Александр Покровский - Как там страна (сборник рассказов) Страница 6

Настоящего гуру.

А на море качка, рачьи перепонки.

И как нам сблизиться — неизвестно.

Корабли сошлись, насколько это возможно, и пляшут вверх-вниз!

А абордажных крючьев нет, чтоб друг к другу приклеиться, поэтому посадили индийского гуру на доску и начали медленно, член етишкин, и аккуратно выдвигать его за борт, и чем дальше доска выдвигается, тем, естественно, гибче она становится и тем шире у индийца открываются глаза, и без того огромные, красивейшей формы.

Наконец он не выдержал да как заорет: «Хенахурухо!» — и вполз по доске задницей незамедлительно вверх.

После этого меня назначили на корабль-матку.

Но сначала я, конечно, напустил командиру в каюту сточную вонючую воду по самое колено, а потом вместо горячей воды у него из крана в умывальнике пошло дизельное топливо.

Мама моя бразильская!

Только он замыслил личность помыть, неожиданный наш, и ладошки бесполезные свои пристроил, как ему тут же безоговорочно в них и нассали с пенкой.

А все потому, что он меня на берег не пускал совершенно, фалопения в бородавках, и всякий раз «БЧ-5 последнее место…», тили-тоили и прочее дерьмо.

Вот и покушали маринованные ушки от федоткиной зверушки.

Для заполнения стоками пришлось слив из буфетной перекрыть, а затем передавить настоявшееся сусло из пожарного брандспойта.

Словом, ничего особенного.

А вот с дизельным топливом, ляпа дель соль, пришлось повозиться: не хотело оно в каюту лезть, и все тут.

Пришлось через систему охлаждения дизелей: здесь, здесь и здесь перекрыть, кое-что пережать и по команде «Подана вода на расход!» — умыть командира соляркой.

Ох и рожа у него была!

Ох и визг!

Вкуснотища!

И потом меня сразу же отмандаринили на корабль.

Матку.

Там я выучил финский язык, потому что эту матку строили в Финляндии и вся документация была на этом прогрессивном языке, и я ту документацию читал-читал — чуть умом не чокнулся и костеязычием не заболел, а потом вдруг с какого-то листа, кошачьи молочные железы, почувствовал, что понимаю финский язык, хотя у меня кроме путеводителя по стране Суоми ничего под руками не наблюдалось.

Родина моя великая!

Обращаюсь непосредственно к тебе, потому что больше обратиться не к кому. Когда в следующий раз ты захочешь создать что-нибудь выдающееся, влагалище узорчатое, ты лучше сразу назначь на это дело человека, любящего финскую литературу и речитативом читающего тебе на ночь Калевалу, а от всех этих плоскогубых идиотов, сука афинская, которых ты почему-то находишь в последний момент на приемку корабля, избавься заранее, отправь их, к примеру, своевременно навоз что ли птичий голыми руками разгребать.

Больше об этом говорить не хочется, папильоте де пенис!

Рыгать тянет.

Лучше говорить о том чудесном корабле.

О матке.

Вы, наверное, знаете, что такое матка?

Не знаете?

Сейчас объясню.

Это такой корабль, на который черти-что наворочено: на нем сверху-сбоку-снизу-сверху и внутри налипли танки, самолеты, пушки, пулеметы, ракеты-гарпуны, торпеды, бомбы и подводные лодки.

Представляете, подплывает под нее подводная лодка, и матка на нее сверху садится, как морская звезда на гребешок, а потом осушается в этой матке некоторый внутренний док, пузырь Соломона, она над водой поднимается, скарабея инфузория, и лодочка у нее оказывается внутри, и можно дальше путешествовать.

Но все это только теория, тетины пролежни, а в жизни финнам ничего не объяснили: мол, знаете что, вот этот чудесный внутренний объем мы будем не белибердой всяческой заполнять в кромешной темноте самосознания, а современными подводными лодками, етит твою мать, и финны сделали, конечно, такой объем — пожали плечами, чего не сделать — и замандорили, но нижнюю палубу на вес подводной лодки при осушении внутреннего дока не рассчитали.

В общем, чано лучано, как объясните там, на Западе, так вам и сделают.

И корабль получился замечательный, но с абсолютно бесполезным объемом внутри, который теперь только и можно было заполнять всякой нетяжелой ерундой.

Матку сварили огромными кусками, и в этих чудесных кусках уже заранее были просверлены все отверстия, которые при сложении куска с куском, как это ни парадоксально, совпадали.

Если б ее делали у нас, мама наша Чита, то, уверяю вас, ничего бы не совпало.

Все бы дырки сверлили заново.

А тут, брюхатые экзистенциалисты, как приклеились — и уже кабели протянули там, где они и должны были быть, и электроники, электроники, электроники — компьютеры, видеокамеры, телевизоры, магнитофоны, ежедневная потребность в пресной воде при полной загрузке 1600 тонн и на каждого матроса по отдельной каюте с душем, горячей водой и видеомагнитофоном. Охренеть можно!

А приемная комиссия собирала грибы.

Ее набрали от последнего матроса до командира — не могу, повторюсь, иначе снова рыгать начну — в соседней выгребной яме и послали в Финляндию на четыре месяца на приемку корабля, а они там в обед собирали грибы и жарили их на вертеле, потому что хотели сэкономить суточные и привезти домой доллары.

И как они потом дошли до родных берегов, не ведая даже, где у них котлы стоят, — загадка мирозданья.

Пришли, пришвартовались, и начался грабеж, ведь в каждой каюте был пылесос «Филипс» и чайник «Филипс».

Пылесборник в ведомости значился как «пылесборное устройство», а чайник — как «стакан для кипячения воды».

— Пылесборное устройство? Да это ж веник с совком! Стакан для кипячения воды вам нужен? Дайте им стакан.

Ой, блядь!

Соблазненная Вирсавия!

Печальный Урия!

Не могу не материться.

Я так считаю, что младший командный состав в адрес старшего имеет на это неотъемлемое право.

В предыдущей фразе я, может, стилистически что-то напутал, но против сути не погрешил.

Только старпом отправил домой два полных контейнера.

Остальные, спотыкаясь от возбуждения, утащили в руках то, что смогли, и когда все свистнули, начальство стало мыться.

Я не знаю, сколько раз в день может мыться наше начальство.

Сколько оно может сидеть в сауне, промежность конская, завернутое в простынь.

Я, конечно, понимаю, что у них вместо рожи давно налицо только жопа поросячья, но даже она, как мне кажется, после пятнадцатого раза должна вялыми лохмотьями совершенно отпадать и на полу уже рулонами сворачиваться.

— Включить сауну! Выключить сауну! Включить… Выключить…

Через месяц полетели все нагревательные элементы и все котлы встали раком, потому что не выдержали издевательства.

Дорогие начальники! Все, что сейчас скажу, предназначено только для вас, потому что все остальные все это и так знают.

Котлы. Могут. Работать. Только. Тогда. Когда. Через них. Проходит. Расчетное. Количество. Воды.

А при меньшем количестве воды они выходят из строя, беременные бармалеи!

А если вы приказываете в каюты матросам горячую воду не подавать, все болезни Америго Веспучи, а подавать только в вашу каюту, то котел не просто выходит из строя, он взрывается, как дохлый аллигатор с озера Титикака, и обломки его очень долго летают по воздуху.

Фу, барабаны! Больше не могу.

Вся автоматика встала, как уже говорилось, только раком, и испортилось все, что только могло испортиться.

А потом они заверещали:

— У нас еще не кончился гарантийный ремонт! Вот! Пусть теперь нам финны все отремонтируют! Кто у нас знает финский язык?

Ну, естественно, финский язык знал только я.

Я думал, я поседею над этими ремонтными ведомостями, покроюсь коростой и стигматами от нервного истощения, но в конце концов я эту финскую поэму родил. «Хей-я! Вот оно, выпадение кисты архиепископа!» — как говорят в таких случаях на островах Папуа Новой Гвинеи и закалывают по этому поводу свинью, а потом вождь, разжевав самый сладкий кусок, вкладывает его глубоко в рот самому почетному гостю на этом празднике жизни.

Для согласования работ приехал финн.

Папа этого проекта.

— Я, — сказал он, — папа этого проекта.

А наших налетело — в колонну по одному никогда не выровнять: плешивые, паршивые, линялые, все в каких-то лишаях и родинках, и пахнет от них как от стойла для зебр, особенно когда волнуются (не зебры, конечно), а называются наши: «замы», «замы по тех» и «по этих», «помы», «начи» и прочая, и прочая, словом, все первые и у всех пауки на погонах. Даже с Камчатки один прискакал, красивый, как бивни мамонта.

Финн их спрашивает:

— А вы кто?

— А мы, — говорят ему, — ответственные по этому проекту замы, помы…

— Понятно, — говорит финн, — я буду говорить только с командиром, механиком и тем, кто составлял ведомость. Остальные мне (на хер финский) не нужны. Так что не обессудьте.

В общем, все вон.

И остались мы вчетвером — остальных за дверь.

Они там стояли, никуда не расходясь, и ушами шевелили, как слоны перед случкой, и изредка самый нервный слон прикладывал свое щербатое ухо к переборке и говорил остальным: