Кирилл Немоляев - Истерия СССР Страница 5

Первые шаги

Мы долго колебались, прежде чем предложить вниманию читателей этот текст: слишком уж в непривычном свете предстают здесь перед нами люди и события, всем, казалось бы, хорошо известные.

И все же, думается, публикация фрагментов воспоминаний космонавта Сергея Федорова (1928–1996) представляет не только и не столько академический интерес; мы надеемся, что эти немногочисленные страницы с интересом будут прочитаны всеми любителями отечественной истории.

Сергей Михайлович Федоров родился в 1928 году в городе Гжатске Смоленской области (ныне Гагарин). Отец Сергея, школьный учитель физики, буквально бредил небом, привив любовь к авиации и мальчику. Михаил Андреевич Федоров в начале 30-х годов создал в школе кружок воздухоплавания.

«У него была мечта, — вспоминает Сергей, — построить свой собственный самолет. Отец сумел увлечь этой идеей нескольких моих одноклассников. Витя Круглов раздобыл где-то чертежи аэроплана Можайского, мы просиживали над ними целыми вечерами. Днем отец пропадал в мастерской. Хотя чертежи были очень старыми, все мы верили в успех. Хорошо помню раннее утро 14 апреля 1938 года. Мне совсем недавно исполнилось 10 лет. Отец подошел ко мне, еще спящему, и тронул за плечо: «Все, сегодня лечу в Москву!» Он решил посвятить свой перелет 20-летию Осоавиахима. Отец вышел, тихонько притворив за собой дверь. Недобрые предчувствия охватили меня. Через несколько минут со стороны поля послышался рокот запускаемого двигателя и сразу вслед за этим я услышал крик. Кричал отец…

Я бежал по полю, еще не понимая, что произошло. Отец лежал рядом с самолетом, от его плеча наискосок вниз тянулся кровавый шрам, как от удара шашкой.

— Пропеллер, — прохрипел он. — Надо было… быть осторожнее…»

М.А. Федоров со своим другом, известным летчиком Нестеровым у аэроплана

Впечатления детства, одновременно светлые и трагические, во многом предопределили жизненный путь Сергея Федорова. В 1946 году он поступает в Смоленское летное училище и четыре года спустя с блеском его заканчивает. Молодого летчика направляют в Москву, где Сергей встречается с самим Василием Сталиным. По рекомендации Сталина его направляют служить на Тушинский аэродром: Федоров отвечает за организацию ежегодных воздушных парадов. «В то время, — вспоминает он, — я очень увлекался фигурами высшего пилотажа. Особенно мне удавался штопор».

Неудивительно, что в начале 1955 года, когда в обстановке строжайшей секретности формировался первый отряд космонавтов, Сергей Федоров был зачислен в него одним из первых.

«Нас было четверо, — вспоминает Федоров, — Владимир Иващенко, Вальдас Мацкявичус, Андрей Мишин и я. Готовили нас в Жуковском, мы жили в строго охраняемом корпусе, каждый в отдельной комнате. Хотя генеральный конструктор Виктор Павлович Королев и не приветствовал наше общение друг с другом (он даже присвоил нам номера, чтобы, как он шутил, не перепутать), я, тем не менее, коротко сошелся с Андреем Мишиным. У Мишина был четвертый номер, у меня — третий. Вечерами, в недолгие минуты отдыха после изнурительных тренировок, мы вместе пили чай в маленькой столовой. Мишин любил пить чай вприкуску и громко хрустел сахаром.

— А ты знаешь, кто у нас на самом деле «космонавт № 1»? — спросил он меня однажды, осторожно оглядываясь по сторонам.

— Иващенко, кто же еще? — пожал я плечами.

— А вот и нет, — таинственно сказал Мишин. — Этого человека зовут Гагарин, Юлий Гагарин. Он сейчас за Уралом, в Свердловске-15. Не спрашивай, как я узнал, но это точно. Завтра покажу тебе фотографию.

Действительно, следующим вечером Мишин, когда мы остались одни, осторожно достал из бумажника небольших размеров фотографию и протянул ее мне. Я ничего не понял — это была моя фотография!

— Нет, сказал Мишин, — это Гагарин, тот самый. Вы с ним земляки. Мне Королев говорил, что ты маленький был очень похож на его мать.

Я еще раз внимательно посмотрел на фотографию. Действительно, сходство было поразительное, хотя в глаза сразу бросалось одно различие: у меня с детства на мочке левого уха остался шрам от отцовской сабли; на фотографии голова Гагарина была повернута слегка в профиль, у него никакого шрама не было.

На следующий день я около часа просидел у кабинета Королева, ожидая аудиенции. Наконец, он пригласил меня в кабинет, но сесть не предложил, всем своим видом давая понять, что у него мало времени. Я не утерпел:

— Виктор Павлович, хотел спросить у вас про Юлия Гагарина…

Королев исподлобья посмотрел на меня, тяжело вздохнул.

— Не понимаю, о чем это вы, Сергей, — сказал он, — мне это имя ровным счетом ни о чем не говорит.

— Но… — начал я.

— Вы свободны, третий, — холодно произнес он, выпроваживая меня из кабинета».

Два года спустя начались первые полеты. За месяц до этого космонавтов привезли на Байконур. Дни проходили в тревожном ожидании. Особенно волновался Владимир Иващенко — ему предстояло лететь первым. Федорову так ничего и не удалось узнать о Гагарине, не вспоминал о нем больше и Мишин.

Шестого декабря, в день старта корабля «Север», Иващенко выглядел особенно грустным. Стартовая площадка находилась в трех километрах от места, где жили космонавты. В девять утра подали автобус; Королев приехал на «Волге». Было очень холодно, автобус долго не заводился. Королев предложил Иващенко воспользоваться его «Волгой», но Владимир, облаченный в неуклюжий скафандр Потапова-Гурзо, не сумел протиснуться в дверь.

— Что-то в последнее время все валится из рук, — уныло произнес он.

— Парень нервничает, — шепнул Королев своему шоферу. — Боюсь, как бы не перегорел. («Эти слова Генерального, — замечает Федоров в своих воспоминаниях, — во многом оказались пророческими»).

Наконец, автобус удалось завести.

— Поехали, — сказал Иващенко.

Дорога была недолгой; вскоре остановились у командного бункера. Королев поздоровался с членами Государственной комиссии и вместе с остальными космонавтами направился ко входу в бункер.

В полукилометре от бункера находилась стартовая площадка. «Север» стоял посередине площадки, готовый к старту. Корабль во многом был экспериментальным; форма его значительно отличалась от последних моделей: чем-то он неуловимо напоминал дыню. Иващенко подошел к кораблю, открыл люк, вошел в корабль и закрыл люк за собой. Люди, собравшиеся в бункере, услышали его голос по динамику прямой связи.

— Люк закрыт, — отрапортовал Иващенко. — К старту готов.

Королев начал отсчет времени.

— Десять, — начал он, — девять. — Все замерли в напряженном ожидании, — … три… два… один… пуск! — последнее слово Королев произнес с особым волнением.

Ничего не произошло.

Федоров знал, что при слове «пуск» Иващенко должен был отжать на себя синий рычаг; потом управление брала на себя автоматика. Но «Север» стоял посреди степи, не шелохнувшись, обдуваемый холодным ветром декабря.

— «Сокол», «Сокол», я «Вихрь», отвечайте! — кричал Королев в микрофон. Ответом ему было гробовое молчание. Члены Государственной комиссии недоуменно переглядывались.

— Что ж, товарищи, — сказал, наконец, один из них, — давайте разбираться.

Далее в своей рукописи Сергей Федоров уделяет довольно много места подробному рассказу о причинах неудачного запуска «Севера». Если опустить чисто технические подробности, то произошло следующее: после закрытия люка Иващенко действовал в строгом соответствии с инструкцией, но в силу того, что температура внутри корабля из-за некоторых инженерных недоработок превысила расчетную в 8 раз, Владимир просто не успел дернуть за рычаг.

«Действительно, — пишет Федоров, — несложные расчеты (20 х 8 = 160°C) показывают, что при той температуре, которая была внутри корабля к предполагаемому моменту старта, человек практически не способен совершать сколь-либо осмысленные поступки».

Федоров вспоминает, что вечером того же дня к ним пришел В.П. Королев.

«Это было не в его правилах. Генеральный конструктор выглядел опустошенным, разговор долго не клеился.

— Будем продолжать работать, — выдавил он, уходя. У двери Королев обернулся. — А вообще, — тут он задумался, — вообще… мне очень жаль».

После трагической гибели Владимира Иващенко в отряде космонавтов на некоторое время воцарилась атмосфера уныния и отчужденности. Вальдас Мацкявичус, ставший «космонавтом номер один», полностью ушел в себя; все его мысли были заняты подготовкой к предстоящему полету. Мишин, напротив, был весьма рассеян и целыми днями бродил в окрестностях космодрома, где к тому времени заканчивался монтаж последней ступени нового корабля «ЮГ». Общение Федорова с Мишиным стало чисто формальным; иногда за ужином они перекидывались несколькими фразами.