Даровые деньги. Задохнуться можно - Пэлем Грэнвилл Вудхауз Страница 61

Гроза стала потише. Гром гремел дальше, молнии утратили добрую часть своей прыти. Дождь, и тот превратился из Ниагары во что-то иное. И вдруг на камнях террасы сверкнул несмелый луч.

Свет прибывал. Небо становилось голубее. Долину перекрыла радуга. Ронни отворил окно, и волна прохладных благоуханий хлынула в его спальню.

Он высунулся, втянул воздух и понял, что ему легче. Гроза совершила свое обычное чудо, словно мир обновился, словно он, Ронни, выздоровел от лихорадки. Птицы пели в кустах, и сам он почти был готов запеть.

Теперь он видел все. Ни в кого она не влюбилась, это – от погоды. Были в кафе? Значит, есть причина. И на крыше – то же самое. Все легко объяснить в лучшем из миров.

Едва он достиг этого пункта, как увидел Монти и чуть не вывалился из окна, чтобы излить на него млеко милосердия.

– Привет! – заметил он.

Монти взглянул наверх:

– Привет.

– Ты вымок.

– Да.

– Жутко вымок, – не унимался Ронни. Ему было больно, что в таком мире бывают неполадки. – Переоденься, а?

– Ладно, переоденусь.

– Во что-нибудь сухое.

Монти кивнул, походя при этом на городской фонтан. Минуты через две Ронни вспомнил, что у него над умывальником стоит замечательное растирание.

Когда ты выскочил из депрессии, неизвестно, куда тебя занесет. В обычное время Ронни быстро забыл бы о мокром Монти, но теперь, в приливе всеобъемлющей любви, ощущал, что сочувственных слов мало. Нужны дела, а то он еще простудится! И тут, как мы сказали, он вспомнил о растирании.

Золотой Бальзам, большой флакон (7 шил. 6 пенсов). И по рекламе, и по опыту Ронни знал, что вызывает он живительный жар в крови, предупреждая тем самым насморк, грипп, ревматизм, ишиас, радикулит и люмбаго и сообщая душе ощущение блаженства. Кому-кому, а Монти все это нужно.

Схватив флакон, Ронни кинулся к другу. Тот был у себя и растирался махровым полотенцем.

– Вот, – сказал Ронни, – попробуй. Вызывает живительный жар.

Монти, прикрытый полотенцем, как шалью, изучал бутылку. Такая забота его тронула.

– Спасибо большое, – сказал он.

– Не за что.

– Это не для лошадей?

– Лошадей?

– Знаешь, бывает. Вотрешь, посмотришь – а оно «только для лошадей». Жуткие муки.

– Нет-нет, это для людей. Я сам растираюсь.

– Что ж, разотремся и мы!

Монти налил в ладонь бальзама и принялся за дело. Ронни страшно вскрикнул.

– Э? – сказал Монти.

Благодетель, ярко-пунцовый, непонятно смотрел на него.

– Э? – повторил он.

Ронни заговорил не сразу. Прежде он, видимо, проглотил что-то твердое.

– Там, там, – произнес он странным голосом.

– Э?

Итон и Кембридж пришли страдальцу на помощь. Он еще раз глотнул, снял с рукава пушинку и прокашлялся.

– У тебя там что-то написано.

Они помолчали.

– Вроде бы «Сью».

Они еще помолчали.

– В таком сердечке, – беспечно закончил он.

Теперь твердое тело проглотил Монти. Странно, думал он, когда что-то видишь день за днем, его, в сущности, не видишь. Не отпечатывается на, как ее, сетчатке. Это имя, эта синяя с розовым дань исчезнувшей любви, в сущности, не существует. Он ее не видит. Что же тут ответишь?

Пришлось думать побыстрей.

– Нет, – сказал он, – это не «Сью», это «С.В.Ю.» – Сара Вирджиния Юарт.

– Что?!

– Сара Вирджиния, – твердо ответил Монти. – Невеста. Покойная. От пневмонии. Не будем об этом говорить.

Они молчали долго. Ронни пошел к двери. Чувства его не вмещались в слова, но кое во что вместились.

– Хе, – сказал он, – хо-хо!

Сью созерцала грозу с подоконника в библиотеке. Вообще она грозы любила, и внешне эта ей нравилась. Одно было плохо: Монти где-то гуляет. Она видела, как он вышел. Теперь, наверное, промок.

Когда дождь утих, небо прояснилось, она немедленно вышла на балкон, ожидая вестей, как сестра Анна[34]. Тем самым ей довелось услышать беседу с Ронни («Промок», «Жутко промок», «Переоденься» и т. п.).

Казалось бы, беседа как беседа, ничего особенного. Но диалоги великих драматургов не произвели бы на нее такого впечатления. Бремя скатилось с ее души. Какой тон! Сама доброта. Сама сердечность. А радость? Два дня подряд ей казалось, что Ронни подменили, а теперь, судя по голосу, – вот он, прежний.

Она стояла и пила благоуханный воздух. Гроза изменила все. Шропшир, который только что буквально терзал душу, обратился в какой-то рай. Озеро сверкало. Река сияла. Кролики сновали по парку со свойственной им беспечностью, и, куда ни глянь, паслись довольные коровы.

Сью вышла в коридор, тихо напевая. Конечно, думала она, надо зайти к Монти, но главное – разыскать Ронни.

Услышав звук бильярдных шаров, она решила, что Галли играет сам с собой. Вот его и спросим. Она открыла дверь; и Ронни, почти лежавший на столе, обернулся к ней.

Татуировка мгновенно смела весь его оптимизм. Он пошел на первый этаж. Дверь в бильярдную была открыта. Он зашел – все же развлечение.

– Привет! – учтиво сказал он, выпрямляясь. Итон и Кембридж встали рядом с ним.

Сью ничего не поняла. Он был для нее все тем же братом Чирибл[35], который беседовал с другом из окна.

– О, Ронни! – воскликнула она. – Пойдем на воздух, там так хорошо!

– Да? – осведомился Итон.

– Просто чудесно!

– Да? – поинтересовался Кембридж.

Сью словно укололи в сердце. Неужели он добр и весел только с Монти, не с ней?

– Давай покатаемся, – предложила она.

– Спасибо, не стоит.

– Ну, возьмем лодку.

– Не стоит, спасибо.

– На корте, наверное, уже сухо.

– Навряд ли.

– Тогда погуляем.

– Ради Бога, – сказал Ронни, – не приставай ты ко мне!

Они уставились друг на друга. Взгляд у Ронни был пламенный и несчастный, но Сью прочитала в нем ненависть, глухую ненависть того, кто связан с тобой, хотя и разлюбил. Да, в таких случаях даже говорить и то трудно. Она глотнула воздух и пошла к окну.

– Прости, – сказал Ронни, – виноват.

– Нет, – сказала Сью. – Так лучше. Давно пора все выяснить.

Она чертила пальцем по стеклу какие-то кружочки. В комнате долго висела тяжкая тишина.

– Наверное, нам надо разойтись? – сказала она наконец.

– Как знаешь, – ответил Ронни.

– Хорошо, – кивнула Сью и направилась к двери.

Он забежал вперед и дверь подержал. Кто вежлив, тот вежлив.

* * *

Наверху, в своей спальне, Монти Бодкин неожиданно повеселел.

– Ти-ри-рим, – запел он, – пом-пом-пом!

Его осенила мысль.

Началось с бальзама. Видимо, живительный жар коснулся и мозговых клеток, но Монти подумал, что бальзам – не три-четыре унции жидкости, пахнущей заразным болотом, а символ. Если Ронни носит флаконы с бальзамом, значит – все в