Уорнер Лоу - Шутник Страница 6

Неподалеку от Веллингтона на заброшенном пляже я соорудил немудрящую лачугу и принялся копировать картины Гогена, как тогда на Таити.

Эти копии не шли в счет тех пяти, воссоздать которые было моим долгом. Пока что моя задача — сколотить денег, чтобы выполнить мою миссию. Сейчас я совершенствовался в манере Гогена. Вышла такая дрянь, что у меня рука не поднималась ставить его имя. Но ведь и Гоген небрежничал в подписях. То подписывал ПГО (кто его знает, что это значит), то П.Гоген, иногда — Гоген, а то и просто обходился без всякой подписи.

Через неделю получилось две фальшивки, мерзкие — жуть. Я их «состарил», снял с подрамников и поволок к торговцу.

— Я передумал, сэр. Эти, может, и продам,— я развернул свои «творения».

— О! Почему сразу эти не принесли? Куда красивее той мазни!

— Они относятся к более позднему периоду.

— Вижу, рисовать он все-таки научился. Хоть лошадь на лошадь похожа. А небо! Синее и прекрасное! Дам по 75 фунтов за каждую.

Я протянул ему вырезку из «Таймса». Ротшильд заплатил за Гогена по две тысячи фунтов.

— Ну ладно. По сотне.

Я согласился, забрал деньги и ушел. Я вдруг понял, как чувствует себя проститутка, когда первый раз берет деньги у мужчины.

В те времена двухсот фунтов хватило заплатить за путешествие в Англию первым классом. Во время плавания я почти не выходил из каюты, трудясь над картинами Гогена,— первыми двумя из тех пяти, которые я хотел возместить миру. Просто копировать с подлинников мне не хотелось: они уже существуют, а моя задача — нарисовать произведения взамен уничтоженных мной. Фантазируя, заимствуя разные элементы с подлинников, я создавал две новые.

Когда пароход приплыл в Лондон, у меня были готовы два превосходных полотна Гогена, хорошо вымоченных в соленой ванне, высушенных и «состаренных» моим обычным методом.

Обнаженные Гогена по-прежнему меня смущали, но я все-таки воспроизвел их, надеясь, что картины не станут показывать невинным детям.

В Лондоне я усовершенствовал технику продажи фальшивок. Имея независимый доход, я бы преподнес их миру в подарок, но денег не было, а жить на что-то надо.

Я не заявлял, что это картины — Гогена. Я только замечал, что вот полотно, похожее на гогеновское. Не набивался я и на продажу. Я выступал в роли коллекционера со скромными средствами, который подозревает, что попавшее ему в руки полотно — подделка, и желает получить совет у коллекционера богатого, сведущего в творчестве Гогена. Не так давно изобрели научную экспертизу по определению возраста картины, но в те времена такого не существовало и подлинность определялась по «догадке» и «наитию», а всякого, кто потом смел спорить, считали либо дураком, либо лгуном.

Коллекционер погружался в раздумье, а я старательно тыкал в детали, возбуждавшие мои подозрения, утверждая, что на других своих картинах Гоген, насколько мне известно, никогда не писал того-то и того-то. Коллекционер, если ему вообще были знакомы гогеновские картины, исподтишка ухмылялся, жалеючи меня за темноту. Очень скоро он заключал, что подозрения мои пусты, а стало быть, полотно — подлинник. Тут он принимался уговаривать меня продать картину, и я полегоньку поддавался уговорам.

Мне удалось продать оба полотна за пять тысяч долларов (если учесть, что тогда фунт стоил почти пять американских долларов, а жизнь была чуть не вполовину дешевле нынешнего, то, понятно, что сумма очень даже солидная).

Денег мне хватило на четыре года, и пожил я совсем недурно. Когда капитал иссяк, я обосновался на севере Испании и за несколько недель состряпал третьего Гогена. Картину я продал в Риме итальянскому князьку. За три с половиной тысячи фунтов. Цены на гогеновские полотна все росли.

Через три года, снова поистратившись, я создал четвертое произведение. На греческом острове. Его получил египетский миллионер за семь тысяч фунтов, и я продержался еще четыре года. Но затем — виновата моя склонность к роскошной жизни — я снова оказался пуст.

В запасе оставалась всего лишь одна картина — я был должен миру пять. Больше я поклялся не рисовать. А значит, чтобы мне не пришлось прозябать, эта последняя должна стать шедевром Гогена, и тогда я выручу за нее крупную сумму.

Я снял коттедж на итальянском побережье и приступил. В 1939 году появилось много репродукций Гогена, они послужили мне хорошим подспорьем. Больше месяца корпел я над последней картиной и когда наконец закончил, то — ура! — шедевр получился!

Картина была очень большой для Гогена — 38 на 37 дюймов. Передний план занимало экзотическое растение, усыпанное цветами, похожими на желтых бабочек.

За ним темно-синий пруд в оранжевых мазках. От пруда вышагивал большой красный конь, а на нем голая таитянка. Стайка туземных ребятишек плескалась в пруду под густым сплетением ветвей. Пейзаж венчали горы Таити, поднимающиеся в синее небо в точках белых облаков. Сам Гоген возгордился бы, а назвал бы он ее «Красный Конь».

Картина была так великолепна, что я решил продать ее не меньше чем за 25 тысяч фунтов. Цена, конечно, огромная, но я не сомневался, что выручу такую. Одного я не учел — гримас судьбы.

Я разыскал английского герцога — не буду называть его имени; о нем писали как о самом богатом человеке Англии и самом алчном коллекционере. Отправился в Лондон, договорился о встрече и понес «Красного Коня» к нему во дворец, в Риджент парк. Герцог принял меня в картинной галерее. Повсюду шедевры живописи. У него висело три Гогена, ужасно приятно было увидеть среди них одного своего. Я написал его, когда плыл из Новой Зеландии. Я развернул принесенное полотно. Минут пять герцог вглядывался молча.

— Где вы ее взяли? — наконец резко осведомился он.

Я рассказал, как нашел пять картин Гогена в бойлерной и так далее. Если он решит, что эта — одна из них, его дело.

— Она продается?

Да, ваша светлость.

— Цена?

— Двадцать пять тысяч фунтов.

— За Гогена? С ума сошли! Последнюю, вон ту, на стене, я купил за десять.

— А за эту, ваша светлость, вам придется заплатить двадцать пять.

— Мм,— он вооружился лупой и принялся изучать полотно, дюйм за дюймом. Прикрепил его к доске и рассматривал с разных позиций, расхаживая по залу.

— Да, красивая, ничего не скажешь,— он чуть улыбнулся.— Но я собираю картины уже много лет, и у меня развилось шестое чувство,— он выдержал драматическую паузу.— Сэр, картина — подделка.

Я указал на своего Гогена на стене.

— А та — подлинная? Что вам подсказывает шестое чувство?

— Разумеется. С первого взгляда видно! И эксперты со мной согласились.

— Ясно,— я взял холст и свернул его.— Пойду к другим, пусть и они выскажутся.

— Куда ж это? — Глаза его сузились.

— Да хоть, например, к лорду Додсо- ну.— Это был самый его ненавистный конкурент.— У него, конечно, тоже имеются картины Гогена.

— Ваш Додсон не отличит Ван Гога от Тициана!

— Ну и что же! — Я направился к дверям.

— Подождите,— остановил меня герцог, вся его вера в шестое чувство улетучилась.— Один шанс против ста, что я все- таки ошибаюсь. Сделаем так: оставьте картину у меня. Я приглашу экспертов — пусть взглянут.

— Пожалуйста, ваша светлость.

— Приходите завтра. В четыре.

Я ушел. Чего мне тревожиться? Если эксперты, которые установили подлинность моего предыдущего Гогена, объявят «Красного Коня» фальшивкой, продам картину в другом месте. Делов-то!

На другой день герцог принял меня в кабинете. Свернутая рулоном картина лежала на столе. Он встретил меня злорадно, мстительно усмехаясь.

— Ваше полотно исследовали эксперты. По отдельности. Они единодушны. Это подделка.

— Очень печально.

— Шестое чувство никогда меня не подводит.

— Не сомневаюсь, ваша светлость.

— Теперь, когда установлено, что картина — фальшивка, вы не станете, конечно, продавать ее кому-то еще.

— Нет, конечно.

— Хорошо. Но на всякий случай — вдруг передумаете — должен вас предупредить, что картину пересняли. Фотографии и письмо, удостоверяющее, что это — фальшивка, будет разослано торговцам картин, музеям и коллекционерам по всему миру. У нас своя система зашиты.

— Ясно.— Прахом пошли шесть недель работы в Италии. Но в конце концов можно и новую нарисовать.

— Должен также сказать, сэр,— строго взглянул на меня герцог,— шестое чувство подсказывает мне, вы и раньше знали, что полотно — фальшивка. Может, вы попытаетесь продавать и другие подделки. Поэтому в письме есть ваше подробное описание и предупреждение: остерегаться покупать у вас картины, в особенности полотна Гогена.

Самая черная минута моей жизни. Мало того, что не продать пятую подделку, теперь и подлинного Гогена не продашь! Что делать? На что жить? Тьма и безысходность.

— Ну вот и все,— герцог поднялся.

Я тоже встал. Взял картину. В этот момент дверь отворилась.