Сергей Прокопьев - Сорок бочек арестантов Страница 5

— Так ты сам, поди, от нее не вылезаешь?

— Не дается, едрена-шестерена! — под смех мужиков доложил Вася-бес.

— А мой прапрадед, выходит, вот тут переселенцем в прошлом веке на телеге ехал? — копнул семейную хронику Вася-маслопуп. — Могучий был мужик. Пятерых детей в Европе настрогал и в Сибири еще девять.

— Не он могучий, а баба.

— Тоже ничего. Прадедом моим не могла разродиться, так прыгала с крыши сарая.

— А сейчас чуть не выходит у бабы, — Вася-бес вставился, — ей животень хрясь кесаревым сечением. Нет, чтобы заставить с сарая попрыгать, ножом кромсают.

— То-то ты в тайгу баб берешь барс таскать…

— Барс у него вместо противозачаточного, чтобы до сечений не доводить…

— Прадед мой в Сибири поднялся, — Вася-маслопуп прошелся по тракту, — маслобойня была…

— А Чехов здесь на Сахалин ехал, — сказал Андрей Степанович.

— Каторгу отбывать? — Вася-бес тоже кое-что помнил из школьной литературы, но с пятого на десятое.

— Нет, за шишками.

— Пора и нам за ними.

Во второй половине дня мужики, наконец, добрались до цели. Ветра так и не было. Шишки висели высоко-высоко…

— Нет, — сказал Вася-бес, — у меня сегодня нет эрекции с барсом таскаться. Лазить — тем более. Лучше в деревне бражки попить. Ночью, может, ветер пойдет, а нет, возьмем пилу «Дружбу».

Возражений отложить мероприятие не последовало. Заделье, спирт с иероглифами, имелось.

На следующий день зашли в тайгу без Вовы-проводника. С пилой он отказался шишковать. В нашей компании, углубившейся в тайгу, тоже по этому поводу возникли разногласия. Бить барсом или пару кедров завалить? В споре истина не родилась. Выкидыш получился — заблудились. Куда идти? Где деревня? И небо сплошняком в облаках. Уперлись в топкое болото. Но куда от него двигаться?

— Это нам за «Дружбу», — сделал вывод Андрей Степанович.

— А ты, — обиделся Вася-бес, — че без компаса в тайгу прешься? Вас в ОБЖ этому учат?

— Как закачу щелбан! Ты же торочил: как свои пять пальцев знаешь все здесь. Что за болото?

— Конь о четырех ногах и то об асфальт запинается. Заболтался с вами, «пилить — не пилить»… Сразу надо было пилить…

— Мне завтра картошку копать, — сказал Вася-маслопуп. — Сожрет баба, если не приеду.

— Раньше медведь сожрет, — подбодрил товарища Титарев. — А ко мне завтра купец за спиртом должен приехать.

— Придется кому-то на кедр лезть, — сказал Андрей Степанович.

— Ты у нас спец ОБэЖистый, — подхватил идею Вася-бес, — вот и лезь, поищи по народным приметам, где север, где восток. И по веткам пощелкай, раз такой Щелканыч, посбивай шишки. А то кедр ему жалко пилить…

«Вид-то!» — забравшись на дерево, восхитился Андрей Степанович.

Привязку к местности произвел с первого взгляда, поэтому со спокойной душой за будущее предался восторгам открывшейся панорамы.

В ней до горизонта преобладали таежные краски. Густая зелень с желтыми вкраплениями. Километрах в пяти возвышалась грива. Перед ней лежало длинное сухое болото, по которому заходили в тайгу. На болоте в несколько островков пламенели осинки. «Здесь где-то в старину гать проходила, — вспомнил рассказ Вовы-проводника Андрей Степанович, — ответвление от Екатерининского тракта… Жили люди… Дороги для лучшего прокладывали…»

Внизу завизжала «Дружба».

«Вот уж бес, — подумал Андрей Степанович, — все-таки пилит. Меня специально наверх загнал».

«Держаться будем вправо от топи», — наметил пути выхода…

И вдруг кедр завибрировал.

— Вы что, охренели?! — закричал вниз в надежде на здравый смысл. — Я ведь разбиться могу!

Шум пилы заглушал глас терпящего бедствие. Теория ОБЖ рекомендаций, как вести себя в случае подобных действий компаньонов, не давала. Андрей Степанович заспешил вниз, надеясь успеть сказать пару ласковых друзьям-товарищам до образования пня. Однако скорость спуска значительно уступала скорости пиления. Кедр закачался и пошел в сторону топи. Андрей Степанович, теряя опору под ногами, ухватился за сук, но, на свое счастье, не удержался. Обгоняя дерево, камнем полетел в трясину. Плюхнулся, только брызги полетели. Ветки вскользь хлестанули по спине.

«Повезло, — вынырнул из жижи. — Только бы не засосало».

Смертельная опасность целила с другой стороны.

Раздался выстрел, над ухом просвистел заряд дроби.

— Вы что? — заорал, чуть приподняв голову.

Вася-бес бежал с ружьем.

