Ярослав Гашек - Швейк в денщиках у фельдкурата Страница 6

— Ну-с, елей у нас есть, — торжественно сказал Швейк, возвратясь из магазина Полак, — конопляный елей номер три, первый сорт. Хватит на целый батальон. Фирма солидная. Продает также олифу, лаки и кисти. Теперь нам нужен колокольчик.

— А колокольчик на что?

— По дороге звонить, чтобы народ снимал шапки, когда мы едем с божьим благословением и с конопляным маслом номер три. Так уж полагается. Были случаи, что арестовывали, кто не снимал шапку. В прошлом году в Жижкове[17] ксёндз избил слепого, который при подобных обстоятельствах не снял шапки. Слепого, кроме того, ещё посадили, потому что на суде ему доказали, что он не глухонемой, а только слепой, и что звон колокольчика должен был слышать и не вводить других в соблазн, хотя дело происходило среди ночи. В другой раз люди бы на нас и внимания не обратили, а теперь будут шапки скидать. Если вы, господин фельдкурат, ничего против не имеете, я мигом достану колокольчик.

Получив согласие, Швейк через полчаса принёс колокольчик.

— Это от ворот постоялого двора «у кржижков», — сказал он. — Обошёлся мне колокольчик в пять минут страху, да ещё пришлось долго ждать, — всё время народ мимо ходил.

— Я пойду в кафе, Швейк, — сказал фельдкурат. — Если кто-нибудь придёт, пусть подождёт.

Приблизительно через час после ухода фельдкурата пришёл пожилой человек, седой, военной выправки и со строгим взглядом. Наружность его выражала злобную решимость. У него был такой вид, словно он был послан судьбою уничтожить нашу бедную планету и стереть её следы с лица вселенной. Говорил он резко, сухо, строго:

— Дома? Пошёл в кафе? Просил подождать? Хорошо, буду ждать хоть до утра. На кафе у него есть, а платить долги — так нет? А ещё ксёндз! Тьфу!

И он плюнул.

— Сударь, не плюйте здесь, — сказал Швейк, с любопытством глядя на пришельца.

— И ещё раз плюну, видите, вот так! — упрямо сказал строгий господин, ещё раз плюнув на пол. — Как ему не стыдно! А ещё военный ксёндз! Срам, да и только!

— Если вы воспитанный человек, — заметил ему Швейк, — то должны бросить привычку плевать в чужой квартире. Или вы думаете, что если разразилась война, то вы всё себе можете позволить? Вы должны вести себя прилично, а не как хулиган. По отношению к окружающим вы должны быть деликатным, выражаться прилично и не распускаться, как босяк, штатская вы шантрапа!

Строгий господин вскочил с кресла и, трясясь от злости, закричал:

— Да как вы смеете!.. Я веду себя неприлично? Вы, кажется, сказали, что я?.. Повторите!

— Дрянь вы, — сказал Швейк, глядя на него с укоризной. — Плюёт на пол, словно он в трамвае, в поезде или в каком-нибудь общественном месте. Я всегда удивлялся, для чего везде висят надписи: «Плевать воспрещается», но теперь я вижу, что это из-за вас. Вас, видно, уже повсюду хорошо знают.

Все цвета радуги прошлись по лицу строгого господина, и он разразился потоком ругательств по адресу Швейка и фельдкурата.

— Ну-с, окончили вы свою речь? — спросил Швейк, когда посетитель сделал заключение: «Оба вы негодяи, каков поп, таков и приход». — Или, может быть, хотите ещё что-нибудь сказать, перед тем как лететь с лестницы?

Но строгий господин настолько исчерпал свой запас, что ему не пришло на ум больше ни одного стоящего ругательства, и он замолчал. Швейк решил, что ждать дальнейших дополнений не стоит. Он отворил дверь, поставил строгого господина в дверях лицом к лестнице… и такого «шюта» не постыдился бы и лучший игрок сборной команды чемпионов мира.

Вдогонку строгому господину на лестнице прозвучал голос Швейка:

— В следующий раз, когда попадёте в порядочное общество, будете вести себя прилично.

Строгий господин долго ходил под окнами и поджидал фельдкурата. Швейк открыл окно и наблюдал за ним.

Наконец, гость дождался. Фельдкурат провёл его к себе в комнату и посадил в кресло против себя.

Швейк, не говоря ни слова, принёс плевательницу и поставил её перед гостем.

— Что вы делаете, Швейк?

— Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, с этим паном уже вышла тут небольшая неприятность из-за плевания на пол.

— Оставьте нас одних, Швейк. У нас кое-какие дела.

Швейк вытянулся во фронт.

— Так точно, господин фельдкурат, оставлю вас одних.

И ушёл на кухню. В комнате, между тем, происходил очень интересный разговор.

