Иоанна Хмелевская - Проза жизни [Обыкновенная жизнь] Страница 5

Именно к этому моменту и подгадала Тереска, которую Шпулька уже окончательно провожала в последний раз. Шпулька держала пакет с довоенной кровянкой, которую они в пылу обсуждения то и дело передавали из рук в руки. Шпулька наверняка так бы и вернулась домой с кровянкой, если бы подруги вдруг не увидели стоявшую перед домом милицейскую машину. Увидели и удивились.

— Странно, ведь Янушек ещё не вернулся, — сказала Тереска, для которой присутствие милиции могло быть объяснено лишь присутствием брата. — Приедет только завтра.

— Может, что-то случилось? — забеспокоилась Шпулька и отказалась от своего намерения наконец-то вернуться к себе.

Подруги вошли в дом, увидели милицию и загорелись любопытством. Тут-то пан Кемпиньский и узрел свою дочь.

— Тереска!!! — оглушительно возопил счастливый отец.

Очень долго Тереска не могла взять в толк, почему все собравшиеся бросились к ней, почему мама хлюпает носом на пороге, судорожно держась за дверной косяк, почему участковый задаёт странные вопросы, и вообще с чего такая кутерьма. Вроде бы ничего такого она не натворила…

— Тереска… Что все это значит?.. Почему?.. — шептала пани Марта прерывающимся голосом.

— Детка, что тут произошло, в чем дело? — выкрикивал пан Кемпиньский.

— Вы сбежали из дому? — с любопытством спросил участковый.

— Нет, — сказала ему Тереска, оставив пока без ответа вопросы родителей. — Ещё нет. А что, считаете, пора?

— Не знаю, — трезво рассудил он, — в зависимости от того, как обстоят дела. Занятия в школе, кажется, ещё не начались. Где вы были?

— Что происходило в этом доме? — методично допытывался издёрганный пан Кемпиньский. — Почему везде такой разгром? Где ты была?!

— У Шпульки, — чистосердечно призналась Тереска, и Шпулька пугливым кивксгм подтвердила.

— Но почему? Почему?

Суть вопроса была непонятна, и Тереске пришлось гадать, что она сделала не так, когда в такой спешке уходила из дому. Может быть, забыла закрыть дверь, или что-то в этом роде? Ничего удивительного, учитывая её состояние, но не распространяться же перед родителями о своих переживаниях, да ещё при посторонних. Надо как-то оправдаться.

Тут она почувствовала, как Шпулька суёт ей в руку пакет с кровяной колбасой.

— А! — оживилась она — Это из-за кровянки. Я ходила за свежей кровянкой, ещё довоенной. Шпулька привезла из деревни.

Превращение бандитского набега в доставку свежей кровянки надолго лишило всех собравшихся дара речи. Наконец Шпулька сочла за лучшее вмешаться:

— Это моя мама привезла из деревни… — Неуверенно пискнула она. — Яйца и колбасу, и перо. Все свежее, прямо с… прямо…

— … с куста, — машинально закончила за неё Тереска.

На какой-то момент у присутствующих помутилось в голове. Уже никто ничего не понимал. У пана Кемпиньского топор ассоциировался с пером, и перед его глазами возникла стая гусей с отрубленными головами. Девочки в таком возрасте грешат странностями, подумалось ему, но не до такой же степени! Пани Марта внезапно собралась с силами.

— Что у тебя творится в комнате? — спросила она скорее жалобно, чем сурово. — Тайфун прошёлся или ты что-то искала?

— Наводила порядок в столе, — кисло ответила Тереска и вдруг вспомнила, что и вправду искала перчатки. — И вообще в комнате. Ещё не закончила.

— А топор? — недоверчиво поинтересовался участковый.

— Что? — удивилась Тереска. — Какой топор?

Шпулька тоже удивилась и с любопытством уставилась на подругу: топор в их обсуждении не упоминался.

— Почему этот топор валялся у тебя на столе? — снова разнервничалась пани Марта.

— Какой топор? А, я колола дрова.

— Детка, объясни нам поподробней, — жалобно попросил пан Кемпиньский, который решил уже было не вмешиваться, пускай мать разбирается, хватит с него сына, но не удержался. — Ты колола дрова в своей комнате? И почему в ванной бензин? И почему ты оставила открытой дверь в сад? Может, Шпулька убегала с этой колбасой, а ты её догоняла?

— У дерева под окном свежий надрез, — констатировал участковый. — Это ваша работа?

— Тоже моя, — нервно и в то же время с достоинством ответствовала Тереска. — Я рубила во дворе дрова. Топор принесла наверх по рассеянности. Бензин в ванной разлила случайно. Дверь просто забыла закрыть. Подумаешь, велика важность. С кем не бывает. Ничего такого страшного.

— Конечно, конечно, — сказала пани Марта с горечью. — Разве что дом могли обокрасть. Или у нас от такого зрелища мог случиться сердечный приступ. Но это ты, разумеется, в расчёт не принимаешь. Неужели мне нельзя хоть на пару часов отлучиться из дому со спокойной душой?