— Думали, медведь свалился. У тебя куртка черная…

— Спилили да еще чуть не продырявили…

— Кедры перепутали.

— А че палить начал? У тебя ведь патроны на рябчиков.

— Перепугался герой! — хохотал Титарев.

— Как закачу щелбан в лоб, — замахнулся на Васю Андрей Степанович, выбравшись из жижи.

— Ты че! — загородился Вася ружьем. — Без того голова со вчерашнего раскалывается. Лучше скажи, ОБэЖесное направление определил?

— А как же!

— Хорошо, что не утоп, — сказал Вася-маслопуп. — А то мне на картошку завтра.

— И не застрелили, — добавил Титарев.

— И не распилили, — хихикнул Вася-бес.

И тут мощный порыв ветра прошелся по вершинам деревьев. Один, второй… Первые сорвавшиеся шишки тяжело зашлепали по земле. А потом кедры заговорили-заговорили от ударов плодов по веткам. Пошла паданка…

— А мне на картошку завтра! — со слезой сожаления произнес Вася-маслопуп.

— Халява! — закричал Вася-бес. — Халява!!

И мужики, как дети счастливые, бросились собирать шишки.

ЁЛКИ ЗЕЛЁНАЯ

Равиль Мухарашев ел сало, а ведь татарин с любого бока. Ладно бы Назарко или Низенко затесались среди бабушек и дедушек. Татарва кругом. Хотя и сибирская. Мухарашевы, Урамаевы да Хайрулины. Ни одного хохла-салоеда.

Тем не менее Равиль шел вразрез со статьями Корана. И не только по салу. Скоромным продуктом спиртосодержащие жидкости закусывал. Праздновал караемые Аллахом запреты: ни грамма сала, ни капли самогонки.

И это не все. Кабы Равиль, натрескавшись сала, накушавшись водки, баиньки зубами в стенку заваливался. Нет, пьяные руки чесались по рычагам трактора. Душа, залитая самогонкой, ублаженная салом, требовала скорости. И летал ДТ-75 с моста в реку, «Беларусь» брал на таран сельский клуб, «Кировец» прореживал столбы на улице.

Заканчивайся этим список грехов пьяных, было бы полбеды. Однако сало, водка и приключения тракторные не в дугу Равилю, если жену не погоняет.

Будь она из Петровых или Смирновых, еще туда-сюда. А тут, с какого бока ни возьми, Муслима без всяких примесей. Единоверка. Но Равиль, как подопьет, с порога: «Богомать!..» — и далее в режиме ненормативной лексики. Хотя и исключительно русской. После чего включается рукоприкладство.

И несется Муслима по селу, дети в охапке, где бы переночевать, переждать бурю.

Так и жили.

В тот переломный день Равиль не на кочерге пришел домой, а чуть губы помазавши. Но хотелось кочерги. Начал просить на бутылку. И тут впервые Муслима заявила:

— Я тебя отравлю!

— Сам повешусь, елки зеленая, раз не даешь на пузырь! Дашь?

— Туда тебе и дорога, — не испугалась самоубийственных угроз супруга. — Не придется руки марать!

Ах так! Равиль отложил на время проблему кочерги и полез на сеновал. Набил комбинезон сеном, лямки поверх куртки пропустил, в которую тоже сена напихал. Для полного правдоподобия сапоги приделал. На голенища гачи натянул, штрипки на подошвы вывел. И так приспособил двойника под навесом, что полная иллюзия — Равиль повесился. Один к одному похоже на страшную трагедию.

Что самоубийца без головы, сразу не разберешь. В полу сеновала был лаз. Равиль куклу приделал таким образом, что как бы петля и голова бедолаги остались внутри, а тулово, начиная с плеч, из лаза свешивается. Лестницу отбросил. Сумерки вечерние на руку правдоподобию. Под навесом и того темнее. Поди сразу разбери — трагедия висит или фарс, в нее переодетый?

Полюбовался Равиль сотворенным. Даже слегка не по себе стало от искусной имитации личного самоубийства.

«Как бы, елки зеленая, инфаркт Муслиму не долбанул, — подумал сердобольно и тут же отбросил сантименты. — Ёе, пожалуй, долбанет! А пореветь полезно».

И пошел догонять себя к состоянию, которое именуется «пришел на кочерге».

Часа через два возвращается на ней самой, слышит шум, крики, у дома народ толпится.

— Что за дермантин? — интересуется тусовкой.

— Равиль повесился!

— Какой?

— Ой, батюшки, да вот же он! А там кто?

Погонял Равиль, как водится, Муслиму в тот вечер, наутро она похмельному говорит:

— Отравлю!

— Че болтаешь, дура? — у Равиля и без того голова трещит по швам, тут еще бабской болтовней загружают. — Тебя посадят! А детей на кого?

— За детей он раскудахтался! А когда пьешь в два горла, совесть твоя о них вспоминает? Иллюминаторы бесстыжие зальешь и герой над нами изгаляться! Че дети хорошего видят?! Морду твою пьяную… Вчера о них думал? Опять на всю деревню осрамил! Как людям в глаза глядеть? Отравлю! Сколько можно по селу от кулаков твоих прятаться?