Митрофан Глобусов - Мысли и размышления Страница 6

Сегодня мы живем в этом ином мире. Природные условия в нем все те же, а так, вообще-то говоря, он теперь совсем иной. Этот мир битком набит колбасой и многими другими продуктами питания, в нем навалом модной одежды, электронных устройств и новейших строительных материалов; буйство всевозможных мнений составляет идеологическую палитру этого иного мира, и полное неучастие в официальной пропаганде является высшим проявлением здравого смысла. А еще здравый смысл все чаще протестует против некоторого идиотизма этого нового мира. Даже не некоторого, а против полного идиотизма, несколько похожего в чем-то на тот, который двадцать пять лет назад закончился перестройкой. И если новая грядет, то, значит, грядет, и с этим ничего не поделаешь. Мы за двадцать пять лет во всем поднаторели, неплохо кой-чему научились, поэтому самое время снова перестаиваться. Мы, если совсем нас припрет, все выбежим на свежий воздух и на воздухе перестроимся еще раз — нам не привыкать. И пусть будет запущен ее механизм хоть снизу, хоть сверху, а хоть и сбоку, нам и к этому не привыкать. И если даже ее совсем не будет, то и это тоже сойдет. Зачем нам еще одна перестройка?

Роман с никотином

На снимке справа я собственноручно запечатлел процесс, как я бросаю курить. Вы сами видите, что я этим занимался долго и буду, видимо, заниматься всегда. Все-таки, знаете, курить бросать — это, знаете ли, не писать бросать. Писать бросать можно всю жизнь, а после снова начинать с еще большим успехом и полной самоотдачей.

А то, как я курить бросаю, так то происходит со мной многократно и именно в процессе письма. Иначе скажу вам так: я либо пишу, либо курить бросаю. Одно из двух. А по-другому у меня не выходит. И никто точно не может сказать, сколько я уже воткнул окурков в эту пепельницу, с какой силой и расторопностью.

И уж наверняка никто не скажет, сколько раз мне кричала жена: «Митрофан, квартиру всю прокурил!» И, чтобы не прокуривать квартиру, я выходил на лестничную клетку. Но и там мне кричали: «Митрофан, всю лестничную клетку прокурил!» И после я шел и всюду курил, и везде мне что-то кричали, и я тоже хотел им крикнуть, что я — писатель, а писатели в своем праве, ибо их мало, и потому имеют желание хотя бы изредка покурить. Но ничего не кричал и возвращался домой…

А что до пепельницы, которая справа от вас, то только с виду похожа она на мое большое и живое сердце.

Человек со вкусом

Я всегда был убежденным сторонником того, что без подлинных вкусовых ощущений жить невозможно, а уж тем паче усаживаться за письменный стол. Что я и делаю ежедневно. С утра до ночи и с ночи до утра я таким образом тренирую в себе подлинный вкус, чтобы выразить его в своем многотомном романе. И в каждой фразе у меня, в каждом моем абзаце, на всякой следующей странице призвано пробиваться сквозь толщу махрового безвкусия что-то подлинное, искреннее, настоящее, а из-за этого необходимое всему читающему человечеству.

А о том, как выглядел первый в мире человек со вкусом, никаких данных у меня нет. Он, вне всяких сомнений, не был похож на меня. И я архивы все перелопатил, а ничего нигде не нашел, что бы подтверждало нечто обратное. Одно мне стало известно: это был голый человек. Я же ношу махровый халат и шерстяные носки, чтобы ноги не мерзли. И если его за что-то выгнали из теплого фруктового сада, в кущах которого он впервые познакомился с женщиной, то меня никто ниоткуда не выгонял. Во-первых, я живу не в теплом фруктовом саду, а в своей приватизированной квартире, и у меня есть одежная вешалка и металлический дуршлаг, а у него не было ни вешалки, ни дуршлага. Во-вторых, он явно познакомился не с моей женой: первым с моей женой познакомился я. Я, конечно, догадываюсь, чем он там активно занимался с этой женщиной в этом саду сразу после их знакомства. Но это вкуснейшее в мире занятие так и осталось на его совести. А на совести тех, кто его за это из того сада выгонял, остались жесткие и прямые репрессии в отношении первого в мире человека со вкусом.

Дальнейшая история показала: при первых признаках того, что это — не абы какой самозванец, его опять отовсюду выгоняли. А то и просто путем жестокого умерщвления лишали права дышать окружающим воздухом. Так было и с тем темноволосым молодым человеком, который пытался рассказать, отчего нельзя всех обманывать, с жадностью поедая свинину по субботам и капая жиром на рубашку. Практически так же было и с тем утонченным мужчиной, который впервые сообразил, что Земля — это сплюснутый шар, а не грубая перенаселенная плоскость, которая покоится на спинах огромных китов, плавающих в безбрежном океане.

Объяснять, почему нечто похожее по сей день происходит, никто не берется. Мне кажется, что это, наверное, потому, что человек со вкусом не выносит вареную луковицу в супе, как я. С огромным сомнением относится он и к популярной вере в ближайший конец света. Все верят, а он нет. Он и в отдаленный конец света тоже не верит. Он полагает, что этого быть не может. По той причине, что этого не может быть никогда. Однако, как не верти, а даже при таких усиленных размышлениях он остается в здравом уме. Он в этом смысле похож на меня, и у него бывает такой же ясный и пронзительный взгляд с легким оттенком кое-какого подвоха.

Подобно мне, он никогда не отрицает, что вкус к самой жизни необходимо вырабатывать всю жизнь, вычерпывая из себя столовыми ложками остатки рабского поклонению пошлости и безвкусию. Столовые ложки, кстати сказать, у него всегда чистые: их чистит жена, а он в этом время испытывает отвращение к грязной посуде. Сама же посуда у него всегда такая же удобная и красивая, как и жена, но не бросающаяся в глаза своим антикварным происхождением. Это же относится и к мебели в его квартире, и к обоям, и к вешалке в прихожей, и к той одежде, в которую он одет. Замечу, что его одежда только на первый взгляд может показаться небрежной: «Опять все стены обтер! И где тебя только черти носят!» А на второй взгляд, чистая и опрятная, всегда выглаженная и отличается тем, что своим покроем и цветовой гаммой не выдает с головой того, кто «все стены обтер». Внешний облик и есть для него всего лишь внешний облик. Штука важная, как мой махровый халат, однако не способная выдать ни его самого, ни его убеждений.

Из-за подобной «закрытости» его не так-то просто обнаружить с гармошкой в подземном переходе или среди распаренных посетителей общественной бани. Он редко отдыхает в Турции, предпочитая умиротворяющее спокойствие старинной деревянной уборной на садово-огородном участке. Там ему хорошо, потому что за стенкой малина растет, а в кронах в июне поют соловьи. Он из-за этого и к Северной Америке чуть менее равнодушен, чем к Южной, хотя и против того утверждения, что Северная Америка — основной рассадник всемирного агрессивного безвкусия. Что, прямо скажу, и демонстрируют американские блокбастеры на отечественном экране.

Впрочем, вещный мир ему интересен. Он любит вещный мир. Ему нравятся красивые, настоящие вещи: деревянный буфет, липучка для мух, газовый баллон, бидон на крыльце. Он старается заполнить ими всю свою жизнь и несколько даже расстраивается, если в ночи вдруг пружины дивана начинают скрипеть, и в настольной лампе испортился выключатель. Но все же любит он этот вещный мир не как свои свежевыстиранные носки и бидон на крыльце. Он любит его как общее достижение человечества. Он даже порой восхищается им, но не относит к своей, единственно возможной, среде обитания. И банального в этом нет ничего, поскольку это, по-моему, чистейшая правда. Ведь тем-то и отличается человек со вкусом, что чистая музыка его собственной мысли способна заменить ему крики дворников за окном и махровую тупость современного государства, приближаясь к поэзии родной природы и сонетам Шекспира.

Когда же случается так, что, скажем, в специализированном санатории встречаются двое да еще и со вкусом, то в дальнейшем их отношения приобретают наиболее гармоничные очертания. Хотя среди фруктовых деревьев того легендарного сада оба они оказываются далеко не всегда, а, точнее говоря, никогда не оказываются. Поэтому им, наверное, и приходится жить в этой будничной обстановке, в которой при всей ее привлекательности я и живу…

Краткое руководство по изготовлению денег

Вспомним Аристотеля. Это был мужчина с незабываемо гибким умом. Великий грек. Он первый в истории человечества высказал бессмертную мысль о том, что изготовление денег — главный человеческий промысел, прекрасный способ скоротать свободную минутку, подняться над неблагоприятной финансовой ситуацией и внести свое имя в список лиц, у которых не только все уже есть, но и все когда-нибудь будет. Отсюда известен пассаж: