Николай Лейкин - Наши за границей [Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно] Страница 49

Глафира Семеновна, как могла, перевела мужу.

— Ах, так она актриса! То-то она о Егареве и о Демидовом саде упоминает! — воскликнул Николай Иванович. — Очень приятно, мадам, — протянул он толстой женщине руку. — Как «приятно» по-французски? — обратился он к жене.

— Шарман.

— Шарман, шарман, мадам, что вы актриса.

Толстая женщина оживилась и в свою очередь потрясла его руку.

— Да, я была артистка… И какая артистка! Меня засыпали цветами! — продолжала она по-французски и прибавила, понизив тон: — А вот теперь приходится быть в такой обстановке. Вот я держу бювет, un petit cabaret… Это мой бювет… Он мне принадлежит, и я, слава богу, довольна.

— Пес ее знает, что она бормочет! Ну, да наплевать! — махнул рукой Николай Иванович и сказал: — Мадам! By — артист, а ну — маршанд… Бювон!

— Qu’est ce que vous voulez prendre, monsieur?

— Вен руж и на закуску виноград. Резань, резань… Но бьян вен…

— Du bon vin? Il faut chercher, monsieur. Mademoiselle Marie! — обратилась толстая женщина к девушке и, передав ей большой ключ, стала ей говорить что-то по-фран цузски. — Tout de suite, monsieur… Vous recevez, — кивнула она Николаю Ивановичу и опять отдалась воспоминаниям о русских и Петербурге, вставляя русские слова вроде: «Gostinoi dvor, pirogue russe, kvass, sterliat, tshelovek, kosak».

Через пять минут девушка принесла откуда-то бутылку вина и поставила ее на стол вместе со стаканами.

— Voyons, monsieur, c’est quelque chose d’extra ordi naire… — проговорила толстая женщина, щелкнув пальцами по бутылке, и принялась разливать вино в стаканы.

За французов как не выпить?!

Мадам Баволе, жирная хозяйка винной лавки (то торговое заведение, где сидели супруги, была винная лавка), оказалась изрядным питухом. Разлив вино в стаканы, она хриплым контральто воскликнула:

— Ah, que j’aime les russes! Ah, que je suis bien aise de voir monsieur et madame! Buvons sec! Avec les russes il faut boire à la russe[35]. Tvoe zdorovie, douschinka! — произнесла наконец она три русских слова, чокнулась с супругами и, залпом выпив стакан, опрокинула его себе на голову, звякнув им о гребенку.

— Ой, баба! Вот пьет-то! — невольно выговорила Глафира Семеновна, удивленно смотря на хозяйку. — Да это халда какая-то.

— Оставь, погоди. Все-таки человек она, бывалый в России… Приятно… Видишь, как хвалит русских, — перебил жену Николай Иванович и тоже осушил свой стакан.

Глафира Семеновна только пригубила. Это не уклонилось от взора хозяйки винной лавки.

— О нет, мадам… Так невозможно. Так русские не пьют. Надо пить досуха, — заговорила она по-французски и стала принуждать Глафиру Семеновну выпить стакан до конца.

Глафира Семеновна отнекивалась. Хозяйка приставала.

За жену вступился Николай Иванович.

— Как голова по-французски? — спросил он ее.

— Ля тет.

— Она малад. У ней малад ля тет, — обратился он к француженке, показывая рукой на женину голову.

— Mais c’est du bon vin, madame, que je vous donne. От этого вина никогда не будет болеть голова. Вы знаете monsieur Petichevsky à Pétersbourg? Je crois qu’il est colonel à présent. Ax, как мы с ним хорошо веселились в Петербурге! Вот был веселый человек и любил выпить. Et meme très riche… Beaucoup d’argent… Много деньги…

Тараторя без умолку, жирная француженка стала припоминать улицы и французские рестораны Петербурга.

— Невский… Гранд Морская… Ресторан «Борель»… «Самарканд»… Я думаю, что теперь все эти улицы и рестораны в Петербурге еще лучше, чем они были прежде. N’est-се pas, monsieur? А Нева? Нева? C’est un fleuve ravissant.

Супруги кое-как понимали француженку, кое-как удовлетворяли ее любопытству, ломая французский язык, прибавляя к нему русские слова и сопровождая все это пояснительными жестами, хотя Глафира Семеновна немного и позевывала. Ей не нравилось общество чересчур развязной экс-певицы.

Экс-певица рассказывала между тем по-французски:

— Все мои товарищи по сцене имеют теперь капитал, а у меня, у меня по моей доброте остались только крохи, на которые я и открыла вот этот бювет… Да, месье, я жила хорошо, но потеря голоса, потеря фигуры (она указала на свою толщину) et les circonstances… — Она не договорила, махнула рукой и прибавила: — Et à présent je suis une pauvre veuve — et rien de plus…

— Вдова она, вдова… — перевела мужу Глафира Семеновна, ухватившись за слова, которые поняла. — Говорит, что бедная вдова.

— Вдова? Вот откровенная! Всю жизнь свою рассказала, — сказал Николай Иванович и тут же фамильярно хлопнул француженку по плечу, прибавив: — Люблю мадам за откровенность. Глаша! Как откровенность по-французски? Переведи!

— Не знаю.

— Экая какая! Ничего не знаешь. За душу мадам люблю, за душу. By компренэ? Нон? Как, по крайней мере, Глаша, душа-то по-французски?

— Душа — лам.

— За лам, мадам, люблю, за вотр лам. За хорошую, теплую душу. Пур вотр бьян лам.

Француженка поняла, протянула руку и, крепко пожав ее, сказала:

— Мерси, месье… Благодарю… Voilà je et souviens encore de quelques mots russes.

Николай Иванович хотел налить из бутылки вина, но бутылка была пуста. Француженка это заметила и сказала:

— Это была моя бутылка, месье… C’est de moi, c’est pour les voyageurs russes que j’adore, но теперь вы можете спрашивать, что вы хотите.

— Этой бутылкой она нас угощает, — перевела мужу Глафира Семеновна. — Вот какая! За границей нас еще никто не угощал, — прибавила она, и гостеприимство толстой француженки несколько расположило ее в пользу француженки. — Мерси, мадам, — поблагодарила ее Глафира Семеновна. — Хоть уж и не хочется мне, чтобы ты еще пил, но надо ответить ей тоже бутылкой за ее угощение.

— Непременно, непременно, — заговорил Николай Иванович и, поблагодарив в свою очередь француженку, воскликнул: — Шампанского бутылку! Шампань, мадам…

Шампанского в винной лавке не нашлось, но толстая француженка тотчас же поспешила послать за ним прислуживающую в ее лавке девушку, и бутылка явилась.

Толстая француженка сама откупорила бутылку и стала разливать в стаканы.

— За здоровье французов! Пур ле франсэ, — возгласил Николай Иванович.

— Vive la France! Vive les Français, — ответила француженка, встав со стула, распрямясь во весь рост и эффектно, геройски, по-театральному поднимая бокал.

На возглас «Vive la France» отозвались и французы без сюртуков, игравшие в домино, и тоже гаркнули: «Vive la France». Николай Иванович тотчас же потребовал еще два стакана и предложил выпить и французам, отрекомендовавшись русским. Французы приняли предложение и тотчас заорали: «Vive la Russie». Все соединились, присев к столу. Дожидавшийся на улице Николая Ивановича и Глафиру Семеновну извозчик, заслыша торжественные крики, тоже вошел в винную лавку. Николай Иванович спросил и для него стакан. Одной бутылки оказалось мало, и пришлось посылать за другой бутылкой.

— Де бугель, де! Две бутылки, — командовал он прислуживающей девушке. Глафира Семеновна дергала за рукав мужа.

— Довольно, довольно. Не посылай больше. Передай мой стакан извозчику. Я все равно пить не буду, — говорила она, но остановить Николая Ивановича было уже невозможно.

— Нельзя, нельзя, Глашенька. Пьют за русских, пьют за французов, так неужели ты думаешь, что я обойдусь одной бутылкой! Останавливай меня в другом месте, где хочешь, и я послушаюсь, а здесь нельзя! — отвечал он.

Когда появились еще две бутылки шампанского, извозчик тоже подсел к супругам. Он что-то старался им рассказать, тыкая себя в грудь и упоминая слово «royaliste», но ни Николай Иванович, ни Глафира Семеновна ничего не поняли. Толстая мадам Баволе оживлялась все более и более. Сначала она спорила с французами без сюртуков, упоминая с каким-то особенным восторгом про императора Луи-Наполеона и протягивая руку извозчику, потом, обратясь к супругам, опять заговорила о Петербурге и кончила тем, что, взяв стакан в руки и отойдя на средину лавки, запела разбитым, сиплым, переходящим в бас контральто известную шансонетку: «Ah, que j’aime les militaires». Пение было безобразное, мадам Баволе поминутно откашливалась в руку, но тем не менее Николай Иванович и вся мужская публика приходили в восторг.

— Браво! Браво! — кричал после каждого куплета Николай Иванович, неистово аплодируя.

Глафира Семеновна уже дулась и уговаривала его ехать домой, но он не внимал и, видя, что две принесенные бутылки были уже пусты, стукал ими по мраморному столу и отдавал приказ:

— Анкор шампань! Анкор де бугель! За французов всегда рад выпить!

Настоящие теплые люди

Пир, устроенный Николаем Ивановичем в винной лавке толстой мадам Баволе, разгорался все более и более. Было уже выпито восемь бутылок шампанского, на столе стояла уже плетеная корзинка с крупными грушами и виноградом. Общество, состоявшее из супругов, самой мадам Баволе, двух французов без сюртуков и извозчика, оживлялось все более и более. Исключение представляла Глафира Семеновна, которая умоляла Николая Ивановича ехать домой, но он не внимал.

Как это всегда бывает у людей, разгоряченных вином, все говорили разом, и никто никого не слушал. Русский говор Николая Ивановича резко выделялся среди французской речи других собеседников. Его никто не понимал, но он думал, что понимают. С французами у него шли рукопожатия, похлопывания друг друга по плечу; один из французов без сюртука, поминутно упоминая об Эльзас-Лотарингии, даже поцеловался с ним. Пили за русских, пили отдельно за казаков и почему-то за саперов. Последний тост был предложен самой мадам Баволе, после чего она опять удалилась на средину лавки и, встав в театральную позу, пропела вторую шансонетку, на этот раз в честь саперов: «Rien n’est sacré pour un sapeur».