Кавалер Ордена Золотого Руна - Альберт Акопян Страница 6

Надо было придумать взамен какую-нибудь сильнодействующую быструю месть.

Поиски диковинного старичка растянулись на два месяца. Но даже сейчас, поднимаясь в комнату графа, Бендер не знал, что скажет через минуту.

Мгновенно оценив безнадежное положение старика, Остап грохнулся на колени:

— Ваше сиятельство! Наконец-то… — что "наконец-то", он еще не придумал.

В глазах старика появилось удивление, недоверие и еще что-то, довольно неприятное.

" Узнал, старый козел", — подумал Остап и продолжил без паузы:

— Ваше сиятельство! Несколько лет назад я купил у Вас орден Золотого Руна. И он… перевернул мою жизнь! Я никогда не служил Советам, но это… это даже нечто большее. Я… Мой образ мыслей… Э-э-э…

Старик приподнялся на кушетке и посмотрел на Остапа с явным подозрением, словно хотел сказать "и не стыдно?" "Не верит, сволочь", — решил великий комбинатор и пошел ва-банк.

— Я не могу расстаться с этим орденом. Он часть меня. Он… моя путеводная звезда. И в то же время я знаю, я чувствую: он должен принадлежать семье Средиземских. Значит, остается один выход. Мне говорили, что у вас был сын и что он умер. Расскажите мне о нем и… усыновите меня, Ваше сиятельство! — прохрипел Остап.

— Покажите, — прошептал граф.

Бендер расстегнул рубашку. Старик долго любовался матовым блеском Золотого Руна и наконец произнес:

— Должен признать, орден как-будто делали для вас… Ну-с, юноша, в этой стране в наше трезвое материалистическое время здравомыслящий человек графом стать не захочет… — он делал долгие паузы. — Значит, вы либо идиот, либо — себе на уме… Но вы не идиот, вы — прохиндей… Мой сын жив. Скажу больше: он в Москве, состоит в кооперативе "Жилец и бетон" и должен получить квартиру в доме на Шаймоновской улице, который сейчас достраивается. Вы мне нравитесь, а сын… сына я проклял… за предательство фамилии, но… — голос графа дрогнул. — Это все. Я дал вам равные шансы. Уходите.

Едва за Бендером закрылась дверь, Средиземский вновь вспомнил о нанесенном ему оскорблении. И тут его осенило.

Когда студент Филосопуло проходил дворик дома, озаренный жирной греческой луной, его окликнули. Он обернулся. Из приоткрытого окна графской комнаты манила его трясущаяся рука.

— Меня? — спросил студент удивленно.

Рука все манила, послышался резкий павлиний голос Средиземского:

— Войдите ко мне. Умоляю вас. Это необходимо.

Филосопуло приподнял плечи. Через минуту он уже сидел на кушетке в ногах у графа. Маленькая лампочка распространяла в комнате тусклый бронзовый свет.

— Товарищ Филосопуло, — сказал граф, — я стою на пороге смерти. Дни мои сочтены.

— Ну, кто их считал! — воскликнул добрый Филосопуло. — Вы еще поживете не один отрезок времени.

— Не утешайте меня. Своей смертью я искуплю все то зло, которое причинил вам когда-то.

— Мне?

— Да, сын мой! — простонал Средиземский голосом служителя культа. — Вам. Я великий грешник. Двадцать лет я страдал, не находя в себе силы открыть тайну вашего рождения. Но теперь, умирая, я хочу рассказать вам все. Вы не Филосопуло.

— Почему я не Филосопуло? — сказал студент. — Я Филосопуло.

— Нет. Вы никак не Филосопуло. Вы — Средиземский, граф Средиземский. Вы мой сын. Можете мне, конечно, не верить, но это чистейшая правда. Перед смертью люди не лгут. Вы мой сын, а я ваш несчастный отец. Приблизьтесь ко мне. Я обниму вас.

Но ответного прилива нежности не последовало. Филосопуло вскочил, и с колен его шлепнулся на пол толстый том Плеханова.

— Что за ерунда? — крикнул он. — Я Филосопуло! Мои родители тридцать лет живут в Тирасполе. Только на прошлой неделе я получил письмо от моего отца Филосопуло.

— Это не ваш отец, — сказал старик спокойно. — Ваш отец здесь, умирает на кушетке. Да. Это было двадцать два года тому назад. Я встретился с вашей матерью в камышах на берегу Днестра. Она была очаровательная женщина, ваша мать, хоть и гречанка.

— Что за черт! — восклицал длинноногий Филосопуло, бегая по комнате. — Это просто свинство!

— Наш полк, — продолжал мстительный старик, — гвардейский полк его величества короля датского, участвовал тогда в больших маневрах. А я был великий грешник. Меня так и называли — Петергофский Дон-Жуан. Я соб-лазнил вашу мать и обманул Филосопуло, которого вы неправильно считаете своим отцом.

— Этого не может быть!

— Я понимаю, сын мой, ваше волнение. Оно естественно. Графу теперь, сами знаете, прожить очень трудно. Из партии вас, конечно, вон! Мужайтесь, сын мой! Я предвижу, что вас вычистят также из университета. А в доме про вас будут стихи сочинять, как про меня написали: "Что вы скажете, узнав, что Филосопуло бывший граф?" Но я узнаю в вас, дитя мое, благородное сердце графов Средиземских, благородное, смелое и набожное сердце нашего рода, последним отпрыском коего являетесь вы. Средиземские всегда верили в бога. Вы посещаете церковь, дитя мое?

Филосопуло взмахнул рукой и с криком "к чертовой матери!" выскочил из комнаты. Тень его торопливо пробежала по дворику и исчезла в переулке. А старый граф тихо засмеялся и посмотрел в темный угол, образованный шкафом. Костлявая не казалась ему уже такой страшной. Она дружелюбно помахивала косой и позванивала будильником. На стене снова зажглись фосфорические слова, но слова "Филосопуло" уже не было. Пылали зеленым светом только две фамилии: КАТАВАСЬКИН, НЕВИНСКИЙ

Старый граф заработал с энергией, удивительной для умирающего. Он залучил к себе комсомольца Невинского. А через пять минут пораженный в самое сердце Невинский вертелся в комнате, освещенной бронзовым светом. Он так суетился, словно на него напали пчелы.

А старый граф, придерживая рукой подбородок, длинный и мягкий, как кошелек, плавно повествовал:

— Я был великий грешник, сын мой. В то время я был блестящим офицером гвардейского его величества короля датского полчка. Мой полк участвовал тогда в больших маневрах у Витебска. И там я встретил вашу мать. Это была очаровательная женщина. Я буду краток. Она увлеклась мною. А уже через девять месяцев в бедной квартире портного Невинского зашевелился маленький красный комочек. И этот комочек были вы, Невинский.

— Почему вы думаете, что этот красный комочек был именно я? — слезливо спросил Невинский. — То есть я хочу спросить, почему вы думаете, что отцом этого красного комочка были именно вы?

— Эта святая женщина любила меня, — самодовольно ответил умирающий. — Это была чистая душа, хотя и еврейка. Она рассказала мне, кто настоящий отец ее ребенка. Этот отец — я. И этот сын — вы. Вы мой сын, Яша. Вы не Невинский. Вы — Средиземский. Вы граф! А я великий грешник,