Сергей Литовкин - Хуже всех (сборник) Страница 6

– Вот завтра и приходи, – дружески похлопал меня по погону замполит. – Да, кстати, подготовь-ка на себя еще одно представление. На медаль «За боевые заслуги».

Я чуть было не споткнулся о комингс и вопросительно уставился на политвождя. В глубине души я, конечно, считал, что достоин и большего, но чтобы так просто и быстро награда нашла героя – не верилось. Я вытянулся по стойке смирно в готовности заявить, что служу Советскому Союзу. Замполит смерил меня взором, почесал за ухом и произнес нечто обидное:

– Надо же кому-то дать медаль после приемки нового проекта. Вон, вчера разнарядка пришла. А ты у нас – единственный офицер без взысканий. У остальных, как в книжке Чуковского – от двух до пяти. В твоем боевом посту, между прочим, самогонку гнали и по огнетушителям разливали. Тогда за эту чачу строгачей раздали – штук шесть. Тебя на месте не было, про тебя забыли, а жаль.

Я пробубнил что-то про свои заслуги на БС, но замполит противно хихикнул и грубовато вытурил меня из каюты.

Примчавшись на эсмине «N-вый», я разбудил вздремнувшего после обеда парторга – мичмана из БЧ-3 – и уговорил его выдать мне из хранилища партбилет. Он сделал отметки об уплате взносов, но вышла заминка. Денег в карманах почти не было, но были боны – валютные чеки Морторгтранса, которые я успел получить вместе с командой эсминца. Приблизительно по двадцать с гаком чеков-рублей за каждый месяц похода, случившийся после нашего посещения алжирского порта Анаба. Вот этими чеками я и расплатился с партией. Вместо общепринятого курса один к десяти мичман потребовал расплаты из расчета один к одному. Никакие призывы к совести результата не дали, только угроза прославить его имя в известных кругах позволила добиться более приемлемого курса – один к пяти. Занять обычных рублей на эсминце было нереально – у всех только боны, а мотаться по другим кораблям – некогда. Ни до, ни после этого случая партийные функционеры не наносили мне столь очевидного ущерба.

Засунув партбилет в левый нагрудный карман офицерской рубашки (поближе к сердцу!), я отправился в каюту к своим друзьям-соседям: начальнику радиотехнической службы капитан-лейтенанту Александру Александровичу Курбатову, моему непосредственному начальнику на период прошедшего похода, и его «сокаютнику» – артиллеристу старлею Анатолию Лому. НРТСа мы звали Сан Санычем и уважительно выслушивали его иногда излишне длинные умозаключения. Был он доброжелателен, сдержан, но умел настоять на своем в подавляющем большинстве случаев. При этом не подтверждал, но и не оспаривал своего дворянского происхождения, если намеки на таковое звучали в его присутствии. Толик Лом оправдывал свою фамилию на сто пятьдесят процентов. Как по внешнему виду, так и по характеру он напоминал тяжелый, надежный и несгибаемый инструмент, способный пробить стену и расколоть льдину. О таких, наверно, и говорят, что против лома нет приема (если нет другого лома). Решения Толика иногда, правда, были весьма оригинальны.

Шел шестой меся похода, на корабле выпили уже все, что хотя бы внешне или на запах напоминало спиртное, и мы с Сан Санычем обсуждали взаимоотношения духа и интеллекта в человеческом обществе. Человек, говорили мы, отличается от прочих живых тварей способностью разумно, по плану и расчету строить свою жизнь. Он способен прогнозировать результаты своих решений и действий. Тем удивительней, решили мы, что в обществе выше всего принято ценить так называемые поступки по велению сердца – неразумные и даже вредные. Женитьба на бродяжке без роду и племени с перспективой нежизнеспособного потомства, но по любви, оценивалась предпочтительней брака по расчету на богатой, здоровой и достаточно привлекательной девие из хорошей семьи. Вспоминался нам в этой связи какой-то индийский или итальянский фильм, а потом речь зашла и о фольклоре. Беседа была в разгаре, когда вошедший в каюту Лом безапелляционно заявил:

– Общество благодарно влюбленному в бродяжку вахлаку за снижение опасной конкуренции в борьбе за руку, сердце и капитал девицы из приличного сословия. Кроме того, выбрав бродяжку, этот тип показал свою умственную недоразвитость, поэтому иметь детей ему противопоказано. Естественный отбор.

