Ана Хит - Агент СиЭй-125: до и после Страница 6

Я кое-как выползла из посольства и сразу же увидела Арика. Ситуация была полностью противоположна ленинградской: там меня ждал радостный папа, который никак не мог поверить, что меня не пустили. Здесь же меня ждал Арик, готовый утешать и развлекать и никак не могущий поверить, что мне дали разрешение на въезд. Из посольства мы снова поехали в трансагентство и теперь уже в последний раз поменяли билет на Ереван. Через два дня я получила визу. Правда, сперва её поставили неверно, но потом (по счастью, в тот же день!) исправили. Оставалось обменять деньги и достать билет. Папа делал всё, что мог – по ночам стоял в очереди в банке, пытался достать билет в разных авиакассах Еревана. Чего только не сделаешь для того, чтобы выпроводить любимую дочь?! Выпроводить, да подальше, да навсегда?! Мы успешно обменяли деньги. Теперь у меня было на поездку целых 330 долларов. Но на билет денег не хватало, так что мы собирались у кого-нибудь занять, всё же такой достойный повод! Однако не пришлось.

Мой дедушка (единственный тогда ещё живой из всех моих бабушек-дедушек, писатель, отсидевший в тридцать седьмом году) словно почувствовал, что нужна подмога и принёс свои писательские сбережения – гонорары от книг и статей – в настоящей советской продуктовой сетке с дырочками, без какой-либо упаковки: уголки купюр торчали из авоськи во все стороны. Его отца, тоже писателя и переводчика, в тридцать седьмом году расстреляли в той же тюрьме (за знание многих иностранных языков), а ему даже не сообщили об этом! Забегая вперёд, скажу, что через двенадцать дней после моего отъезда в Америку дедушки неожиданно не стало. Образ доброго, немного жалкого, едва начинающего нуждаться в помощи одинокого старичка в чёрной ушанке и с чёрной сеточкой, которую он так трепетно вёз на общественном транспорте и из которой так честно, открыто и беззащитно торчали деньги на мой билет, навсегда врезался в мою память.

Итак, деньги нашлись, но купить билет в Ереване было просто безнадёжно. Люди бывалые посоветовали нам ехать в Москву, там, говорят, билет можно достать за два-три дня до вылета самолёта. Мы с папой решили так и сделать. В начале ноября я попрощалась со всеми своими родственниками и друзьями чуть ли не навсегда. Я покидала Советский Союз, разваливающийся, но ещё не развалившийся, и всё могло пойти по кто его знает какому пути. В Москву я летела, как всегда, с папой. О том, каково было прощаться с мамой и братом, не пишу. Мне самой было нелегко, но после того, как у меня появились собственные дети, я лучше поняла, что тогда испытывали родители.

В холодный осенний день мы прибыли в Москву. Поселились у нашей доброй знакомой и сразу же связались с человеком, носившим весьма убедительное для такого случая имя – Варужан. Как нам сказали, раньше он уже помогал с билетами нескольким людям. Задачу упрощало то, что на сей раз билет нужен был всего один. И действительно, через какое-то время Варужан сообщил, что дело сделано – 21-го ноября я лечу в Нью-Йорк. Последние дни я прощалась с разными знакомыми, а папа в это время переводил мои статьи на английский язык – авось пригодится.

Я дала знать Метью, что получила визу и сообщила, когда буду в аэропорту Кеннеди, чем вызвала его глубокое разочарование в деятельности американского государственного департамента.

В назначенный день мы прибыли в аэропорт Шереметьево рано, с большим запасом времени. Отъезжающие явно волновались: а вдруг что-то не так, а вдруг в последний момент не выпустят. Некоторые летели большими семьями, другие – по двое, а некоторые, как я, – в одиночестве. Кто-то навсегда, кто-то ненадолго. Мы с папой молча нервничали. Наконец, объявили нашу проверку и посадку. Я прошла мимо какого-то милиционера, и тут оказалось, что всё: папа остался позади, а я – за невидимым барьером, и мы даже не попрощались. Я стала плакать.

– Девушка, почему вы плачете? – удивлённо и довольно строго спросил милиционер.

– Потому что не попрощалась с папой, – почти рыдая, ответила я.

Милиционер оказался удивительно добрым, хотя тщательно это скрывал. Он помолчал, посмотрел на меня, потом на толпу провожающих, видимо, прикинул и, будучи настоящим профессионалом, моментально определил, кто в толпе – папа, с которым не попрощались и из-за которого так плачут. И тут он, с тем же неприступным, строгим, даже грозным и абсолютно не одобряющим всяческие сантименты видом, совершил гражданский подвиг.

– Попрощайтесь с папой!!! – строго приказал милиционер.

А ведь мог сказать: «Гражданка! Тогда идите и прощайтесь с папой, и незачем вам лететь в Америку!» Или другой вариант: «Женщина! Определяйтесь: или прощайтесь с папой, или отправляйтесь в Америку. И нечего здесь лужи делать!»

