Джером Джером - Досужие размышления досужего человека Страница 6

О стесненных обстоятельствах написано много забавного, но в действительности в них нет ничего смешного. Совсем не смешно торговаться за каждый пенс. Не смешно, когда окружающие считают вас скупым и прижимистым. Не смешно ходить в поношенной одежде и стыдиться своего адреса. Нет, в бедности нет ничего забавного – для самих бедняков. Для чувствительных душ это ад на земле; не один храбрец, готовый совершить подвиги Геракла, сломался под тяжестью этих мелких невзгод.

Невзгоды сами по себе не так уж тяжки, и если бы дело было только в них, то что за беда! Разве переживал Робинзон Крузо из-за заплаты на штанах? Я не припомню, он вообще-то носил штаны или ходил в таком виде, в каком его изображают в пантомимах? Если даже его ботинки прохудились насквозь – что из того? Не суть важно, если его зонтик был не из шелка, лишь бы дождь не пропускал! Робинзон Крузо не огорчался своим потрепанным видом, ведь вокруг не было друзей, которые посмеялись бы над ним.

Бедность сама по себе пустяк; беда в том, что окружающие знают о твоем тощем кошельке. Вовсе не холод заставляет человека без пальто ускорять шаг; рассказывая вам, что считает теплую одежду вредной для здоровья и не пользуется зонтиком из принципа, он краснеет не только от стыда за ложь (которой, как он знает, все равно никто не поверит). Легко сказать, что бедность – не порок. Будь она пороком, ее бы не стыдились. Нет, бедность – это промах, и наказывается соответственно. Все вокруг презирают бедняка: к нему относятся с равным презрением христианин и аристократ, политик и лакей, и никакие нравоучения, переписанные школярами в заляпанные кляксами тетради, не способны внушить уважение к этому парии. Общество встречает по одежке, и тот, кто гуляет по Пиккадилли под ручку с самым отъявленным мошенником в Лондоне (при условии, что тот прилично одет), прокрадется в темный проулок, если нужно перекинуться парой слов с джентльменом в потрепанном сюртуке. И джентльмен в потрепанном сюртуке об этом знает, причем лучше всех остальных, – и готов сделать любой крюк, лишь бы не столкнуться с приятелями. Тем, кто знавал его в лучшие времена, нет нужды отводить взгляд: их бывший знакомец гораздо больше их опасается этой случайной встречи и больше всего на свете боится предложения помощи. Он желает только одного – быть преданным забвению, и, к счастью, его желание, как правило, сбывается.

К пустому карману люди привыкают точно так же, как и ко всему остальному, благодаря помощи замечательного гомеопата по имени Время. Разница между закаленным борцом и новичком видна невооруженным глазом: один давно привык перебиваться и терпеть лишения, а другой изо всех сил пытается скрыть нужду и непрестанно дрожит при мысли, что его положение станет известно. Разница между ними становится особенно заметна, когда они закладывают часы. Как сказал поэт, «истинная непринужденность в посещении ломбарда дается практикой, а не случайностью». Первый входит к «дядюшке» с таким невозмутимым видом, словно пришел к портному, пожалуй, даже более хладнокровно. Его обслуживают вежливо и незамедлительно, к величайшему негодованию дамы в соседней кабинке, которая тем не менее саркастически замечает, что может и подождать, «если это постоянный клиент». Причем сделка проводится так учтиво и деловито, что можно подумать, будто речь идет о покупке на крупную сумму под три процента. Зато первый визит в ломбард заканчивается для новичка катастрофой: по сравнению с ним юнец, впервые в жизни задающий тот самый вопрос, предстает воплощением уверенности в себе. Дебютант ходит вокруг лавки кругами, привлекая внимание всех бродяг в округе и вызывая подозрения у местного стража порядка. В конце концов, внимательно изучив витрину, дабы очевидцы решили, что целью посещения является покупка безделушки вроде бриллиантового браслета, он открывает дверь и вваливается внутрь с видом жулика из высшего общества. Он говорит едва слышно, так что приходится повторять. Когда в его путаном рассказе о некоем «друге» наконец упоминается слово «взаймы», ему немедля предлагают пройти через двор направо, в первую дверь за углом. Уверенный, что за ним пристально наблюдает население всего квартала, он выходит на улицу с пылающими щеками, от которых можно прикурить сигарету. Добравшись до нужного места, он забывает собственное имя и адрес и вообще не в состоянии связать два слова. Заданный суровым тоном вопрос о том, как «это» попало в его руки, заставляет беднягу заикаться и противоречить самому себе – еще немного, и он признался бы, что украл эту вещицу пять минут назад. В результате ему сообщают, что с такими, как он, здесь никаких дел иметь не желают и лучше бы ему удалиться отсюда побыстрее. Именно так он и поступает, приходя в себя в другом конце города и не имея ни малейшего понятия, как он там очутился.

