Роберт Ладлэм - Дорога в Гандольфо Страница 51

— Какого черта! Кто вы такой?

— Мое имя не имеет значения. Я покину замок, как только появится новый владелец Махенфельда. А до той минуты я буду выполнять неукоснительно все его указания. И в них, кстати, отсутствует пункт о вашем одевании.

У Дивероу появилось непреодолимое желание опустить свои трусы и повторить то, что в свое время сделал Хаукинз в Пекине на крыше посольства, однако он сумел взять себя в руки. Да и человек на балконе под ним был громадным и наверняка не потерпел бы никаких шуточек над собой. И поэтому Сэму ничего больше не оставалось, как перегнуться через перила и заговорщически прошептать:

— Хайль Гитлер, паскуда!

Правая рука мужчины взметнулась кверху, каблуки щелкнули, будто приклад винтовки о каменный пол, и он гаркнул во все горло:

— Яволь! Зиг хайль!

— Вот дерьмо! — пробормотал под нос Сэм и вернулся в свою комнату. В гневе он сбросил трусы прямо на пол и уставился на них рассеянным взором. Конечно, там была фабричная этикетка, в этом он не сомневался, но его внимание неожиданно привлекло совсем другое.

Он наклонился и поднял трусы.

— Боже, это что за игры?!

Резиновый поясок трусов был аккуратно перерезан в трех местах. Ибо имелись именно три разреза, а не разрыва. Здесь не было ни болтающихся нитей, ни растянутой ткани. Кто-то взял в руки острый режущий инструмент и сделал свое дьявольское дело! Но с какой целью? Только с одной — чтобы разоружить, связать его самым простейшим способом!

— Милый, что ты расшумелся так? — проговорила Регина Гринберг, зевая и потягиваясь, и неторопливо натянула на себя одеяло, прикрывшее пышные груди.

— Ты сука! — злобно прорычал Дивероу. — Бесчестная, проклятая сука!

— Что произошло, мой сладенький перчик?

— Не называй меня «сладеньким перчиком», ты, южная стервоза! Я не могу выбраться отсюда!

Джинни снова зевнула и сладко потянулась. Затем промолвила с теплым сочувствием в голосе:

— Знаешь, как-то раз Мак сказал одну вещь, которая мне весьма пригодилась. Я услышала от него тогда: «Если вокруг начнут вдруг падать мины и все покажется тебе ужасным, — а ведь, поверь мне, и у тебя наступит время, когда мир, выглядящий ныне таким милым, вконец осточертеет, — то постарайся думать о чем-нибудь хорошем, — только о хорошем, — например, о своем здоровье и материальном достатке. И, главное, не думай о сделанных тобой ошибках, о своих печалях и заботах, ибо подобные думы вызывают лишь уныние. А уныние не дает никаких преимуществ, когда наступает ответственный момент и нужно приложить немалые усилия, чтобы спасти свою голову. В общем, все будет зависеть только от твоих мозгов».

— Что сделает этот проклятый толстяк, уразумев, что у меня нет никакой одежды?

— А ничего он не сделает, я уверена в этом, — ответила Джинни очень серьезно. — Во всяком случае, своей одеждой он с тобой не поделится. Так что встречи с Хаукинзом тебе не избежать.

Дивероу заговорил с ней резко, сердито. Потом умолк. И тишь спустя какое-то время, заглянув с нежностью в глаза Джинни, произнес:

— Погоди минуту. Ты сказала: «Встречи с Хаукинзом не избежать». Выходит, ты желаешь, чтобы я схватился с ним? Остановил его?

— Это твое дело, Сэм. Я хочу лишь, чтобы всем было хорошо.

— Ты поможешь мне?

Джинни задумалась ненадолго, затем твердо ответила:

— Нет, я не могу этого сделать. Во всяком случае, так, как ты думаешь. Я слишком многим обязана Маккензи.

— Ну и женщина! — взорвался Дивероу. — Да представляешь ли ты хоть немного, что задумал этот чертов псих?

Миссис Хаукинз номер один глядела на него с видом неожиданно поруганной невинности.

— Лейтенант не должен задавать вопросов старшему оофицеру, майор. Он не должен даже надеяться, что сумеет понять и разобраться во всех сложностях отдаваемых ему приказов...

— Тогда о чем же мы толкуем, черт побери?

— Ты ловкий и находчивый парень. Хаукинз не стал бы тебя поддерживать, если бы ты не был таким. Сейчас я жду его, чтобы получить лучший из советов, какие он способен дать. Ему все под силу, чего он ни задумает, и все, за что возьмется, он сделает наилучшим образом. — Джинни снова юркнула под одеяло. — Боже, как я хочу спать!

И в этот момент Дивероу увидел их на тумбочке возле изголовья кровати.

Их — то есть ножницы.

Глава 19

— Прости за недоразумение с твоей одеждой, — проговорил Хаукинз, входя в просторную гостиную.

Сэм, свирепо глянув на него, потуже подпоясал оконной занавеской прикрывавшее его тело одеяло из гагачьего пуха.

— Ты, вероятно, думаешь, — продолжал генерал, — что у прачечной мог бы иметься и второй ключ, на случай, если бы кто-то пожелал вдруг навестить ее и в выходной день? Но подобного рода заведения никому не доверяют, опасаясь непрошеных гостей.

— Да заткнись ты! — пробормотал Дивероу, которому опять пришлось заняться занавеской, ибо кушак из шелковой ткани вновь развязался. — Я полагаю, прачка появится утром?

— Надеюсь. Она — одна из немногих, кто уходит на ночь домой. К себе в деревню. Это не дело, конечно. Впрочем, здесь многое требует перемен.

— Что именно? И не придется ли мне в результате их еще разок пообедать с Азаз-Вараком?

— В данном случае, Сэм, ты мыслишь слишком односторонне. Обрати внимание и на другие вещи. Кстати, ты уверен, что тебе нужны рубашка и брюки? Если так, то сейчас я спущусь вниз... — Хаукинз сделал жест рукой в сторону дюжины огромных кресел с цветными салфетками на мягких спинках и подлокотниках, громоздившихся у выхода в холл.

— От тебя мне ничего не надо! Я сам позабочусь о себе. И хочу лишь одного: чтобы ты отказался от своего безумного плана и отпустил меня домой!

Маккензи отгрыз кончик сигары и выплюнул его на ковер.

— Ты уедешь домой, я обещаю. Как только ты переведешь все средства компании на один счет и сделаешь несколько вкладов, которые могут быть сняты со счетов только при определенных условиях, я лично отвезу тебя в аэропорт. Слово генерала!

— Не пудри мне мозги! — возмутился Сэм. — Да понимаешь ли ты, о чем говоришь? Речь идет не о фунте мяса, а о сорока миллионах долларов! Я помечен на всю жизнь! Сведения обо мне поступят в отделения Интерпола и полицейские участки во всех без исключения цивилизованных странах! Ты же не подписал чеки на общую сумму в сорок миллионов долларов и поэтому рассчитываешь вернуться к нормальному, добропорядочному образу жизни. Это очевидно!

— Ты не совсем прав и знаешь об этом: ведь все швейцарские банки соблюдают строжайшую секретность.

Дивероу огляделся вокруг, чтобы убедиться, что их не подслушивают.

— Если даже предположить, что так оно и есть, то все может перемениться... после попытки... похитить некую особу в Риме. А попытка такая непременно будет предпринята. И тогда ты окажешься под колпаком. Каждый твой контакт с момента отлета из Китая рассмотрят самым тщательнейшим образом, как под микроскопом. А ведь рядом с твоим именем фигурирует и мое. Вот и всплывут наверх проклятые сорок миллионов долларов в Цюрихе. Таков уж расклад!

— Ничто нам не грозит, старина! Ты же свою работу закончил. Или закончишь скоро — как только уладишь все дела с деньгами. И к тому, что произойдет потом, ты не будешь иметь никакого отношения. Так что ты чист, Дружище! Чист как слеза — на все сто процентов!

— Вовсе нет. — Дивероу сам удивился, что произнес эти слова шепотом. — Я же сказал только что: если ты попадешься, заметут и меня.

— Чего ради? Ведь если даже предположить, что ты прав, — а я придерживаюсь прямо противоположного мнения, — то в чем смогут тебя обвинить? В том, что ты занимался банковскими операциями по просьбе старого солдата, который сказал тебе, что он создает специальный фонд для поддержки организации, занимающейся распространением идей всемирного религиозного братства? И даже если бы тебя заподозрили, кто помешал бы тебе сказать: «Позвольте спросить вас, господин прокурор, смогли бы вы после принесения клятвы уличить меня хоть в чем-то противоправном?»

— Ты безумец! — бросил Сэм и, слегка запинаясь, добавил: — Подумай только, ты же идешь на похищение человека!.. — Он дернулся всем телом.

— Черт возьми, старина, послушай меня. Я — об одном, ты же — о другом. Будь же разумным человеком. Все, что ты говоришь, — пустая болтовня. Она не имеет под собой никаких оснований.

Сэм зажмурил глаза. Он начал сознавать, что за муки выпали на его долю.

— Я вышел из архива с проклятым кейсом, прикованным к моей руке! — произнес Дивероу шепотом твердо, но сдержанно.

— Брось об этом! — ответил Маккензи. — Так или иначе, та документация принадлежала армии, мы же с тобой ей стали не нужны. Есть еще что?

Дивероу подумал: «В общем, история со счастливым концом и никаких прямых свидетельств о заговоре».

— Таково реальное положение вещей, — промолвил Хаукинз и кивнул в подтверждение своей правоты. — Не было ни насилия, ни обмана, ни воровства... ни тайных сделок. Все — на добровольной основе. И если та или иная операция оказывается вдруг не совсем обычной, то тому есть одно объяснение: каждый инвестор может действовать так, как ему заблагорассудится, если только не ущемляет при этом прав остальных. — Мак сделал паузу и взглянул на Сэма. — Есть и еще кое-что. Ты всегда утверждал, что главным в работе адвоката является защита интересов его клиента, а не некая абстрактная моральная идея.