Мы с Санычем переглянулись и, по достоинству оценив заявление Толика, перешли к оценке возможности возвращения живьем в базу еще до впадения в полный маразм, который корабельный врач Боря как-то определил в качестве неспособности оспорить собственное мнение, не будучи политработником. Мне, признаться, эта формулировка показалась натянутой, но жизнь, похоже, подтвердила правоту медика… Словом, к этим самым соратникам я и забежал в каюту, чтобы попросить Сан Саныча засунуть на время в свой персональный сейф мои валютные поступления в виде нескольких книжечек чеков Мортранса. Мы быстренько обсудили возможности получения звания и медали, что могло быть обмыто, а, следовательно, представляло немалый интерес, и перешли к иным, не менее высоким темам дискуссии, когда раздался стук, и в каюту проник матрос со шваброй – наступило время вечерней приборки. Я резко поднялся с банки, и тут меня заклинило. Кто страдает радикулитом – знает, что это такое.

Застыл я в полусогнутом состоянии и попросил товарищей великодушно меня пристрелить. Однако они аккуратно оголили меня по пояс и уложили на палубу, предварительно подстелив шинель. Когда-то кто-то сдуру сказал Лому, что из него выйдет хороший костоправ, и он поверил. Возможно, что в его действиях и был какой-то смысл, но, по-моему, он пытался переломать мне хребет, ребра и свернуть шею. Когда я уже не мог орать, а начал вяло и нудно подвывать, позвали доктора, старлея Борю. Тот вкатил мне в задницу два укола и диагностировал у всей компании инфекционный кретинизм. Мне он рекомендовал постельный режим на жестких нарах. И больше никогда в жизни не работать грузчиком. Доктор был прав. Первый свисток из страны Радикулитии я получил с меся назад во время перегрузки аппаратуры с борта на борт в довольно свежую погоду. Мы получали для своей РЛС новые блоки весом по двадцать килограммов с гаком. Блоки были секретные, поэтому к погрузке были допущены только офицеры, а особист торчал на видном месте с расстегнутой кобурой. Борт плавбазы, с которой мы принимали ящики, был выше нашего, а тут еще и волна. Одним словом, когда я самоотверженно ловил тяжеленную коробку далеко за бортом, в хребте что-то треснуло и хряпнуло.

В качестве гонорара за экстренный вызов доктор любезно принял из рук Сан Саныча рюмочку коньяку, а под закуску переименовал Лома в Долболома. Толик не был излишне обидчив, но, бережно относясь к своей фамилии, сказал пару ласковых по адресу родственников Бори, именуя его военврачом корабл…ской службы. К тому времени, когда они пили мировую, уколы уже подействовали, и я смог самостоятельно встать. Сан Саныч отдал мне штук двадать фотографий – свидетельств нашего пребывания в дальних морях, я распихал их по карманам рубашки и, перенося свою поясницу шаг за шагом, как драгоценный сосуд, отправился домой.

Собираясь на добычу очередного воинского звания, я, понятно, хотел выглядеть достойно и даже решил надеть новую рубаху. Попросив жену разгрузить карманы и передав ей снятую с себя одежду, я рухнул в кресло, устраиваясь поудобнее, чтобы утихомирить боль в пояснице и пообщаться с дочкой, которой недавно исполнилось два с половиной годика.

Только вчера я появился дома после восьмимесячного отсутствия и с громадным удовольствием начал приучать ребенка к незнакомому дяде, листая детские книжки и попытался поиграть в ладушки. Было уже часов десять вечера, когда я начал загружать карманы новой рубашки. Отложив в сторону пачку фотографий от Сан Саныча и засунув в правый карман удостоверение, я собирался положить в левый партбилет, но его не оказалось. Поиски не увенчались успехом. Жена уверяла, что выложила на стол все содержимое карманов. Дочка охотно подтвердила, что взяла красную книжечку, и, воспринимая поиски в качестве новой игры с вновь обретенным папой, показывала то одно, то другое место, куда она якобы спрятала драгоценную книжицу.

Вместе с ней мы облазили всю квартиру, бродили под окнами и перешуровали мусорное ведро. Наконе она потеряла интерес к игре, и поиски приостановились. Я же, забыв о радикулите, безрезультатно ползал на четвереньках под столом и за диваном. Ситуация была катастрофической, потому что утеря партбилета грозила суровым взысканием – строгачом с прицепом, как минимум. Со званием я, конечно, пролетал. О медали и речи быть не могло. Партийный «фитиль» в то время весил намного больше нескольких служебных. В будущем мне грозила убогая судьба бесперспективного младшего офицера на занюханном периферийном пункте базирования в местах, известных только комарам, крысам и тараканам. Такая возможность жену не обрадовала, и она тоже подключилась к активным, но безрезультатным поискам.