Кстати, очень неловко зависеть от пабов и церквей в вопросе определения времени. В первых часы обычно идут слишком быстро, а во вторых – слишком медленно. Кроме того, ваши попытки увидеть циферблат снаружи требуют значительных усилий. Если вы застенчиво просунете голову в дверь паба, то заслужите презрительный взгляд бармена, который мгновенно запишет вас в разряд местных воришек и попрошаек, а также вызовете смятение среди женатых посетителей. Часов вы не увидите, потому что они висят над дверью, и, пытаясь незаметно удалиться, прищемите себе голову. Единственное, что остается, – прыгать под окном в надежде разглядеть циферблат. Однако если после этого вы не вытащите банджо и не начнете петь, то молодежь со всей округи, уже собравшаяся вокруг вас в предвкушении, будет разочарована.

Мне бы также хотелось знать, что за таинственный закон природы непременно заставляет какого-нибудь прохожего на глазах у всех спросить у вас время через полчаса после того, как вы оставили часы «на ремонт в мастерской». Почему-то никому и в голову не приходит обращаться к вам с этим вопросом, когда часы при вас.

Почтенные леди и джентльмены преклонных лет, не имеющие понятия о стесненных обстоятельствах, – надеюсь, им никогда не придется узнать, что это такое, храни Господь их седые головы, – смотрят на ломбард как на последнюю ступень деградации. Однако те, кто лучше знаком с предметом нашего разговора (и мои читатели наверняка сами это заметили), подобно мальчику, мечтавшему отправиться на небеса, часто удивлены, встречая там многих людей, которых никогда не ожидали там увидеть. Лично я считаю, что человек, идущий в ломбард, более независим, чем тот, кто просит взаймы у друзей, и стараюсь привить эту мысль тем из моих знакомых, кто склонен «одолжить пару фунтов до послезавтра». Однако не все со мной соглашаются. Один из моих знакомых как-то заметил, что в принципе против ссуд. Я думаю, что он был бы ближе к истине, если бы сказал, что он против взимания процента: двадцать пять процентов и в самом деле немалая сумма.

Кошелек бывает тощим в разной степени. Все мы живем в более или менее стесненных обстоятельствах – большинство из нас в более. Кому-то не хватает тысячи фунтов, а кому-то – шиллинга. В данный момент лично мне не хватает пятерки. Она нужна мне на день-другой, и я наверняка верну ее не позднее чем через неделю; если некая леди или джентльмен среди моих читателей великодушно одолжат мне требуемую сумму, то моя благодарность будет безмерна. Вы могли бы послать мне банкноту на адрес господ Фильда и Тьюера, только не забудьте как следует заклеить конверт. В качестве гарантии я предоставлю вам долговую расписку.

© Перевод О. Василенко

О суете и тщеславии

Все суета, все люди суетны и тщеславны. Ужасно тщеславны женщины. Мужчины – тоже, даже больше, если это возможно. Тщеславны и дети. Да, да, дети особенно тщеславны.

В эту самую минуту одна маленькая девочка изо всех сил колотит меня по ногам. Она хочет знать мое мнение о ее новых туфельках. Говоря чистосердечно, я от них не в восторге. Им недостает симметрии, изящества, они на редкость неуклюжи (кроме того, мне кажется, что на правую ножку ей надели левую туфельку, и наоборот).

Но обо всем этом я умалчиваю. Она ждет от меня не критики, а лести, и вот я начинаю расхваливать ее обновку с прямо-таки унизительным многословием. Иначе этот избалованный ангелочек не успокоится.

Однажды я попробовал поговорить с ней искренне, напрямик, но попытка кончилась провалом. Ее заинтересовало, что я вообще думаю о ней и о ее поведении. Вопрос был поставлен следующим образом:

– Я холосая девоцка, дядя? Ты меня любис?

Я счел это подходящим случаем, чтобы сделать несколько назидательных замечаний по поводу ее нравственных достижений последнего времени, и сказал, что я ею недоволен. Я напомнил ей события, которые произошли не далее как этим утром, и предоставил ей самой решить, может ли мне, доброму, но рассудительному дяде, нравиться девочка, которая в пять часов подняла на ноги весь дом, в семь часов опрокинула кувшин с водой и сама покатилась вслед за ним по лестнице, в восемь часов сунула кошку в ванну, а в девять часов тридцать пять минут уселась на шляпу своего родного отца.