Юрий Сотник - Рассказ о говорящей собаке Страница 5

— Убирайся! Убирайся, пока цел!!!

— Володя, братик, не надо так… успокойся, — послышался из артистической голос Игнатия Федоровича.

— Володька, плюнь! Спектакль задержишь, если он тебя не загримирует, — сказал помреж.

Дверь распахнулась, и из нее стремительно, огромными шагами вышел Володя Иванов в костюме Любима Торцова. Выставив вперед одну ногу, рубя ладонью воздух, он с запалом отчеканил:

— Предупреждаю! Если сегодня какая-нибудь скотина хоть один только раз назовет меня Хвостиком, я… я уйду со спектакля. Предупреждаю! — Он повернулся и так же стремительно удалился в артистическую, бросив гримеру на ходу: — Идем!

Откуда-то из-за кулис появился Гордей Торцов, уже вполне одетый, с наклеенными усами и окладистой бородой.

С минуту он копался за пазухой, поправляя там подушку, выполнявшую роль купеческого брюшка, потом сказал басом:

— А Вовка и впрямь сорвет спектакль.

— Сорвет не сорвет, а роль испортит. — Грызя в раздумье ногти, помреж прошелся по сцене.

Володя Иванов был рослым юношей, с орлиным носом, со строгими глазами, над которыми круто поднимались от переносицы четкие брови, с темными волнистыми волосами, зачесанными назад. Кличка «Хвостик» никак не вязалась с его обликом.

Я спросил Родю, откуда взялось это смешное прозвище.

— Да-а, ерунда какая-то, — отмахнулся помреж, но все-таки пояснил: — Решали как-то пример по алгебре, а Вовка замечтался и не решал. Вот преподаватель спрашивает одного из нас: «Чему равен икс?» — «Двенадцать и две десятых». Потом математик заметил, что Вовка мечтает, и к нему: «Чему равен икс?» — «Двенадцать». — «Ровно двенадцать?» А Вовка число «двенадцать» расслышал, а остальное не расслышал. «Нет, говорит, с хвостиком. Двенадцать с хвостиком». А преподаватель у нас довольно ядовитый старик. «Поздравляю вас, говорит, с открытием новой математической величины, именуемой „хвостиком“».

— С тех пор Вовку так и зовут, — вставил «Гордей Карпыч». — А знаете, какой он самолюбивый!

— Ага, — кивнул помреж. — Мы, старшеклассники, это быстро у себя пресекли, а мелкота — ни в какую. Мы и к вожатому их таскаем, и лупим даже, а они все Хвостик да Хвостик. И не то чтобы назло, а так… отвыкнуть не могут.

К нам подошел «Африкан Саввич Коршунов», отвратительного вида старик (надо отдать должное гримеру) с лысым черепом и козлиной бородкой.

Помреж рассказал ему о столкновении Володи с гримером, и «богач» кивнул головой:

— Факт, испортит роль. Как пить дать.

— Почему же испортит? — возразил я. — Ведь его и раньше звали «Хвостик», а как он хорошо на репетициях играл…

— А сегодня может все изгадить, — уверенно сказал помреж. — Вы не знаете, какая тут ситуация.

— А именно?

— Сегодня у нас гости из соседней школы. А среди них одна тут…

— Знакомая Володи?

— Какая там знакомая! Он с ней и слова не сказал. Просто… ну, нравится она ему.

— Нравится — и ни слова не сказал? А откуда вы знаете, что нравится?

Все трое пожали плечами и усмехнулись.

— Это каждый дурак заметит, — ответил «Коршунов». — Сидим, например, в Доме пионеров, ждем начала концерта. Вовка болтает с девчонками, дурачится, а тут вдруг подсаживается эта… белобрысая.

Он сразу покраснел, надулся, как мышь на крупу, и весь вечер промолчал.

— А на катке! — воскликнул «Гордей Карпыч». — Катаемся однажды в каникулы. Вдруг приходят несколько девчонок и с ними эта… ну, мы, конечно, вместе стали кататься, а Володька одни выходит на беговую и начинает гонять. Круг за кругом, круг за кругом!..

Родион кивнул и значительно посмотрел на меня:

— Теперь понимаете, что будет, если кто-нибудь при ней Володьку Хвостиком назовет?

Я согласился, что положение и в самом деле складывается серьезное. Я понял, какой удар грозит сегодня Володиному самолюбию.

Может быть, впервые в жизни встретил человек девушку, которая показалась ему самой лучшей, самой красивой на свете. Естественно, что и ему хочется предстать перед ней во всем блеске своего ума, талантов и целой кучи других достоинств, предстать перед ней лицом значительным, окруженным всеобщим уважением.

Не было сомнения, что, готовя свою роль, Володя думал о той, которая будет смотреть на него из зрительного зала. Думал и мечтал об успехе. А успех, как показали репетиции, ожидался немалый.

Промотавшийся купец Любим Торцов — фигура, казалось бы, очень далекая для советского школьника. Сможет ли шестнадцатилетний юноша сыграть эту роль так, чтобы не получилось балаганщины, так, чтобы в образе старого шута и пьяницы зрители увидели не только смешное, но и трагическое? Такие сомнения сильно беспокоили Игнатия Федоровича. Он поручил эту роль Володе, считая его самым серьезным из членов кружка, и тот принялся за нее с таким жаром, что все только диву давались.

Он штудировал труды Станиславского, он пересмотрел в театрах и прочитал множество пьес Островского, он чуть ли не наизусть выучил статьи Добролюбова о великом драматурге. Обычно вспыльчивый, нетерпеливый, Володя на репетициях смиренно выслушивал самые резкие замечания режиссера и товарищей и без конца повторял с различными вариациями одну и ту же реплику, один и тот же жест, находя все новые живые черточки своего героя. Раз как-то он даже напугал своего учителя:

— Игнатий Федорович, а что, если мне разок напиться?

— Как? Прости, братик… это еще к чему?

— К тому, чтобы узнать состояние похмелья, как руки трясутся…

— Нет, братик, ты уж не того, не перебарщивай, это уж зря… Этак ты черт знает до чего дойдешь, — забормотал старый педагог.

Генеральная репетиция прошла успешно. Кружковцы без всякой зависти восторгались Володей. И вот теперь любовь и смешное прозвище грозили испортить все дело.

Родион снова подошел к занавесу и, заглянув в дырочку, проделанную в нем, сразу подался назад.

— Пришла уж. Сидит, — сказал он мрачно.

— Где? Где сидит? — в один голос спросили «Гордей» с «Африканом».

— В пятом ряду. Вторая слева от прохода.

Оба «купца» поочередно заглянули в зал.

— Под самым носом села, — пробормотал «Африкан Коршунов».

В это время рабочие сцены притащили кресла, и Родя снова принялся распоряжаться. Мне захотелось увидеть особу, причинявшую актерам столько беспокойства. Я припал к глазку, отыскал пятый ряд и тихонько присвистнул от удивления.

Я увидел круглое, нежно-розовое личико со вздернутым носом и чуть заметными бровями, светло-русые стриженые волосы, зачесанные назад так небрежно, что над ушами свисало по нескольку тоненьких прядок… Словом, я увидел Лидочку Скворцову — дочку моих соседей по квартире. Маленькие карие глазки Лидочки, обычно широко открытые, сейчас казались узенькими черточками: она чему-то смеялась, болтая с подругами и не подозревая, какое внимание ей уделяется на сцене.

— Все! Готово! — сказал помреж. — Лешка, третий звонок! Или нет!.. Погоди… Вася, на минутку!

К помрежу подошел рабочий сцены Вася — парень на голову выше Родиона и раза в полтора шире его в плечах.

— Она в зале. Понимаешь? — тихо проговорил помреж.

Вася сделал испуганное лицо:

— Ну-у!

— Перед самой сценой расселась.

— Вот сволочь!

— Слушай! Вовку могут вызывать среди действия. Если кто-нибудь крикнет… это самое… представляешь, что может случиться? (Вася молча кивнул.) Так вот: мобилизуй наших ребят и проведи агитацию в зале: мол, если кто-нибудь пикнет: «Хвостик»… словом, сам понимаешь. А я задержу немного третий звонок.

— Сделаем, — сказал Вася и деловито удалился.

Я тоже отправился в зал, который был уже битком набит. Я поздоровался с Лидочкой; она заставила подруг потесниться и усадила меня рядом с собой. Разговаривая с ней, я наблюдал за тем, как выполняются указания помрежа.

Человек двенадцать, таких же здоровенных, как и Вася, ребят пробирались между рядами в разных концах зала, останавливались над мальчишками, которые сидели кучками отдельно от девочек, и что-то говорили им. Как видно, наставления звучали довольно внушительно, потому что мальчишки тут же начинали дружно и усердно кивать головами. Потом эти богатыри расселись там, где наблюдались наибольшие скопления мелкоты.

Прозвенел третий звонок. Занавес дернулся, заколыхался, я услышал приглушенный голос Родиона: «Не туда тянешь, не ту веревку!» Занавес снова дернулся, и полотнища его рывками расползлись в разные стороны.

Зрители увидели Пелагею Егоровну и Арину, сетующих на то, что приходится отдавать Любовь Гордеевну за старика Коршунова. Затем начался разговор Пелагеи Егоровны с Митей, потерявшим надежду на счастье.