Мы с папой обнялись, поцеловались через какую-то границу.

– Только будь осторожна и ни за что не возвращайся, – сказал папа напоследок.

Благодаря подарку великодушного советского милиционера нам обоим стало значительно легче, и я, наконец, ушла – растворилась в толпе улетающих.

Вылет задерживался. И пока я сидела с совершенно пустой головой сперва в накопителе, а потом в самолёте, папа в залах аэропорта Шереметьево испытывал волнение и ужас. Оказывается, после окончания регистрации в аэропорту начали происходить интересные события: сперва в таможню ворвались какие-то люди и сразу же без проблем оформили билеты для двух женщин. Затем из самолёта высадили плачущую женщину с тремя девочками. Папа боялся, что и со мной может случиться что-то такое, тем более, что самолёт всё не вылетал. У справочного бюро он увидел самого Варужана – великого человека, обладающего неограниченными возможностями. Тот папу несколько успокоил, сказав, что такого законного билета, как у меня, нет ни у кого.

Позже удалось выяснить, что самолёт всё же вылетел. Впоследствии папа писал мне, что в этот момент он испытывал самое изнемождённое состояние в своей жизни. Энергии у него не было вообще, хотя внутренне он испытывал невероятное облегчение и даже подъём.

Он кое-как добрался до дома, а добравшись, не мог найти в себе силы позвонить в Ереван, но вместо этого усиленно (и долгое время безуспешно) набирал справочную аэропорта, чтобы только ещё раз услышать, что самолёт вылетел – ему казалось, что он неправильно расслышал, и, соответственно, меня выставили из самолёта.

Итак, благополучно выпроводив меня, папа на протяжении целой недели добирался до Еревана. Не было бензина, рейсы отменялись; кое-как удалось достать билет на поезд. В вагоне не было воды, чая, зато была страшная грязь. В купе набилось шесть человек. Позже папа мне писал, что именно в поезде по-настоящему оценил, какое чудо, что мне удалось получить визу, оформить документы и достать билет. Oдним словом, чудо, что меня удалось вытурить из страны. Дело в том, что практически весь вагон ездил в Москву по американским делам. Четверо из одного купе надеялись «протолкнуть» своих родственников через Мехико, но тех с билетами не пустили в самолёт, хотя их багаж улетел (и на том спасибо!). Другие провожали в Нью-Йорк семью из шести человек, которую тоже не впустили в самолёт – что-то не то было с билетами. Ещё в вагоне было много тех, кто в очередной раз получил отказ в посольстве. А в одном купе с ним ехала девушка, которая только что вернулась из Америки, где была туристом и не рискнула остаться, а в Москве, едва выйдя из самолёта, ужасно об этом пожалела. И теперь пребывала в столь истерическом состоянии, что папа боялся, что она окончательно свихнётся ещё до того, как поезд прибудет в Ереван.

Вообще, в начале девяностых годов каждое путешествие из Еревана или в Ереван на любом виде транспорта было необыкновенным приключением, на которое отваживались немногие и только в случае крайней необходимости. Автомобильные дороги не функционировали: Грузию лихорадило, Северный Кавказ – тоже, на такие переезды в эпоху всеобщего хаоса решались только безумцы. А потом, начиная с какого-то момента поезда вообще встали, так что единственным способом доставить родным какое-то продовольствие был самолёт. Самолёты летали в Армению со страшными перебоями, на каждый рейс норовило попасть втрое больше людей, нежели продавалось билетов. Это была своеобразная «дорога жизни» для закованной в блокаду маленькой Армении, обескровленной землетрясением и уже (ещё при советской-то власти!) полыхавшей войной.

Так, в августе 1991-го мой брат с законным билетом заблаговременно прибыл в аэропорт Внуково. Беспредел здесь носил обоюдный характер: с одной стороны – пассажиры, любой ценой, с билетом или без, стремящиеся попасть на рейс, с другой – паспортный контроль и ОМОН, вызванный охранять самолёты от приступа на всё готовой толпы, а вместо этого загребающий денежки, пропуская «левых». Так что, оказавшись на месте со своим законным билетом и изрядным запасом времени, брат к своему удивлению обнаружил, что посадка закончена, самолёт переполнен, и человек тридцать остались ни с чем и должны ночевать в аэропорту в ожидании следующего рейса. За время ожидания, как водится, сформировалась небольшая община породнившихся на почве совместной нужды людей: некая Бабуля с внуком, одинокая и напуганная Молодая Женщина, шумное ленинаканское семейство с огромными тюками и чемоданами в невообразимых количествах, другие неудачники… Все они, объединённые общей бедой, с вечера заняли круговую оборону у стойки паспортного контроля, приготовившись, подобно двадцати шести бакинским комиссарам, стоять до конца и, если надо, пасть смертью храбрых на подступах к лётному полю. И вот, ночью объявили посадку на следующий рейс.