Николай Лейкин - Наши за границей [Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно] Страница 53

— А за войлочные туфли на ногах?

— Нет, нет. Но зато поставлено два франка за что-то такое, чего уж я совсем понять не могу. Должно быть, это не за то ли, что тебя вчера вели под руки по лестнице, — сказала Глафира Семеновна. Николай Иванович смутился.

— Ну, ну, довольно… — махнул он рукой. — Поязвила — и будет.

— Ага! Не любишь! За разбитое-то зеркало все-таки пятьдесят франков должен заплатить. Вот оно… поставлено.

— Да когда же я бил? Нет, я этот счет так не оставлю, я его добром не заплачу, нельзя даваться в руки. Мало ли что могут в счет поставить! — горячился Николай Иванович.

— Брось, оставь. Не скандаль, — остановила его Глафира Семеновна. — Где уж сотни франков на кутеж не жалеешь, вот вчера со срамницами, а где так из-за каких-то десяти — пятнадцати франков хочешь поднимать скандал. Мало ты им вчера ночью задал трезвону-то, что ли! Ведь ты всю гостиницу перебудил, когда вернулся домой. Все поднялись и стали тебя вводить на лестницу.

Николай Иванович вздохнул, умолк и полез за запасными деньгами, которые хранились в запертом саквояже. Глафира Семеновна смотрела на него и говорила:

— Еще счастлив твой бог, что при тебе вчера всех твоих денег не было, а то бы твои добрые приятели и приятельницы и от всех твоих денег оставили у тебя в кошельке только два золотых. Ах ты, рохля пьяная!

— Ну что, Глаша, не поминай.

Часа через два супруги, одетые по-дорожному, выходили из номера, чтобы садиться в экипаж и ехать на железную дорогу. Прислуга гостиницы вытаскивала их подушки, саквояжи и чемоданы. В коридоре и по лестнице стояла также разная мужская и женская прислуга, которую супруги раньше во все время своего пребывания в гостинице даже и не видали. Эта прислуга напоминала им о себе, кланяясь, и держала наготове руки, чтобы получить на чай.

— Fille de chambre du troisième…[41] — говорила женщина в коричневом платье и белом чепце.

— Monsieur, c’est moi qui… — заикнулся с глупой улыбкой коридорный в войлочных туфлях и бумажном колпаке, не договорил и показал Николаю Ивановичу свою расцарапанную руку.

Глафира Семеновна молча совала всем по полуфранковой монете. Внизу у входной двери супругов встретили хозяева. Старуха любезно приседала и говорила:

— Bon voyage, monsieur et madame!.. Bon voyage[42].

— Грабители! Чтоб вам ни дна ни покрышки, — отвечал Николай Иванович.

Старик хозяин, думая, что ему говорят по-русски какое-то приветствие, благодарил Николая Ивановича.

— Merci, monsieur, merci, monsieur, — твердил он и совал ему в руку целую стопочку адресов своей гостиницы, прося рекомендации.

Лионский вокзал

Среди подушек и саквояжей супруги ехали по улице Лафайет в закрытом экипаже, направляясь к вокзалу Лионской железной дороги, и смотрели в окна экипажа на уличное движение, прощаясь с Парижем. Глафира Семеновна прощалась даже вслух.

— Прощай, Париж, прощай, — говорила она. — Очень может быть, уж никогда больше не увидимся. Много было мне здесь неприятностей, но, во всяком случае, ты в тысячу раз лучше Берлина!

— Но какие же, душечка, особенные неприятности? Эти неприятности можно все с хлебом есть, — попробовал возразить Николай Иванович.

— Молчи. Эти неприятности были все через тебя. Скандал с индейкой, твой загул в таверне Латинского квартала…

— Ну довольно, довольно… Что тут!.. Ведь уж все кончено, едем домой. Стой, стой, коше! Коше! Стоп! — закричал вдруг Николай Иванович и забарабанил извозчику в стекла.

— Что с тобой? — удивленно спросила Глафира Семеновна.

— Да вот земляка увидал. Триста франков… Триста франков за ним, — бормотал Николай Иванович и, выставившись из окна кареты, закричал: — Земляк! Земляк! Господин коллежский!

На углу какого-то переулка около освещенного окна магазина действительно стоял в своей поярковой шляпе с широкими полями тот земляк, с которым супруги познакомились на подъезде театра «Эдем». Он стоял у окна магазина и рассматривал выставленные товары. Заслыша крики «земляк», он обернулся, но, увидав выставившуюся из окна кареты голову Николая Ивановича, тотчас же нахлобучил на лоб шляпу и поспешно свернул в переулок. Николай Иванович выскочил из кареты и бросился бежать за земляком, но его и след простыл. Постояв несколько на тротуаре и посмотрев направо и налево, Николай Иванович вернулся к карете.

— Можешь ты думать — ведь удрал, подлец! — сказал он жене.

— Еще бы, что он за дурак, чтобы останавливаться. Человеку только нужно было найти дурака, чтобы занять, а отдавать зачем же!

— Ведь как уверял, что отдаст-то, мерзавец! «Только, — говорит, — на один день. Как получу завтра с банкира по переводу — сейчас же и принесу вам». Это он в кофейной у меня занял против Луврского магазина, когда мы с ним вино пили. И ведь что замечательно, единственный русский, с которым пришлось познакомиться в Париже, — и тот надул.

— Вперед наука. Не верь в дороге всякому встречному-поперечному, — отвечала Глафира Семеновна. — Где так уж из-за французского пятака сквалыжничал, на обухе рожь молотил, с извозчиками торговался, а тут неизвестно перед кем растаяла душа, — взял и выложил триста франков.

На вокзал Лионской железной дороги супруги приехали без приключений. Носильщики в синих блузах взяли их сундук и чемодан и принялись сдавать в багаж, сильно напирая на то, чтоб и подушки были сданы в багаж, говоря, что громоздкие вещи в вагонах возить не дозволяется.

— Се n’est pas permis, madame. Vous verrez que ce n’est pas permis, — говорили они.

— Да что вы врете! Се не па вре. С этими же подушками мы и сюда приехали, и они были с нами в вагоне. Парту дан ля вагон, авек ну дан ля вагон. Нон, нон… Коман дон ну пувон дормир сан кусан? Нон, нон.

Носильщики, однако, сдав сундук и чемодан в багаж, отказались нести подушки и саквояжи в вагон, и супругам пришлось их нести самим.

— Что за причина такая, что они отказались протащить подушки в вагон? — дивилась Глафира Семеновна, обращаясь к мужу.

Дело, однако, объяснилось просто. Около приготовленного уже поезда, стоящего у платформы, развозили на багажных тележках маленькие подушечки и полосатые байковые одеяла и за франк сдавали их напрокат пассажирам. Тележки эти катали от вагона к вагону такие же блузники, как носильщики, и выкрикивали:

— Pour se reposer! Pour se reposer!

— Скажи на милость, какой хитрый народ эти носильщики! Ведь это они нарочно отказались нести наши подушки в вагон, чтобы принудить нас взять подушки и одеяла у этих блузников. «Нельзя, — говорят, — с большими вещами в вагоне быть». Они думали, что мы поверим и не понесем сами, но нет, не на таких напали, — говорила Глафира Семеновна.

— Да, да… Наверное, что они подкуплены или сами участвуют в барышах, — поддакнул Николай Иванович.

В вагон, однако, супругов впустили беспрепятственно. Только кондуктор, покосившись на громадные подушки, улыбнулся и спросил Николая Ивановича:

— Vous êtes les russes, monsieur? N’est-ce pas?

— Вуй, вуй, ле рюсс, — отвечала Глафира Семеновна за мужа.

— Oh, je vois déjà, madame, — продолжал улыбаться кондуктор, указывая на подушки, потребовал билеты, тщательно осмотрел их и прибавил по-французски: — Вы едете прямо в Женеву, а потому не советую ехать в этом вагоне. В Дижоне из этого вагона придется пересаживаться в другой вагон. Пойдемте, я вам укажу вагон, из которого не надо будет пересаживаться.

Он поманил их пальцем, взял их саквояжи и подушки, помог им вынести все это из вагона и перевел в другой вагон, пояснив еще раз:

— Voilà à présent c’est tout droit peur Genève.

— Вот это по-нашему, вот это на наш, русский, кондукторский манер, — заговорил Николай Иванович и, поблагодарив кондуктора, сунул ему в руку франк.

— Merci, monsieur, — кивнул кондуктор и одобрительно сказал: — Oh, je connais les russes et leurs habitudes!

Поезд простоял четверть часа и, наконец, после трех звонков тронулся.

Подарок за провинность

Кроме супругов, в купе вагона сидели: толстенький, коротенький француз с коротко остриженной бородкой на жирном лице и тоненький француз в ярком галстуке и с черненькими усиками.

— Очень уж я рада, что мы не одни ночью едем и можно быть спокойными, что мошенники нас не ограбят, — сказала Глафира Семеновна мужу. — Какая ни на есть, а все-таки компания из четырех человек. А то помнишь, как мы ехали из Кельна в Париж, всю-то ночь одни в купе просидели. Ужасно было страшно. Я ведь тогда как есть всю ночь напролет не спала. Ну а теперь, ежели мы заснем, они не будут спать.

— Так-то оно так, но ведь и на эту компанию полагаться не следует, — отвечал Николай Иванович. — Почем ты знаешь: может быть, эти-то два француза именно мошенники и есть. Мы заснем, а они поднесут нам к носу хлороформу, усыпят нас покрепче, да и ограбят.

— Да что ты! Не похожи они, кажется, на мошенников, — испуганно проговорила Глафира Семеновна.