайшие родственники собрались в доме дядюшки Наполеона. Я безмерно радовался возможности свободно говорить с Лейли, не чувствуя на себе подозрительный взгляд дядюшки, но каждый раз, стоило мне вспомнить о дядюшкином путешествии, меня охватывала ужасная тревога. С тех пор, как он отбыл, прошло уже несколько часов, и я не знал, где он в эту минуту. Асадолла-мирза заверил меня, что дядюшка не поехал в Нишапур, но в то же время я прекрасно знал дядюшку и понимал, что он ни в коем случае не поедет и в Кум, так как, по словам Маш-Касема, англичане находились всего в пятнадцати километрах от этого города. Так где же он сейчас?

Меня подмывало спросить Асадолла-мирзу, что он думает по этому поводу, но князь был настолько занят разговором с леди Махарат-хан, что я не мог к нему подойти.

В разгар общего веселья отца вызвали в прихожую. Надеясь, что поступили какие-то новости от дядюшки, я вышел за отцом. В прихожей его ждал сын проповедника Сеид-Абулькасема. Он сказал, что проповедник просит моего отца срочно зайти к нему. Вначале отец наотрез отказался, говоря, что он не переступит и порог дома этого негодяя, но сын Сеид-Абулькасема настаивал, повторяя, что дело крайне важное, и отец в конце концов согласился. Я упросил его взять меня с собой.

— Хорошо. Можешь пойти со мной, хотя я не понимаю, чего ради ты хочешь променять веселый вечер в гостях на визит к проповеднику!

Когда мы подошли к дому Сеид-Абулькасема, его сын сначала огляделся по сторонам, потом постучал в ворота условным стуком. Открыл сам проповедник и тотчас торопливо потащил нас в глубину двора.

— Прошу вас, пройдите в залу.

Отец, а за ним и я вошли в просторную комнату с пятью дверями и замерли от изумления: на тюфяке, откинувшись на подушки, восседал дядюшка Наполеон в своем дорожном костюме. В углу комнаты на полу расположился Маш-Касем.

— Вы?… Как вы здесь оказались?… Разве вы не поехали?

Осунувшееся лицо дядюшки Наполеона было бледнее обычного. Хриплым шепотом он сказал:

— Присаживайтесь, я сейчас все расскажу. Но я звал вас одного, зачем вы привели с собой…

— Сын Абулькасема ничего мне не объяснил, — перебил его отец. — Он только сказал, что у проповедника ко мне какое-то дело.

Дядюшка повернулся ко мне:

— Голубчик, выйди на минутку во двор. Мне нужно поговорить с твоим отцом с глазу на глаз.

Я немедленно вышел из комнаты. Во дворе Сеид-Абулькасем садился на осла, собираясь куда-то отбыть. Увидев меня, он сказал:

— Дорогой, я своего сына отослал по делам. Закрой за мной ворота, а дядюшке своему скажи, что я через полчаса вернусь.

Я закрыл за ним ворота. Жены проповедника дома не было, сына — тоже. Все складывалось как нельзя более удачно. Я притаился за одной из пяти дверей залы и прислушался. Дядюшка говорил:

— Когда я заявляю, что англичане ни на минуту не ослабляют наблюдение за мной, мои родственники утверждают, что я преувеличиваю… Но теперь-то вы поняли, что мой план отъезда в Нишапур был раскрыт? Вы обратили внимание, что индиец упомянул в разговоре о Нишапуре!

— А вы не думаете, что это стихотворение пришло ему на ум случайно?

— Перестаньте! Всем было сказано, что я еду в Кум. Никто, кроме нас с вами, не знал, что на самом деле я отправляюсь в Нишапур. А тут вдруг индиец ни с того, ни с сего в последний момент почему-то должен сказать: «В Лахоре я сейчас, но сердце — в Нишапуре»?

Маш-Касем счел нужным тоже вступить в разговор:

— Зачем мне врать?! До могилы-то… Я ведь и сам не знал, что ага в Нишапур собрались!.. Что за прохвосты эти англичаны!.. Дал бы мне бог съездить разок к гробнице святого Хасана, я бы свечку поставил, чтобы все англичаны землей накрылись! Вы и не знаете, какие чудеса святой Хасан творит… Вот как-то раз один мой земляк…