Валерий Михайлов - Наркоманские сказки Страница 6

Закончилась Широчкина пионерская пора. Пришло время вступать в комсомол. Широчка волновалась, как никогда, несмотря на то, что поручился за неё не кто иной, как Паша, ставший к тому времени секретарём комсомольской организации в школе. К тому же Паша состоял членом комиссии, которая и принимала в комсомол.

Перед дверью секретаря горкома комсомола, кроме Широчки, стояло ещё пять человек: здоровенный детина, постоянно пускающий струйку слюны на свежевыстиранную рубашку, шустрик, отпускающий смачные подзатыльники детине после каждой струйки, две неприличного вида девицы, нервно курящие сигареты, одну за другой, и опрятного вида мальчик лет так четырнадцати. Комиссия опаздывала на полтора часа.

Наконец, они появились, все трое, с усталыми от комсомольской работы лицами. Они бросили что-то вроде «здрст» на приветствие кандидатов в члены ВЛКСМ и скрылись в кабинете.

– С бодуна ребята, – с сочувствием в голосе сказала одна из девиц.

Широчка не знала, где у них в районе находится Бодун, но, судя по уставшему виду комсомольских вожаков и столь длительному опозданию, она решила, что это где-то очень далеко, и ей стало искренне жаль комсомольцев.

– Надо было пивасика взять, – продолжила тему та же девица.

– Кто ж знал, – ответила ей подруга.

– Может, сходим сейчас?

– А вдруг не успеем?

– За это, думаю, простят.

Но тут дверь открылась, и Паша пригласил всех внутрь. Комиссары располагались все трое за одним столом, покрытым настоящим красным кумачом, а кандидаты уселись на стульчики, стоящие вдоль стен кабинета. Кумач выглядел настоящим воплощением истории комсомола. Подпалины от забытых сигарет и нечаянно оброненных кропалей олицетворяли тяжёлую, а временами мучительно невыносимую жизнь трудового народа в условиях жестокой эксплуатации, которой душили народ помещики и капиталисты. Кровь дефлорированных на кумаче юных помощниц партии олицетворяла кровь борцов за свободу, равенство, братство, и мир во всем Мире. Следы вина служили символом радости побед, а обильное семя комсомольских вожаков олицетворяло светлое будущее.

– Начнём, – сказал секретарь горкома и сделал большой глоток прямо из графина.

– Кто первый? – спросил просто секретарь комиссии.

– Пусть он, – предложил шустрик и вытолкнул детину на середину комнаты. Детина сконфузился, отчего пустил сразу струйку слюны изо рта и большую зелёную соплю из носа. Сопля шумно упала на пол кабинета, и, сконфузившись ещё сильнее, детина громко пукнул.

– Фио? – спросил, морщась, секретарь.

– Не а.

– Что не а?

– Я не Фио.

– Не Фио?

– Он Гном, – ответил за детину шустрик.

– Гном? – удивился секретарь горкома.

– Почему Гном? – спросил просто секретарь.

– Потому что все его гномят, – вновь ответил за Гнома шустрик.

– И как же тебя гномят? – спросил секретарь.

– Кто как, – продолжал отвечать шустрик, – кто поджопник отпустит, кто какашками закидает, а Васька с Петькой, так те его письками затыкивают.

– Как затыкивают? – удивился секретарь.

– Петька в задницу, а Васька в рот.

– Он говорит, что это игра в мороженое, – заговорил, наконец, детина. – А когда я научусь правильно лизать мороженое у Васьки, он мне настоящее купит.

– А тебе нравится эта игра? – оживился секретарь горкома.

– Сначала больно было, а потом привык. Больно мороженого хочется.

– Так любишь мороженое?

– Очень, – детина улыбнулся во всю пасть, и на рубашку упали сразу две струйки слюны.

– У меня больше вопросов нет.

Следующей встали неприличные девицы. Сразу обе.

– Космодемидовская Зоя Гербертовна, – представилась одна из них.

– Надежда Константиновна…

– Крупская? – перебил её секретарь.

– Зачем сразу Крупская? Я Коньячкина.

– Место работы или учёбы?

– Фойе гостиницы «Интурист».

– Должность.

– Минетчицы мы.

– Бледи, что ли?

– Сам ты бледь! – оскорбилась Зоя. – Бледь – это развратная приспешница империализма, а мы, может быть, вынуждены сосать буржуйские суи, чтобы помочь детям-сиротам из детдома № 5.

– Вы помогаете детям?

– Мы взяли шефство над детдомом, – гордо сказала Надя.

– Что ж, это похвально. Следующий.

Аккуратного мальчика звали Тимур. Подобно легендарному тёзке, он организовал пионерскую команду для помощи одиноким старикам. Решив не размениваться на пустяки, в ночь на седьмое ноября они забрались в супермаркет буржуя и жмота Рачкина. Пионеры взяли еду и тёплые вещи, которые той же ночью незаметно подбросили в дома к старикам – вот утром порадуются. Утром же радостную новость старикам принесла милиция со специальной собакой. Отморозкову потом долго пришлось разбивать в кровь кулаки и ноги о старческие тела, выбивая из них признание. К Тимуру вопросов не было.

– Фамилия? – обратился секретарь к шустрику.

– Я не, я с ним за компанию, у меня ещё пока дома все.

Новоиспечённые комсомольцы осуждающе посмотрели на шустрика.

– Как знаете, молодой человек. А к тебе, Широчка, у нас вопросов нет. Ты доказала свою любовь к Родине, – сказал Паша.

– Итак, – взял слово секретарь горкома комсомола, – поздравляю. Вы все приняты в ряды ВЛКСМ, кроме некоторых, – он гневно заклеймил взглядом шустрика, – билеты получите позже, на торжественном собрании, а сейчас все свободны.

– Зоечка и Надечка, останьтесь, – сказал секретарь.

– И ты, Гном, тоже, – добавил секретарь горкома.

Как хоронили бабушку

– Я скоро умру, – сказала бабушка за обедом, на который специально для этого собрала всех родственников и друзей, – а именно десятого мая.

– Но мама, сейчас только конец апреля, да и ты чувствуешь себя хорошо, – вступила в разговор Широчкина мама.

– Это неважно, – отмахнулась бабушка.

– Но почему десятого мая? – не унималась Широчкина мама.

– А потому, дочка, что десятого мая заканчиваются праздники. Проснётесь вы утром, головы больные-пребольные, пить вроде бы уже и не резон, а тут годовщина моей смерти. Помянете вы меня добрым словом, да и чем покрепче, и мне хорошо, и вам не так тяжко.

– Похороны – штука серьёзная, – поддержал бабушку дед Напас, набивая трубку своим фирменным табачком, смешанным с оконной замазкой. Замазку Напас делал сам. Пойдёт на конопляное поле, соберёт массу, похожую на тёмный душистый пластилин, замажет ею щели в окнах, а зимой, когда стоит лютый мороз, и кроме как сидеть в хате и смотреть на заледенелое стекло, делать больше и нечего, или весной, когда светит солнышко и пахнет свежими древесными почками, отколупает кусочек замазки, и в трубку. Покурит-покурит, и улыбается радостно.

– Ведь что такое похороны? Это проводы человека в мир иной, так сказать, последний штрих в таинстве смерти. А жизнь и смерть – как две стороны одной газеты. С одной стороны, положим – жизнь, с другой, стало быть, смерть. Ткнул пальцем в газету, и ты на другой стороне. Куда ткнул, там и оказался. Вот мы, когда могилу роем, мы этой лопатой дырку в газете и рвём, – принялся философствовать он.

– Да, но как ты можешь знать о своей смерти заранее? – не унималась Широчкина мама.

– Ваше дело меня похоронить по-людски, а как я помирать буду, это моё дело.

– Что ты ещё задумала? – встревожилась Широчкина мама.

– Да ничего я не задумала! – обиделась бабушка. – Не стану я грех на душу брать.

– Но ведь ещё почти две недели.

– Вот и славно, а то помирают внезапно, даже не предупредив родственников, и приходится тем носиться, как укушенным. А тут заранее, по-божески. И не спорьте со мной, я так решила.

Начать решили с поминок, вернее, решила бабушка. Как её ни пытались отговорить, она ничего не хотела слушать:

– В кои веки соберётесь, чтобы сказать обо мне чего хорошее, а я и не услышу уже. Не пойдёт! Может, я тоже хочу за упокой с вами выпить.

– Мама, но так нехорошо, так никто не делает.

– А «горько» кричать, когда родственники с покойным прощаются, хорошо? (Отморозков уткнулся в тарелку) или совать музыкантам трёшку, чтобы они семь-сорок сыграли?

– Всё бы тебе попрекать, – обиделся Напас.

– Попрекать? А ты бы не водил хоровод вокруг гроба, да не орал: «В лесу родилась ёлочка». Тоже мне, дед-Маразм.

Больше с бабушкой никто спорить не захотел, и поминки решили назначить на тридцатое апреля.

Таких цивильных поминок в городе ещё не было. Бабушка сидела во главе стола в высоком кресле, похожем на театральный трон. Над её головой красовался венок с заупокойными словами. Рядом, на столе, горела свеча. Гости входили, кланялись бабушке, говорили: «Землица вам пухом», – и целовали в лоб. За столом говорили всё больше о бабушке и, в основном, хорошее. Иногда, для смеха, вспоминали кое-какие курьёзы, но лишь те, о которых бабушка и сама любила рассказывать. Обстановка царила настолько торжественной, что дед Напас вспомнил о революции, участником которой он, вроде бы, случился.