— Детка, пойми, — поспешно вмешался пан Кем-пиньский, чувствуя, что назревает взрыв. — Мы думали, что на тебя кто-то напал, что в дом вломились бандиты, и в лучшем случае тебя похитили! Дверь нараспашку, все вверх тормашками, а тут ещё этот топор! Представляешь, что было с твоей мамой? В следующий раз хотя бы не оставляй на виду такие страшные инструменты.

Тереску охватила горькая досада. Какого черта, вечно все испортят из-за какой-то дурацкой ерунды! Но выпавшее сегодня на её долю счастье, хотя и слегка омрачённое, настраивало на снисходительность.

— Ну ладно, ладно, — покладисто буркнула она. — Ну, виновата, больше не буду. Откуда я могла знать, что у вас такое богатое воображение! Кровянку я принесла, сейчас уберу, и все будет тип-топ.

Шпулька смотрела на Тереску с почтением и некоторой завистью: ей самой ни в жизнь бы не удалось за такое короткое время и такими скромными подручными средствами учинить столь серьёзное замешательство. Пани Марта понемногу обретала равновесие. Пан Кемпиньский извинялся перед участковым.

— Пустяки, — утешал его милиционер. — Главное, все обошлось. Не переживайте, бывают дети и похуже. Меня самого жуть берет, как подумаю, что из моих вырастет. Лишь бы не попала в плохую компанию. Как говорится, бог не выдаст, свинья не съест.

Шпулька стала прощаться, участковый тоже, причём, учитывая поздний час, предложил подвезти девочку домой.

При виде дочки, вылезающей из милицейской машины, пани Букатова схватилась за сердце. Шпулька считала себя не вправе делиться с матерью секретами подруги, и потому на испуганные расспросы отвечала, что милиционеров встретила случайно, и не покривила душой, и что исключительно их любезностью и заботой объясняется её доставка домой в милицейской машине, в чем тоже не погрешила против правды.

— Не знаю, не знаю, — с сомнением качала головой пани Букатова, — но стоит только тебе встретиться с Тереской, как непременно что-то случается.

«Ненавижу, — думала Тереска. — Боже, как я их ненавижу! Видеть не могу…» Мысль эта, хоть и преходящая, безраздельно владела на данный момент её сердцем, умом и душой. Она пыталась соорудить вокруг себя что-то вроде воображаемой стены, акустического барьера, но сквозь возводимые ею преграды продирались слова и реплики, раздувавшие пламя ненависти.

Семейство ужинало. За столом сидели родители, бабушка, Янушек и тётя Магда, заглянувшая узнать, какие новости. Тётя Магда была младшей из сестёр, в свои тридцать два года она имела фигуру и внешность кинозвезды, а занималась главным образом тем, что выходила замуж и разводилась. Сейчас на её счёту было четвёртое замужество, и существовала надежда, что оно окажется менее скоротечным, потому что в игру входил ещё четырехлетний Петрусь. Тереске казалось, что тётя Магда присматривается к ней и интересуется её делами с любопытством, прямо-таки болезненным.

Рассказ о страшном вечере с фигурирующим в главной роли топором сделал Тереску гвоздём программы. Речь пошла о нынешней молодёжи, о её прискорбной безответственности, легкомыслии и бездумности, о странных причинах неожиданных и необъяснимых поступков. Что, спрашивается, толкнуло Тереску бросить дом на произвол судьбы, в кошмарном, наводящем на самые ужасные домыслы, беспорядке? О чем она, Господи помилуй, думала?! Если эта молодёжь вообще о чем-то думает…

Тереске казалось, что она попала на бесовский шабаш. Прозвучавшее за столом предположение, что такому возрасту свойственно влюбляться и не оттуда ли растут ноги у всяких сумасбродств, вызвало, с одной стороны, снисходительные хохотки в кулак, с другой — безоговорочное неприятие. В таком возрасте надо тянуться к знаниям, а не к каким-то глупостям.

«Ну ясно, влюбляться надо на старости, лучше всего после пятидесяти, а ещё лучше — в гробу… Вот умники! — негодовала Тереска под гул обвинительных речитативов. — Поразительное легкомыслие… беззаботность… что из них вырастет?.. Дай им то, дай се… Только и знают, что требуют… одни права, никаких обязанностей! Тунеядцы, пиявки на теле старшего поколения, эгоисты…» — Могильные черви… — Внезапно подал голос молчавший до сих пор Янушек.

Младший брат Терески сидел весь вечер, набрав в рот воды, несказанно довольный тем, что на этот раз остался в стороне, и не его сейчас обрабатывает святая инквизиция. Настанет время — насядут и на него, как только вскроется лагерный долг, который отцу придётся, ясное дело, оплатить из собственного кармана. С запоздалым сожалением Янушек подумал, что надо было назанимать у лагерных приятелей побольше — семь бед, один ответ, но теперь уже поздно, да и больше ему бы не дали.