— Вы пришли за деньгами по векселю, если не ошибаюсь? — спросил фельдкурат своего гостя.

— Да, и надеюсь…

Фельдкурат вздохнул.

— Человек часто попадает в такое положение, когда ему остаётся только надеяться. О, как красиво звучит слово «надейся» из того высокопоэтического трилистника, который возносит человека над низменной повседневностью: вера, надежда, любовь…

— Я надеюсь, господин полковой ксёндз, что сумма…

— Безусловно, уважаемый, — перебил его фельдкурат. — Могу ещё раз повторить, что слово «надеяться» придаёт человеку силу в его житейской борьбе. Не теряйте и вы надежды. Как прекрасно иметь известный идеал, быть невинным, безгрешным созданием, дающим деньги под векселя, и надеяться своевременно получить деньги обратно! Надеяться, постоянно надеяться, что я заплачу вам тысячу двести крон, тогда как у меня в кармане нет и сотни.

— В таком случае вы… — задохнулся гость.

— Да, в таком случае, я… — ответил фельдкурат.

Лицо гостя опять приняло упорное и злобное выражение.

— Сударь, это мошенничество! — сказал он, вставая.

— Успокойтесь, уважаемый!

— Это мошенничество! — закричал гость. — Вы злоупотребили моим доверием!

— Сударь, — сказал фельдкурат, — вам, безусловно, будет полезна перемена воздуха. Здесь слишком душно… Швейк! — крикнул он. — Этому пану необходимо подышать свежим воздухом.

— Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, — послышалось из кухни, — я его уже раз выставлял.

— Повторить! — скомандовал фельдкурат, и команда была исполнена быстро и круто.

Вернувшись с лестницы, Швейк сказал:

— Хорошо, что мы отделались от него, прежде чем он успел набуянить… Был в Малешицах один шинкарь, большой начётчик. У него на всё были цитаты из священного писания. Когда ему приходилось лупить кого-нибудь из посетителей плетью из бычачьих жил, он всегда приговаривал: «Кто жалеет розги, тот ненавидит сына своего, а кто его любит, во время его наказует. Я тебе покажу, как драться у меня в шинке!»

— Вот видите, Швейк, что постигает тех, кто не почитает ксёндза, — улыбнулся фельдкурат. — Святой Иоанн Златоуст[18] сказал: «Кто чтит пастыря своего, тот чтит Христа во пастыре своём. Кто обижает пастыря, тот обижает господа, его же наместником пастырь есть»… К завтрашнему соборованию нам нужно хорошенько подготовиться. Сделайте яичницу с ветчиной, сварите пунш-бордо, а затем посвятите себя размышлениям, ибо, как сказано в вечерней молитве, «милостию божией предотвращены все козни врагов против дома сего».

На свете существуют стойкие люди. К ним принадлежал и муж, дважды выброшенный из квартиры фельдкурата. Только что ужин был готов, как кто-то позвонил. Швейк пошёл открыть, вскоре вернулся и доложил:

— Он опять тут, господин фельдкурат. Я его пока что запер в ванной комнате, чтобы мы могли спокойно поужинать.

— Нехорошо вы поступили, Швейк, — сказал фельдкурат. — Гость в дом — бог в дом. В старые времена на пирах заставляли шутов увеселять пирующих. Приведите-ка его сюда, пусть он нас позабавит.

Через минуту Швейк вернулся с настойчивым господином. Господин глядел мрачно.

— Присаживайтесь, — ласково предложил фельдкурат. — Мы как раз кончаем ужинать. Мы только что ели омара и лососину, а теперь перешли к яичнице с ветчиной. Почему нам не кутнуть, когда на свете существуют люди, одалживающие нам деньги?

— Надеюсь, я здесь не для шуток, — сказал мрачный господин. — Я здесь сегодня уже в третий раз. Надеюсь, что теперь всё выяснится.

— Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, — заметил Швейк, — вот ведь гидра! Вроде некоего Броушека из Либни. Восемнадцать раз в вечер его выкидывали из пивной «Экснер», и каждый раз он возвращался, — дескать, «забыл трубку». Он лез в дверь, в окна, через кухню, сквозь стены, через погреб и, наверно, спустился бы по трубе, если бы пожарные не сняли его с крыши. Такой был настойчивый парень, мог бы быть министром или послом! Наклали ему как следует!

Настойчивый господин, словно не слыша того, что говорили, с упрямством повторил:

— Я хочу выяснить окончательно наши дела и прошу меня выслушать.

— Это вам разрешается, — сказал фельдкурат. — Говорите, уважаемый. Говорите, сколько вам будет угодно, а мы пока будем продолжать наше пиршество. Надеюсь, это не будет мешать вам говорить? Швейк, подавайте на стол!